Расскажи мне о своей катастрофе

      Девятнадцатый век был долгим. Не настолько, конечно, как определили смертные историки — он вполне себе закончился с наступлением 1901-го, но сами по себе эти сто лет были долгими. Унылыми и тоскливыми — пожалуй, самыми унылыми и тоскливыми за всю историю человечества. — Тебе бы девятнадцатый век не понравился, мой дорогой, — Азирафель констатирует факт с мягкой категоричностью. — Нет, конечно, были в нём и свои интересные моменты, но в целом для тебя он был бы скучным, — Кроули с лёгким интересом склоняет голову набок и смотрит с заинтересованностью на вспоминающего ангела. — Чего одно объединение Германии стоит, — он возражает, фыркая. — Такое веселье пропустил с Бисмарком, эх. А Италия? Как вообще эти итальяшки умудрились отвоевать у французов и австрийцев территории, если потом они даже с эфиопами нормально воевать не смогли!? — Ну-у-у, понадобилось ангельское чудо… много ангельских чудес, — Азирафель мило смущается, опуская глаза, и Кроули насмешливо вскидывает бровь. — Я пытался выполнять твою работу, мой дорогой, — смотрит с лёгкой укоризной. — Ты-то это время бессовестно дрых.       Кроули посмеивается, прикрывая глаза, с блаженством вспоминая свой столетний сон. — А кто меня толкнул на него, — он не спрашивает, а утверждает, снова фыркая, и Азирафель молчит, вероятно, пристыженный.       В начале века они поругались. Сильно поругались, и Кроули был в страшно расстроенных чувствах. В печальной меланхолии, отчего хотелось забить на всё и всех, что он, собственно, и сделал, бессовестно завалившись спать на целое столетие. — Мне не стоило быть таким резким, — Азирафель вздыхает тяжело и тихо и извиняющимся взглядом смотрит на Кроули. Прошло уже почти сто пятьдесят лет, но извиняющийся взгляд остался почти таким же, какой был, когда демон только-только проснулся. — Но я боялся, чтобы с тобой ничего не случилось… Я не пережил бы, если бы потерял тебя.       Кроули ничего не говорит в ответ. Молчит, с любопытством поглядывая на ангела перед собой. Очевидно, что он чувствовал вину ещё тогда, но демону было слишком грустно для того, чтобы просыпаться и принимать чужие извинения. Всё-таки в глубине души он был чуточку эгоистом.       А ещё он просто непростительно устал.       Азирафель впервые приходит к нему в 1812-м. Это насыщенный год, Война танцует страстное танго со Смертью как минимум на двух континентах: в Европе беснуется Наполеон, возомнивший себя великим императором; Латинская Америка тонет в крови войн за независимость от Испании. Горят ярко звёзды Симона Боливара и Франсиско Миранды, а Испанская Империя медленно уходит в Вечность вместе с призрачным могуществом самой Испании.       Ангел в те дни рассказывал демону обо всём этом. Он чувствовал себя виноватым, и горькие нотки проскальзывали за показной небрежностью. Кроули хоть и спал крепко, но чудным образом всё слышал, пусть и никак не реагировал.       Азирафель вздыхал тогда, глядя расстроено. И отмечал перед уходом, что за десять лет сна у Кроули отрасли волосы. И тогда…       Кроули был демоном. А ещё чуточку эгоистом. И хоть он обижался (вернее уже не обижался, но спал просто почему бы и не поспать, в самом деле), но отказывать себе в удовольствии видеть (ну или хотя бы слышать… чувствовать рядом) ангела он не собирался, а потому…       В следующий раз Азирафель навещает его в 24-м году. Скучный год, насколько понимает Кроули, из знаковых событий которого — лишь решающее сражение за независимость Перу. Сквозь сон демон плохо соображает и запоминает всю ту информацию, что ему рассказывает Азирафель, но он и не стремится на самом деле, просто наслаждаясь присутствием ангела рядом.       Тот снова вздыхал, тоскливо глядя на умиротворённое лицо спящего демона. И когда собирался уходить, едва не запутался в ногах и очень сильно отросших волосах Кроули. — Ох, дорогой, — он выдохнул потрясённо, глядя на медные рыжие волны, струящиеся по полу, словно огненные змеи, и попытался понять, что с ними делать.       Ножницы сами чудесным образом появились в руках ангела, и он вернулся на своё место, аккуратно обрезая первые пряди. — Ты отращивал лишь волосы, — Азирафель вспоминает, подпирая рукой щёку и задумчиво глядя на переливающееся драгоценными чешскими гранатами вино в бокале. — Хотя мог бы не делать этого. Ведь ногти или борода у тебя не росли… Но почему волосы? — он смотрит с почти детской наивностью и искренним непониманием, и Кроули тихо хмыкает, прикрывая глаза. — А сам как думаешь? — он усмехается загадочно, и всполохи огня в камине химерно танцуют в демонических глазах. — Я эгоист, Азирафель, — когда ангел вопросительно поднимает брови, взглядом говоря, что не имеет понятия, Кроули вздыхает. — Разве мог я добровольно лишить себя твоей компании на целых сто лет? — он щурится хитро и добавляет с тягучей мечтательной нежностью, от которой у Азирафеля вытягивается лицо: — А так ты заботился обо мне и для тебя это был повод приходить ко мне…       На несколько мгновений между ними повисает тишина. Азирафель тихо смеётся, качая головой и прикрывая глаза рукой — теперь Кроули смотрит на него с непониманием, но ангел не спешит объяснять, что его так развеселило. — Мы с тобой два идиота, — смотрит с весельем и нежностью на демона перед собой, констатируя неутешительный факт, на что Кроули лишь ухмыляется, придвигаясь к ангелу ближе. — Зато мы идиоты, которые есть друг у друга, — Азирафель снова смеётся, прижимая худое тело демона к себе.       Зато они есть друг у друга — это уж точно.