Лед небес

      Вопреки устоявшемуся мнению, загробный мир похолодел не сам. Он гневался на бога, изводил себя желанием с ним расквитаться, но обитателей своих он морозить никогда б не стал.       Живому не место среди мертвых, равно и наоборот; таков непреложный закон вселенной, матери всех миров. А бреши оберегали равновесие. Через них загробный мир забирал смерть у живого, как и напротив делал тот.       И это равновесие нарушили прошедшие через бреши люди. Нескольких живых небесам было выдержать несложно, но когда лжебог привел с собой народ — они не устояли. Отравленные жизнью, небеса ослабли и замерзли, и перестали забирать смерть у земли в срок.       И так миры угнетены оказались оба. Они вздохнут свободно лишь тогда, когда освободятся от всего, что чужеродно.

***

      Мысль искать себе пособника среди действующих проводников Иммануил решительно отмел. Хоть они и тщательно оберегались от всей небесной правды, будучи к ней ближе всех, — тем и был хорош Устав, что помогал донести до них больше, — и никто из них не знал, в действительности ли существовал сын божий, он не мог доверять любому. От проводника не требовалось много, но он был связующим звеном, от которого, по сути, зависела судьба миров.       Уж лучше сотворить себе проводника с нуля.       Обычно ими становились те, кто работал на земной железной дороге — лапы бога добрались и туда. Многие люди рвались к престижной работе, но за пределы ее перспектив не вело: негоже разбрасываться потенциальными небесными кадрами.       А Иммануил присматривался к случайным прохожим. Когда обнаруживал кого-то, кто видел духов и еще не был завербован богом, он наблюдал за ним и оценивал его полезность, возможность ему довериться. И подталкивал его к брешам. Кого-то подстерегал и шептал на ухо, кого-то заманивал письмом, а кого-то — едва ли не сам толкал в пропасть, прося мир увлечь жертву в проход до депо. И выжидал, возвращаясь к отцу и высматривая имена в отчетах.       И терпел неудачи, одну за другой.       Никто не оставался в роли проводника надолго; кто-то сразу увольнялся и считал случившееся кошмарным сном — память играла с ними злые шутки, — а кто-то становился надзирателем, стражником или простым рабочим. Кем угодно, но не тем.       А в канцелярии давались диву — что-то зачастил к нам простой народ. Не проделки ль это чьи-то?       У Иммануила опускались руки.       — Не понимаю, к чему все усложнять? — вздыхал Минкар, выслушивая очередные жалобы. — Зачем тебе бежать на землю и пользоваться услугами проводника? Ты и тут можешь затеряться, а потом провести нас к богу. Да веди хоть сейчас.       — Если бы так было можно, — хмыкал Иммануил удрученно, — я бы и сам сейчас здесь не сидел. Но не все так просто. Надо запутать след, замылить взгляды и запудрить головы, и прежде всего — отцу. Бороться с его оравой можно только исподтишка. Вас всех мне не провести до его покоев незаметно, отряд через стражу не прорвется, а в одиночку идти на Элохима бесполезно. Но сложная игра дала бы больший простор для маневров, да и во дворце осталось бы меньше стражи, исчезни надолго я куда-то.       — И больше бы стражи стало в лесах, — фыркнул Минкар.       — Тоже верно. Но не в этих частях. Если бы, скажем, я пропал в отдаленной глуши, о которой и бог не ведал...       — Тогда тем более не надо сидеть на земле.       — В той отдаленной глуши есть бреши. А возвращаться тем же путем будет нелегко, если за мной организуют погоню.       — Ты бы и в этом случае нашел выход. Признайся уже хотя бы себе, что тебе просто захотелось пожить на земле.       Иммануил не признавался. Это был план, а не случайная прихоть, и непонимание Минкара его задевало.       — Впрочем, здесь или на земле — не настолько и важно, — хлопнул друг его по плечу, а он отстранился, подсев ближе к костру. — Мы выполним все, что скажешь.       Иммануил и не понял, как пришло все к тому, что его назначили лидером. Как доверились ему, зная о том, что он был врага их сыном. Сможет ли он сам кому-то так же довериться? Довериться проводнику? Если, конечно, его найдет.       Прогулки по живому миру лишились конкретной цели. Не вглядываясь в каждого прохожего и не тревожась за судьбы тех, кого он отправил на небо, Иммануил открывал новые грани мира, свободного от суеты. Люди его не замечали, если он не замечал их, а духи, чувствуя в нем своего, обступали со всех сторон. Каково там, на небе? Как ты оказался здесь?       Ему не хотелось врать, но и раскрываться не хотелось. Он не мог помочь и облегчить мертвым муки — лишь надеяться, что они удостоятся места в Раю, отдаленном от бога. Или дождутся, когда сын свергнет его.       — Меня на небесах не было никогда. Я так и не попал туда.       Он выставлял себя неупокоенным духом, о которых как-то читал в архивах — духом, не смогшим упокоиться в загробном мире. И ему сочувствовали. Его жалели, ведь небо считалось высшим благом во все времена, словно не было Ада и Суда божьего.       И жалеть было нужно их. И ему за них было больно.       По пути Иммануилу все равно попадались люди, которых он манил к небесам, но он не искал их специально. И знакомые лица ему встречались, но никто его не узнавал. И в мыслях не допускали слуги божьи, что сын его покидал небеса.       Мир продолжал ему открываться. Его богатая история, его чудеса, разнообразные формы жизни, — Иммануил все это жадно впитывал, без особой, впрочем, спешки; впереди у него была вечность.       Но у миров такой роскоши не было.       И так бы и тянулась агония веков, если бы ему не встретилась Хлоя.       Минкар был прав, и миры ему вторили. Это был план, а не случайная прихоть, но Иммануилу все равно хотелось жить по-людски.