Возвращение

      Он слабо помнил свою мать и отца; иногда ему казалось, что он возник из ниоткуда, что всегда был Руконгай, что дикий голод в желудке — это плохо, а защищать слабых есть хорошо.       Он хотел бы забыть свое имя. Старался просто не использовать его при знакомстве; никогда не представлялся врагу, сводя к минимуму ненужные разговоры; пытался стереть с памяти то, что вселяло ужас в глазах тысяч, а ему самому приносило нестерпимую боль. Он отказался от всего, что ограничивало его свободу и шло вразрез его убеждениям. Пуститься в странствования однажды почудилось отрадой, но если бы он знал, что и на краю света нельзя сбежать от себя, то… что? Он мысленно помотал головой. Нет, он всё равно бы не остался.       Сколько же лет прошло с того «однажды». Вечность? Или на несколько лет меньше? Деревья, что прутиками когда-то доходили до его колен, теперь раскинули высоко свои огромные ветви над границей и сплелись в дружный строй лиственного леса. Здесь было спокойно, несмотря на кое-где лишь проглядывавшие лучи солнца, и достаточно душно — по той же причине влага не испарялась полностью и напитывала зеленые-зеленые листья до сочного хруста.       — Дзюнринан, Первый западный район, ты надежно защитил себя с тылу, приятель. — Вошедший в него странник похлопал ближайший дуб по мягкому мху на стволе. Потянул носом запах прелой листвы в траве, чуть ковырнул кучу носком и обнаружил грибы, за которые в столице могли отдать половину поместья. — А вот и обед…       Они по-прежнему вызывали во рту горький вкус — не зря он наотрез отказывался их есть в детстве, сколько бы за ним ни гонялись няньки. Скажи ему тогда, что жизнь заставит подчас чуть не землю жрать в самых захудалых краях, он бы разумно наедался бы впрок. Правда, упрямство в нем всегда побеждало здравый ум. Потомки высочайших домов нередко отличались повышенной надменностью и бесконечными капризами.       Было ли ему сейчас стыдно за того себя? Несмышленого горячего мальчишку, хватавшегося за меч всякий раз, когда в чужих словах виделось оскорбление его маленькой гордости? Эх, смешные времена. Смешные дети с их деревянными катанами. Смешной мир, в котором несмешно расписывали чужую жизнь по минутам на годы вперед. В нем воспитывали чувство долга, честь, отвагу и благородство — как залог отличной военной службы, хотя он считал это всё нормальными качествами любого уважающего себя воина. И как любой уважающий себя воин терпеть глупых приказов не стал. Сражался со всеми и везде только за правое дело. Посвятил этому всю свою жизнь и ни разу не пожалел об этом.       Теперь же по занесенной вековой пылью дороге шел уставший до смерти человек. Его варадзи истоптались до дыр, шихакушо облиняло и походило на мешок в заплатах, волосы местами поседели, спутались, отросшие до пояса, а за спиной из некогда дорогих ножен торчала вконец потертая рукоять впечатляющего меча.       — Стой! Кто идет? — Стены вокруг ослепительно белого города, который время сделало только краше, настороженно выросли мгновенно, и вторя им исполинский страж недоверчиво уставился на самоуверенного путника — тот ступал со знанием, не огибаясь, напрямик и с гигантской духовной силой за спиной, что звенела в воздухе от напряженного контроля.       — Устал шлепать сдалеча, — вместо ответа нехотя бросил путник, не замедляя шаг. — У вас там на крайнем западе Рукона созрела революция. Не мешало бы, чтобы Совет 46-ти немного подсуетился и прибрался там. Мое занятие — сражаться с пустыми, а смуты — не моя забота.       Великан нахально рассмеялся, затем пробасил:       — Поэтому ты, поджав хвост, и прибежал сюда, чуть дым с сандалей не пошел?       Захудалого вида шинигами осмотрел свою обувку, точно видел впервые:       — Скорее, не рассчитал силу в шунпо. Как сейчас.       Стражник не успел опомниться, моргнул — а человек тотчас исчез. За спиной его вдруг раздался оглушающий грохот пробитой точно из катапульты стены. Камни секки, заклинания кидоотряда, ширина вала — все уровни защиты славного города Сейрейтея наказали сейчас за неприветливость сквозной дырой с рваными краями. Разрушивший ее путник нехотя обернулся на разиню Джиданбо Икканзаки, которого вспомнил, и с надменным взглядом попенял:       — Раньше ты был более проворным.       У Джиданбо вмиг закипело лицо, и он опрометчиво рванул за нарушителем, чтобы в итоге напороться на барьер высшего ранга, вызванного как по щелчку пальца.       — Кто ты такой? — изумленно взглянул в спокойно удалявшуюся спину страж, потирая огромную шишку на лбу.       Странник не ответил сперва — глаза растерянно осмотрелись, цепляясь взглядом за каждый знакомый с детства уголок. Ностальгия — опасная штука, и шинигами, выживший в горниле Рукона прежде всего благодаря чуткой внимательности и умению молниеносно собраться, оглянулся-таки вновь. Подбоченившись, он хвастливо стиснул рукоять меча и дерзко улыбнулся, словно ему не стукнуло тысячи лет.       — Передай главнокомандующему, что тебя одолел Ичиго. Шиба.       Выбежавшие на улицы со всех сторон бойцы, обнажив мечи, как по чьей-то команде дружно их спрятали обратно и расступились точно волны перед острым носом корабля. Мимо них с гордо поднятым подбородком плыл легенда. Капитан Четырнадцатого отряда Готей спустя много веков вернулся домой.