Gone out

       Луч света без приглашения протиснулся в комнату через щель между задернутыми шторами. Осветил пыль, что летала в воздухе и при яркости света была еще лучше видна глазу. Правда, эта комната была запущена в плане уборки, казалось, еще со времен воссоединения асов с ванами, поэтому если провести рукой по любой поверхности, то на подушечках пальцев оказывался заметный слой серой пыли. В воздухе ее разгонял лишь подлетающий вверх стакан, который в следующую секунду падал обратно в ладонь асгардцу. Подбрасывание пустого стакана, пожалуй, было единственным занятием, которое не наскучивало Локи. Лафейсон уже не первый день лежал без дела, и, по правде говоря, его это не расстраивало. Куда больше приносила страх тишина, которая, словно барьер, окружала бога озорства круглые сутки. Он слышал разговоры, когда случалось покинуть пределы своей спальни, но уже давно не принимал участия в них, да и были те практически только об одном.        — Тор с армией уже почти три недели подавляет восстание в Ванахейме… — каждый считал должным обсудить это с первым встречным. Обычно походы бога грома не затягивались так долго, и на сегодняшний день это давало достаточно причин для волнения, но, по мнению Локи, не давало причин это волнение выставлять напоказ. И да — он успешно скрывал свое беспокойство от других, что было для него не впервой. До сих пор ли он ненавидит брата? Наверное, даже сам Локи не ответит на этот вопрос, ведь сначала нужно ответить себе на вопрос: «А ненавидел ли я его?» — что уже заводит в тупик. Ненавидел? Или лишь хотел ненавидеть?        Тот самый луч постепенно стал занимать все больше и больше пространства комнаты, вытесняя мрак. И первой его целью было лицо бога обмана, куда он с точностью попал, делая и без того светлую кожу асгардца еще светлей. Локи рефлекторно дернулся, но это не спасло от раздражающей яркости, что слепила его. Приземлившийся в ладонь стакан не подлетел вновь, опустился на кровать. Локи прищурился, закрыл лицо рукой, нахмурил черные брови. Кряхтя, он сел на край кровати, отстраняясь от яркого света. Длинные пальцы прошлись от век к переносице и на некоторое время замерли, а брови поднялись вверх. Образовавшиеся две складки на лбу тут же разгладились, когда брови приняли прежнее положение, а глаза быстро и часто заморгали. Локи уже не первую ночь мучала бессонница, однако, чувство недавнего пробуждения — когда голова не работает, а тело не слушается — уже давно не покидало Лафейсона. Он убрал с лица щекочущие волнистые пряди волос за ухо, провел по ним рукой от затылка к кончикам, приглаживая к шее. Он вновь замер в одном положении: ладонь обхватила длинную шею, а рука согнулась в локте. Казалось, чтобы делать элементарные телодвижения, Локи необходимо было в несколько раз больше времени. Он опустил руку на колено и продолжил сидеть неподвижно, то ли думая над чем-то, то ли пытаясь думать. Мысли словно проходили мимо головы, и богу озорства оставалось лишь пытаться ответить на три главных вопроса: «Кто? Где? Почему?»        Глубокий вдох привел бога обмана в себя. В какой-то степени… Только стены теперь давили и раздражали, как и остальные предметы в комнате. Такие приливы ненависти уже давно не были для бога обмана новым ощущением. И он нашел идеальный способ решать их, а именно — уходить. Или же, в крайнем случае — разрушать все, что вызывает отвращение. Иногда второй способ был эффективней, да и на практике применить его хотелось куда больше. Но, поскольку разгромить комнату Локи не мог (он уже делал так на прошлой неделе), пришлось встать, потянуться, улыбнуться и уйти как можно дальше от ненавистных вещей. Уйти от проблем.        Валаскьяльв* вновь был полон разговорами о Торе. Казалось, будто даже в пустых комнатах, где не было ни души, голые стены все равно эхом повторяли еле слышное «Ванахейм». Это начинало раздражать Локи, и — как только запретные слова доходили до его ушей — недовольный асгардец разворачивался в обратном направлении, убегая от них.        В пустынном коридоре, где тишину прерывал только редкий глухой топот бога озорства, появился еще один источник шума. Стук небольших каблуков по лакированным полам, в которых через золотой цвет отражались все предметы, усиливался с каждой секундой. Из поворота показалась Фригга, быстрым шагом направляющаяся в сторону сына. Но не к нему. Ее шаги были маленькими, но довольно быстрым, глаза бегали, а мысли, определенно, были далеко отсюда. Переживания за сына с каждым днем усиливались. И, в отличие от Локи, она не скрывала этого.        — Мама, — окликнул ее бог озорства с волнением в голосе. С надеждой он смотрел на ее неспокойные глаза и не знал, что сказать дальше. Не знал и не хотел знать. Ему нужно было лишь посмотреть в ее глаза. Чтобы она посмотрела в его. Увидев в них надежду. Надежду, что он перестанет быть невидимым.        Она обернулась в последний момент.        — Локи, это ты, — она ахнула, опомнившись, — что-то случилось? Извини, я очень спешу.        Она слегка коснулась его руки. Глаза Лафейсона заморгали, стали еще печальнее. Этого прикосновения ему было достаточно. Теперь он уверен — к нему можно прикоснуться, а значит — он есть. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным до конца.        — Нет, ничего, — тихо сказал тот, опустил глаза в пол, замотав головой, — просто хотел узнать, как ты?        — Прости, Локи, со мной все хорошо, но я очень спешу. Поговорим позже? — не дожидаясь ответа, она таким же быстрым шагом ушла, но долго не могла оторвать от него руки. Локи замер.        — Хорошо, — еще тише произнес он, все еще не двигаясь, когда мать была уже далеко и не слышала его. Вздохнул и вновь направился бродить по пустым коридорам в надежде не встретить никого… но встретить кого-то.        Попытки занять свою голову хоть какими-нибудь мыслями были безуспешны. Солнце тем временем поднималось все выше, создавая все больше бликов на золотых стенах. Асгард оживал после ухода ночи. На улицах стали слышны разговоры, стук лошадиных копыт. И если вы подумали, что этот день представляет собой что-то особенное, то вы заблуждаетесь. Это был абсолютно обычный день. Как и всегда, всё, что окружало Лафейсона, вызывало у него отвращение. Коридоры стали ему надоедать, и он уже более быстрым шагом направлялся к своей любимой кровати, на которой планировал лежать до конца дня, ничего не делая. Хотя, вполне возможно, он попытается еще и скоротать вечность за книгой — как повезет.        — …Интересно, почему Локи не улетел с Тором? — охранник, стоявший спиной к Локи, одним лишь отрывком диалога заставил бога озорства устало и недовольно закатить глаза, в то же время, вспыхнув от злости. Ведь теперь разговор касался и его. Собеседник, с которым страж вел беседу, заметив Локи, замялся, пытаясь своим видом остановить поток мыслей своего коллеги, — возможно, бог озорства опять что-то натворил, — раздражение Лафейсона усиливалось, как и смущение одного из охранников. Тот откашлялся и незаметно (как показалось ему самому) кивнул своему товарищу в сторону бога обмана, что стоял у того за спиной. Наконец намек был понят, мужчина замолчал; вздрогнул, обернувшись. Он словно окаменел от одного лишь взгляда бога, а слюна заметно прошлась по глотке вниз. С нарастающей злостью, Локи все больше понимал, что стакану предстояло еще какое-то время быть нетронутым. Озадаченный и сердитый бог обмана развернулся в противоположную сторону, вот только уже далеко не спокойным и беспечным шагом, каким совсем недавно бродил без дела. Это был твердый, жесткий шаг, сопровождающийся выражением лица совершенно не мирным и даже не нейтральным. Наконец голова была заполнена мыслями. Доверху заполнена. Вопросы один за другим всплывали в голове, которая совсем недавно пустовала, была истощена и просила хоть чего-нибудь. Теперь же Локи хотел забыть. Либо найти ответы. Все эти несколько недель он даже не задумался над этим обстоятельством, поэтому сейчас был озадачен за все те дни одновременно.        Дверь в зал Одина с шумом открылась, отразившись эхом от пустых стен. От быстрого шага асгардца, его зеленый плащ развевался в воздухе, а волосы чуть приподнимались с каждым шагом. Он вошел молча. Всеотец, восседая на троне, смотрел на него сверху в ожидании причины визита, причем, столь бесцеремонного. Фригга стояла подле мужа, обратив все свое внимание на приемного сына. Дойдя до ступенек, тот резко остановился, не отводя глаз от Одина, прожигая его взглядом, будто уже требуя ответы, так и не задав вопрос.        — Почему Тора отправили без меня? — также бесцеремонно произнес бог обмана с явным недовольством в голосе. Его тяжелый взгляд был обращен к отцу.        — Локи, у нас слишком много проблем, чтобы разбираться с твоими детскими капризами, — быстро, будто эти слова были давно подготовлены и заучены, произнес Всеотец. Он стал в ответ пристально смотреть на приемного сына, рассматривая его лицо и, надеясь, что на этом разговор закончится, но прекрасно понимая, что все будет совсем не так.        — Я всего лишь хочу знать, почему меня не отправили в Ванахейм, вот и все! — Лафейсон развел руками в стороны. Его тон повысился, голос стал громче.        — Потому что, — в попытках усмирить сына, Один заговорил еще громче него, перебив бога озорства. Всеотец сделал паузу, обрывисто вдохнул воздух, будто набираясь сил, чтобы продолжить, — армия противников и без того сильна. Мы не хотим, чтобы в Ванахейме появился еще один сильный воин.        — Что ты этим хочешь сказать? — Локи замотал головой, бровь изогнулась, — вы мне не доверяете?        — После стольких предательств на твоем счету — это не должно казаться чем-то странным.        — Я что, по-вашему, с кем угодно против Асгарда пойду? — недовольство переросло в крик. Вопросов становилось все больше, и они смешались в один большой. Настолько большой, что он будто стучал по стенкам мозга в попытках вырваться наружу. В то же время, боль и ненависть пронизывали с ног до головы. Руки сжались в кулаки, а дыхание становилось все тяжелее.        — Будь это «кто угодно», Тор бы не пропадал там уже семнадцатый день, — Один вновь пытался перекричать сына, но тот не слышал его оправданий, продолжая задавать вопросы.        — Ты считаешь, я вообще не способен помочь?        — Ты был рожден для лжи, — Один, не дослушивая, отвечал, и с каждым разом ответ был все грубее и громче.        — Ах, прости! А я-то думал, я был рожден, чтобы умереть во льдах! — асгардец истерично выкрикнул необдуманные слова. Но не пожалел о сказанном. К глазам, будто пытаясь затушить пожар, подступили слезы, которые бог обмана всеми силами удерживал. В попытках успокоиться, он старался дышать глубже. Грудь и плечи то поднимались, набирая в себя каждый раз все больше воздуха, то опускались, выдыхая громче обычного.        — Одно другому не мешает! — последние слова отразились в сердце Локи острым уколом. Он не переставал смотреть на отца, который уже не смотрел в ответ, опустив взгляд на пол. Локи замотал головой. Губы почему-то расползлись в улыбке, уже не саркастичной, но совсем не казавшейся радостной. Изо рта вырвался короткий смешок, после чего улыбка исчезла. С пониманием, что отец больше не посмотрит на него и ничего не скажет, Лафейсон тоже отвел глаза в сторону и тут же развернулся к выходу.        — Локи, постой, — нежно окликнула его мать, пытаясь успокоить. Наблюдая за всей ссорой, она уже не знала, что сказать. Бог обмана остановился лишь на секунду, после чего с грохотом открыл дверь и скрылся с глаз. Злость пронизывала каждую клетку. Кажется, сейчас не удалось просто уйти подальше от проблем. Локи хотелось рушить, разбивать на мелкие частицы. Разбивать несправедливость, которая вновь восторжествовала.        Летя по коридору, Локи не замечал ничего. Ни разговоров, ни охранников. Ничего кроме… тяжелого взгляда, устремившегося прямо на него. Он напрягал асгардца еще сильней. Создавалось ощущение, что из этих глаз сейчас потечет красная кровь, накроет полупрозрачным слоем радужку и зрачок, цепляясь за ресницы, каплями стекая со щек, оставляя за собой бледный след. Покраснеют сосуды, расползаясь по всем глазу, поделят его на маленькие кусочки, готовые в любой момент, словно мозаика, распасться. Все вокруг будто закипало. Убийственный взгляд чувствовался даже за спиной. Лафейсон резко остановился, чуть скрипнув подошвой обуви. Обернулся. Но тех глаз уже не было. Они словно исчезли, оставив за собой где-то далеко звук лязга цепей. Это заставило Локи нахмуриться, прогоняя пугающий звук. Тот тоже исчез, последовав примеру кровавых глаз. Теперь перед асгардцем было только окно, которое выходило на бурлящую быструю реку, с шумом бегущую с горы. Она натыкалась на камни, но легко обходила их вокруг, не переставая спускаться вниз. Никакого взгляда. Никаких цепей.        Бог обмана вернулся в свои покои, где планировал остаться до конца дня (вот только не решил до конца какого). Злость, пылающая пожаром внутри, не потухала. Меньше всего сейчас ему хотелось с кем-то говорить, а о безопасности его собеседника и вовсе не могло идти речи. Дверь открылась. Теперь луч уже не пытался протиснуться в щель. Он был везде. Шторы распахнуты во всю, простыни на кровати расправлены, а пыль постигла тяжелая участь. Бог обмана исподлобья смотрел на это воплощение порядка. Раздражение усилилось. В углу комнаты стояла молодая девушка со светлыми кудрявыми волосами. Увидев черноволосого бога обмана, стоявшего в дверном проеме, и смотревшего бешено злыми глазами, та вздрогнула, уронив платок, которым вытирала пыль со спинки кровати.        — Извините меня, — испуганно и быстро обратилась она к богу обмана, — Фригга попросила меня прибрать у вас, — она нервно сглотнула, подняла платок и стала переминать его в руках.        Локи сделал пару шагов вперед. Девушка, все еще прося прощения, не отрывала распахнутых во всю голубых глаз от бога, что был выше нее на две головы. Она неуверенно подошла к нему, обошла, все также пристально и испуганно смотря. Бог обмана проводил ее взглядом до двери, пока вновь не остался один. Он слышал только одно. То, что разрывало изнутри, склеивало и вновь разрывало — и так до бесконечности.        «Ты был рожден умереть во льдах» — нашептывал ему голос Одина в голове.        «Лжец!» — слова отражались будто эхом от стен.        «После стольких предательств-стольких предательств-предательств»        Гнев боролся со слезами. После резкого взмаха рукой небольшой предмет со звоном упал на пол. За ним последовали более крупные предметы: столы и стулья, уже не издававшие звона — только грохот и треск. Кажется, недавние противники объединились. Теперь слезы и гнев боролись против Локи. Он сел на край кровати, с которой также успел сбросить покрывало. Оперся руками на колени, опустив голову. Пальцы укутались, словно в одеяло, в густые волосы, впиваясь в их корни. Бог обмана зажмурился. Голос в голове стал громче. Он повторял и повторял одни и те же фразы. Снова и снова. Громче и громче. Предложения стрелами вонзались в тело асгардца, пока не распадались на одни несвязные слова:       «Ванахейм-ванахеи-вана-ана»       «Во льдах-дах-ах» Бог озорства замотал головой. Слова будто разъедали его мозг.        «Скучали по мне-учали по мне-по мне-п мне»        «Лжецом-лжецо-жецо»        — Хватит! — закричал асгардец сам себе, после чего голос стал затихать. Чувство страха присоединилось к остальным отрицательным чувствам Лафейсона. Голова раскалывалась на куски. Локи упал на спину, уставив глаза в потолок. Сердцебиение стало понемногу успокаиваться. Вдохи становились не такими глубокими.        Пролежав, не двигаясь, еще какое-то время, асгардец краем глаза увидел яркий луч, не терявший своей необыкновенной яркости даже в дневное время. За окном появилось знакомое сияние, стихшее через пару секунд. Хеймдалль открыл Биврест, впустив гостей на территорию Асгарда. Хотя это были не такие уж и гости. Скорее долгожданные воины, за которых уже почти три недели переживала Фригга и все остальные. Локи, резко повернув голову в сторону окна, не выражая никаких эмоций, смотрел на радужный мост. Не такой уж и обычный выдался день.        — Тор Одинсон с воинами возвратились в Асгард! — спустя несколько минут стражник зашел с этой новостью к Лафейсону, на что тот лишь вздохнул. Теперь эту фразу можно было услышать на каждом проходе, хотя Локи не планировал выходить ближайшее время за пределы этих четырех стен, где, он надеялся, его никто не потревожит. И он зря надеялся. Ближе к полудню его уединение прервал тот же стражник, только теперь с вестью о пире, который состоится вечером. Бог обмана закатил глаза. Он никогда не понимал, зачем устраивать обширные пиры, звать столько народу и терпеть всю эту шумиху, если вполне спокойно можно поесть в полном одиночестве. Однако вечером он, кое-как приведя голову в порядок и попытавшись сделать менее замученное лицо, в сопровождении недовольного вздоха открыл дверь и вышел за пределы комнаты. День точно был испорчен.        В отличие от пустых коридоров, где редкие звуки отражались от пустоты стен, в большом и просторном зале каждый из числа всех асгардцев, пришедших отпраздновать возвращение их великого воина, считал своим долгом перекричать другого. Эти крики, перемешиваясь со звоном падающих на пол стаканов, создавали пренеприятнейшую какофонию, раздражавшую уши, вызывавшую головную боль. Локи чуть нахмурился. Шел вперед, осматриваясь по сторонам, почти не скрывая своего пренебрежения. Кружки асгардцев то и дело вновь наполнялись алкоголем, бились друг о друга после незначительного тоста, что первый приходил им в голову. Бог обмана планировал как можно быстрее покинуть это место, находящиеся в небольшом полумраке, где от неисчисляемого количества людей становилось все более душно. Внезапно чья-то массивная грудь стала на пути Лафейсона, а тот, не заметив, врезался, отшатнулся назад. Маленькие глаза смотрели на него с долей усталости и… чего-то нового. Кажется, бог озорства припоминал это слово, эту эмоцию, вот только все никак не мог вспомнить название. Добро! Короткое слово все же посетило его голову, но от него он заметно напрягся. Пожалуй, это слово произносилось так редко, а с Тором оно было связано лишь никчемное количество раз за все эти тысячи лет.        — Ну, здравствуй, братец, — с ухмылкой сказал Тор. После окончания тяжелых битв он просто не мог не расслабиться, выпив пару кружек пива. И они заметно повлияли на его настрой. Он широко улыбался, несколько тонких морщинок расползлись от глаз к краю век. В руках был большой прозрачный стакан, в котором уже наполовину отсутствовала жидкость.        — Здравствуй, — Локи попытался натянуть улыбку. Он не отрицал, что в ссоре с отцом он частично винил и сводного брата, но и не отрицал, что не знает почему. Хотя, конечно, если бы его попросили обосновать свои мысли, он бы без колебаний напомнил им о вечном первенстве бога грома на протяжении всей его жизни, сказал бы про тень, отброшенную лучами ему величия и многие другие, ловко сымпровизированные доказательства. Но ничего нового он бы сказать не смог, — видимо, на этот раз битва была не такой уж и легкой, — бог озорства наклонил голову набок. В его голосе был слышен еле заметный сарказм и обида, которых обычно Тор не замечал.        — Да-а, — протянул беловолосый асгардец. Его голос звучал, будто ему было абсолютно все равно на прошедшую битву, будто та его только веселила, — они хорошо подготовились, забрали в плен почти половину наших воинов, даже меня один раз вырубили, — бог грома усмехнулся, вспоминая недавние события, — славная была битва…        — Да, конечно, — тише обычного произнес Лафейсон, уходя в свои мысли, — как говорится, хорошо там, где нас нет…        Намек не был понят, лишь привел Тора в недоумение. Но, не найдя морали, громовержец перескочил на другую тему:        — Почему ты не пьешь? — бог грома нарушил неловкую тишину, длившуюся всего пару секунд.        — Не хочу.        — Странно, а выглядишь так, будто, — Тор, не прикасаясь, стал обводить пальцами вокруг своих глаз, намекая на огромные мешки под глазами сводного брата. Откашлялся. Безусловно, он не хотел его обидеть, чаще всего это получалось как-то само собой, — ну знаешь… как будто уже.        Бога обмана эти слова ничуть не обидели. Однако выпить захотелось. Он боком обошел сводного брата, что получилось несколько пренебрежительно. Направился к длинному столу, занимавшего большую часть помещения. Локи взял пустую кружку. Холодный эль, пенясь, потек по его стенкам, то увеличивая струю, то стихая. И хоть взгляд Лафейсона находился на наполняющемся сосуде, наблюдал он далеко не за жидкостью. Чьи-то глаза снова поедали его. Те же самые глаза. Такие же злобные, наполненные кровью. Боковым зрением бог обмана увидел, что не только он был в качестве «еды». Скорее он был ею в переносном смысле. Потенциальной пищей для незнакомого мужчины с загорелой кожей, была уже не первая порция телятины. Он, словно зверь, объедал каждую кость, не оставляя ни кусочка мяса. Незнакомец ел с неимоверной скоростью, будто для него это были маленькие ириски. При этом он не сводил глаз ни на секунду с бога озорства. Следили за каждой его частью тела: за опущенными вниз глазами, небрежно уложенными волосами, стройным телом. За грудью, которая набрала в себя больше воздуха, чем обычно, словно Локи решался на какой-то отчаянный шаг. И это было действительно так. Вновь раздался лязг цепей. И теперь он был громче. По поведению людей, а именно тем же самым, что и минуты назад, асгардец понял, что больше никто не слышит этих цепей. Вновь наполнив легкие воздухом, Локи резким движением головы посмотрел на незнакомца, приносившего дискомфорт одним своим взглядом. Но увидел лишь пустой стул, возле которого стояла тарелка с горой объеденных костей. Локи вдруг стало не по себе. Кажется, он сходил с ума. Он не понимал абсолютно ничего. Ни то, кто этот человек, ни то, где он и что ему нужно. Но, так как бог озорства не испытывал любви к загадкам, к которым не пишут отгадок на последней странице, он безусловно надеялся на еще одну встречу. И что на этот раз «хозяин» напрягающего взгляда не уйдет.