Вторая жизнь

— Боже мой... — без воли сорвалось с красных губ женщины. Она шагнула к сыну ближе, вглядываясь в его измученное лицо. Тот не отрывал глаз от неё, желая смотреть на неё вечно. Протянула изящные руки, собираясь обвить ими шею сына, но снова остановилась. На глазах выступили слёзы. — Это ведь ты? Мой сын... — Да, — спокойный ответ, но внутри бушует целая буря. — Это я, мать моя, — заключил графиню в объятия, уткнувшись лицом в её левое плечо. — Я здесь, я жив. Я с вами. Так они и стояли, обнявшись. Больше слов им не потребовалось, а вся буря чувств и эмоций осталась внутри, задавленная плитой траура и восковой маской равнодушия. Только сейчас стало ясно, насколько страшна материнская любовь, пьянящая не хуже страсти к другой женщине, которая запросто уйдёт, если ей что-то не понравится. Мать не уйдёт. Она слишком много времени пробыла в одиночестве. — Как ты без меня? — спросила графиня, приподнимая голову. Голос её стал заметно тише. — Я видела тебя в Лувре. Только запиской я смогла дать знак. Что с тобой сделали? — Всего лишь во Фронде поучаствовал. В Консьержери отсидел. Не переживайте, — последние слова сказаны с придыханием. — Мне это не повредило. Я в порядке. — По тебе не скажешь, — графиня отстранилась и критическим взглядом оглядела сына. — Ты измотан. Господи, ты не представляешь, сколько я выстрадала! — снова обняла, откинув всё недовольство. Страдания вознаграждены. — Теперь мы вместе! Ничего нас больше не разлучит! Моя плоть, моя кровь! Господи, благодарю! И, взявшись за руки, мать и сын направились вниз по лестнице. В столовой никого не было. И слава богу: ничто и никто сегодня не помешает их единению. Никакой виконт, никакой граф с их напыщенным тщеславием и текущей в жилах кристально чистой голубой кровью аристократов. Они могли бы переброситься ещё парой фраз, как простые крестьяне, не подбирающие слова и говорящие то, что в уме, могли бы выговорить заученные, будто памфлеты Вуатюра, скучные, театрально натянутые бесчисленными эпитетами реплики, но этого им не нужно: всё и так понятно. Молча сели за резной стол, где уже стоит скромный обед из супа и жареного мяса. Без вина никуда. Здесь люди пьянствуют чуть ли не с детства, вместо воды выпивая разбавленное вино и пиво. Такие нравы. Ближе к концу безмолвного обеда в соседнем зале послышались звучные шаги. Между матерью и сыном пробежало напряжение такой силы, что его можно было резать ножом. Оба отложили ложки и замерли. Мать шёпотом обмолвилась, что граф и виконт на охоте, но сейчас, судя по всему, возвращаются. Опасения её подтвердились: в проёме возникли граф де Ла Фер, как всегда полный изящества, и виконт де Бражелон, тщетно пытающийся копировать отцовские манеры. Губы графини сжались в тонкую полоску: этот бастард делает вид, будто прямо сейчас примет наследство отца, поэтому кичится своей чистейшей родословной. — Добрый день, сударыня, — поклонился граф. Виконт – вслед за ним. — Добрый день и... — глаза невольно остановились на сыне Миледи, и граф вздрогнул. Жив. Всё-таки жив, — вам, сударь. Графиня пригласила мужа и пасынка к столу. Граф сел напротив неё, а виконт напротив Джона, тут же устремившего не него взгляд, полный презрения. Рауль, увидев этот неприятный прищур, вздрогнул. Теперь он доподлинно разглядеть сходство мачехи и её сына. Одно лицо, да и только! Обед кончился быстро. Графиня заговорила с сыном о чём-то, а Рауль не без испуга подметил, что голос у него такой же хриплый, как и у человека из того сна с похищением. — Так это вы... — прошептал Рауль, отставляя бокал. Встретил то же суровое, устрашающее выражение. Ответ с примесью едва скрываемой злобы: «Я вам сказал тогда: Не было этого. Никогда не было! Не было!». Графиня скосила на сына глаза, но ничего не сказала. Граф вовсе остался недвижим. Обед явно испорчен, по крайней мере, так кажется графине. Виконт определённо знает толк в том, как отравлять жизнь. Тепличное растение, слабое, безвольное, зато надушенное и изящное до полуобморока. Сколько раз она упрекала мужа за огрехи в воспитании, а он упрямо стоял на своём. Граф и виконт уходят из зала проверить, что там с тушей. — Что сейчас было? — спросила графиня, отставляя от себя бокал. — Чего никогда не было? Бесстрастный ответ с долей усталости: — Виконт наплёл, что ему приснилось, как я похитил его и этим шантажировал друзей его отца. Бред. Полный бред, — снова убеждал себя, что этого похищения не было. Украдкой прощупал шею под воротником. След от цепи так и остался. Благо, что мать не замечала его на мнимом брате, даже в тот момент с тройной помывкой головы. Тогда он был почти незаметен. А сейчас проступил ещё ярче, всему виной та пытка в таверне. — Не принимайте это всерьёз. Это просто мальчишка, который вряд ли сможет проделать что-то серьёзное. Зря Бофор его завербовал. — Настолько хорошо его знаешь? — По нему видно. Теп-ли-чный, — разбил на слоги, вдалбливая истину в мозг. — Ещё один вопрос. Что у тебя с голосом? Хриплый такой. От Жана не отличить. — Сначала гортань отморозил, а потом вообще сорвал. На ломку не свалишь: давно прошла. До конца жизни так хрипеть буду.

Вплоть до вечера мать и сын пробыли наедине. Говорили редко, и то, только самое важное. Миледи, когда они сидели у окна, с упоением рассказывала, как организовала резню сборщиков налогов и смотрела, как их вешают, без всякого отвращения. Рассказывала, как вытащила мужа из Бастилии. Сын не вслушивался в то, что она говорит, но заострял внимание на том, как она говорит. Готов слушать этот мелодичный голос хоть целую вечность. Он гипнотизирует не хуже растянутых, возвышенных молитв, отдающих в сводчатый мраморный потолок. Рассказ кончился быстро, показав Миледи, насколько хороший собеседник получился из её сына. Молчал весь рассказ, изредка кивая. Под конец спросил с долей непривычной для себя робости: — Можно мне кое о чём попросить вас? — Проси, чего пожелаешь, — ответила с нежностью, от которой отвыкла. — Позвольте мне остаться с вами сегодня вечером.

Графиня исполнила желание, пригласив сына в свою спальню, просторную, но темноватую. Пришлось выскользнуть из отведённой графом спальни и пробраться к матери. Сама она уже избавилась от чёрного платья и стояла возле резной кровати, облачённая в серый пеньюар, доходящий до пола. Теперь она выглядела куда моложе без этого ворующего красоту траура. Волосы, скрученные ранее в узел, свободно, пышными волнами рассыпались по округлым плечам. Всё такая же прекрасная, только более расслабленная. Такая... Домашняя. Господи... Он снова уставился на неё, застыв в проёме двери. Пора перестать пялиться на людей без особой надобности. Графиня изящным жестом пропустила его в спальню. Сама присела на край кровати, закинув ногу на ногу, отчего ткань пеньюара плотнее окутала плавный изгиб колена. Джон готов был поклясться на крови, что уловил очертания подвязки. Сердце забилось чуть чаще. Вот чёрт. Даже в сорок с небольшим мать всё ещё прекрасна. Даже и тридцати пяти не дашь. Графиня вынула из прикроватного столика перстень, украшенный чёрным агатом. Подозвала к себе и с уловимым почтением надела перстень на правую руку сына, перевязанную бинтами. Впору. Спрашивать о повязке не стала. — Считай, что это по наследству, — улыбаясь, откинула на перстне агат, который на самом деле являлся крышкой. — А сюда можно что-нибудь положить. — Яд, например, — ехидно откликнулся, не сводя глаз. Лёг рядом, избавившись от камзола и туфель. Запертая на задвижку дверь не помешает провести время наедине. Мать накрыла одеялом и его, и себя. Затушила свет. Улыбнулась, едва её голова коснулась подушки, а сын пристроил голову на её груди. Ничего больше не надо. Сон накрывает разум быстро. Сквозь него графиня как-то умудряется перебирать волосы сына, пропускать их сквозь пальцы и получать от этого удовольствие, сравнимое только с принятием опиума. Тот заснул быстро, отбросив все горести. Сон, приходящий сейчас, завершает цепочку страданий и мучений. Обман слуха это или нет, но вдалеке различим шум волн. Под босыми ногами ощущается немного колющая трава. Истина. Море плещется внизу, под скалой. Прекрасная вещь – море. Его трудно не полюбить. По крайней мере тем, кто не боится воды. Солнце неяркое, но освещает всё вокруг. Ветер, прохладный, отдающий солью, треплет полы рубашки и застревает в волосах. Птицы, пролетающие над бушующей водной гладью, так и кричат на своём наречии: «Не успеешь проснуться! Не успеешь!». Плевать. Любовь достигнута, и в ней как никогда хочется захлебнуться. Шаг вперёд. Ещё один. Край недалеко. Свет слепит, но надо вытерпеть. Вздыхает и бросается вниз, со всех стоп. Секунда – и воздух пропадает. Никаких попыток всплыть. Наоборот – конечности расслабляются, полностью подчиняясь тянущим вниз движениям воды. Уши словно затыкает пробкой. Вода приятно обволакивает, немного холодит дрожащий живот под задравшейся рубашкой, затекает под открытые, исчерченные прожилками вен, чёрные от недосыпа веки. Из горла рвётся: «Проснусь! Проснусь назло!», но изо рта выходят только пузыри, поскольку гортань уже залита водой и солью, скользящей по трахее в лёгкие. Светлая гладь поверхности поднимается всё выше и выше, ступни рассекают водную толщу, будто к ним привязали ядро. Зрачки закатываются под веки, и вид мутно-синей воды заменяется чернотой. Странное наслаждение протекает по венам. Наслаждаться собственным утоплением – что может быть изощрённее? Разум отключается, едва только заканчивается воздух в лёгких. Блаженство.

Солнце сегодня буквально било в глаза. Летом всегда так. В ушах звучали выстрелы, вой картечи. Сон приснился необычный. Слава богу, что не кошмар, от которого с криком вскакиваешь. Вместе с разумом проснулась и совесть. Мария, как она там? Какой же он эгоист. Бросил её одну, зная, что идёт война. Надо будет срочно помириться с ней. Она без него погибнет. Мать уже сидела в постели и расчёсывала волосы, смахивая на нимфу. Уловимое движение при откидывании одеяла с груди заставило её обернуться. — Доброе утро, — графиня улыбнулась, и показалось, будто в уголках рта мелькнул луч света. — Как спалось? — Просто замечательно, матушка, — потянулся, выгнувшись в спине. От резкого движения клеймо обожгло болью, но для матери это осталось незаметным. — Похоже, дом, в котором я живу, понемногу высасывает из меня энергию. Чувствую себя здесь гораздо бодрее. — Где живёшь? — В Париже, улица Сен-Рош, тринадцать. — Это многое объясняет. Чёртова дюжина. Нечистый из тебя энергию берёт. Графиня отложила расчёску и критическим взглядом окинула сына. Констатировала факт, что он исхудал, и для убеждения в своей правоте заставила его лечь снова и подняла край его рубашки. Провела по впалому животу рукой и аккуратно прикрыла его. В самом деле отощал. Тюрьма лишь усугубила и так неважное состояние.

За завтраком Джон снова столкнулся с Раулем и старался выглядеть как можно доброжелательнее. Виконт налил вино в два бокала и придвинул один сводному брату. — В знак примирения, — сказал, невинно улыбаясь. — Простите, что так с вами обошёлся. Мне не надо было это вспоминать. — Не стоит. Уж чего мне хочется прямо сейчас, так это хлебнуть, — от просторечного выражения Рауль заметно скривился, что с его лицом совсем не сочеталось. Джон сделал вид, будто не уловил этой гримасы. Продолжил после первого глотка: — А потом на свежий воздух. Как выяснилось в беседе, в вине он не разбирался вообще, был не в силах отличить бургундское от анжуйского. Ему было без разницы, чем напиваться, главное, чтобы не пять бокалов подряд. Рауль пообещал, что сгладит это недоразумение. Сам сказал, что никогда в жизни по-настоящему не напивался, поэтому решил исправить и это тоже. — Мне же скоро шестнадцать. Пора бы. — Вот и пей до одури, — вышло несколько грубовато. Резко переменил тему. — У вас есть, где учиться фехтованию? Думаю, за всё это время я навык подрастерял. После завтрака оба, как и обещалось, вышли из замка. Прошли по саду, продолжая беседовать насчёт фехтования и остановились возле чёрного пруда, довольно большого водоёма, похожего на небольшое озеро. На краю берега они беседу и закончили. Берег оказался немного скользким, и Джон, не рассчитав движение, упал прямо в воду. Вынырнув, он лицезрел Рауля, пытающегося не засмеяться во всё горло, и шокированного Гримо, проходившего мимо. — Ну, допустим, ква... Рауль в этот момент позволил себе совсем не по-дворянски покатиться со смеху. Гримо, осенив себя крестом, предпочёл уйти. Виконт же, не переставая смеяться, тоже поскользнулся и упал рядом со сводным братом, окатив того брызгами. Надрывали горло теперь оба. Переступая ногами по дну, они проплыли к центру пруда, где взобрались на большой плоский камень. — С нас хоть пейзаж пиши! — воскликнул Рауль, окинув взглядом обстановку. — Господи, не надо! — Ну пожалуйста! — взмолился, схватившись за мокрый жилет сводного брата. — Ладно...