Утром первого января Лиса решила поспать подольше, впервые встать самой последней. Вернее, не поспать, а полежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к движениям копошащихся подруг, пытаясь вспомнить, кто на каком этаже уснул вчера. Первой ожидаемо встала Тучка — прошла по лестнице и к выходу медленно, тихо, но явно не стараясь заглушать шаги — так могла только она.
«Рыжеволосые облака тише всех ходят, потому что просыпаются до зари» — отметила Лиса. Скрип снега под её ногами девушка уже не различила, но могла поклясться, что знает, какой этот звук на вкус — как то самое кокосовое мороженое, которое когда-то приносила подруга в школу.
«Надо нарисовать Тучку посреди нашего снежного двора…» — щёлкнуло в голове у Лисы. — «Обязательно надо. И чтобы солнце освещало, но совсем чуть-чуть, как бы через слой облаков». Постепенно в сознании начала даже прорисовываться общая картинка: заснеженный двор со стороны сеновала, часть забора с деревяной калиткой, возможно, даже немного видна тропинка к реке… И Тучка — утренняя и яркая, с распущенными волосам, в чём-то вроде совсем домашней пижамки, обязательно зелёной — всегда она только в зелёном рисуется. И в валенках, конечно. Похожая на маленький лесной огонёк — не пожар, это ни к чему, именно огонёк, тот, который подсказывет заблудившимся, включая потерявшиеся души, дорогу — домой, в чащу или к горизонту уже не так важно. А может, даже даёт странникам ночлег в каком-нибудь деревянном домике, наскоро придуманном умершими шаманами прошлых столетий. Или не только ночлег. Наверняка есть там компания — своя и большая, человек из тридцати, которая живёт там периодически, причём не вся одновременно, а всегда разным составом.
…представилось, что одного безумца из такой компании точно зовут Митей. И есть, конечно, у этого Мити своя квартира в каком-нибудь Калининграде или, может, в Сочи, вот только он там не живёт — вообще нигде не живёт, душа у него без прописки. Может, даже деньги есть — наследство дурацкое, счета в банке, проценты за услугу дьяволу… И всегда-всегда он возвращается в домик лесного огонька, каждый раз гадая, стоя у порога по двадцать минут — будет ли там школьный друг Васька с семьёй или, может, Милана с Ариной из полустёртых воспоминаний проявятся. Или даже девочонка-мандаринка из первого садика — всё её имя из головы выпадает, вот же растяпа… А оказывается всегда кто-то четвёртый, какой-нибудь одногруппник Лёшка — сидит себе, топит печь, варит безалкагольный глинтвейн (о здоровье, зараза, заботится) и приговаривает «Мить пришёл, заходи… Нас тут семеро, но не по лавкам, скамейку под доску для метания ножей приспособили…» А Митя и не расстроится, знает же, что лавки-скамейки нужны для другой цели — рисовать на них. А ножи друзья и не метают толком, разве что, может, бутафорские — все они, театральные, с приветом…
Лиса не заметила, как вновь провалилась в сон, навеянный размышлениями о таком вот домике в лесу, чем-то похожем, судя по всему, на их, таëжный.
Когда проснулась, никого уже не было. С первого этажа доносились голоса, лëгкий звон посуды и звук закипающего чайника. Лиса потянулась, перевернулась на другой бок и решила ещë немного прислушаться и заодно полежать — впервые за долгое время она дала себе как следует выспаться, не стыдясь любви к отдыху.
Только вот противный луч света больно хлестнул по глазам — особенно по правому почему-то, и ей пришлось со стоном накрыться пледом с головой, а потом ещë и взять лежащее рядом одеяло Ветра. Теперь разговоры на первом этаже долетали совсем приглушëнно.
— Была я там, босиком обошла весь город, а они мне все про вяленых страусов!
— …странная, ужас, долго рассказывала про деньги на путешествия. Деньги! Ну зачем на путешествия — деньги?!
— Да с ней-то все ясно, магниты опять, не все холодильники еще обвешала, а вот откуда у тебя эта подозрительная штуковина?
— …а потом я ей крикнула «Воробей!», и жвачка всë же досталась нам… — разобрала Лиса и чуть не рассмеялась в голос, поняв, что речь об их с Сашей давнем кодовом слове… «Воробей» значило буквально «хватай и беги». Интересно… А не подводит ли сейчас Саша? Правда ли нужно куда-нибудь бежать, хватать что-то и бежать? На Лису это подействовало резко. Она села, рывком сбросив одеяла и зажмурив глаза. Приоткрыла их медленно, но свет всë равно резанул по ним. Пришлось нащупывать тëмные очки и капли. Помогло слабо.
— А что там те две?.. Давно от них ничего не слышала, только Уух скидывает иногда видосики, — внезапно перевела тему Тучка.
— Да суету они наводят, — небрежно отшутилась Саша.
«Хватай и беги» — вертелось у Лисы в голове. Не может эта фраза быть ошибкой, даже если и произнесена без какого бы то ни было умысла. Вот только куда бежать?.. В лес, к тому аями? Надо бы, конечно, но вот что хватать? Что-то безумное закипало, грозилось вот-вот вырваться ураганом в мир, и Лиса не могла это игнорировать. Бежать, бежать, и поскорее… Для начала к аями, а потом уже как пойдет.
В сознании возникали четкие картинки: таежный лес, сугробы, в которые она провалится больше, чем по колено, и будет тащится медленно, не глядя из-за больных глаз. С опущенными веками, которые не спасают. Картинки, где она опаздывает, уже почти точно.
Как всегда не причëсываясь, только надев поверх футболки чëрную рубашку с вышитым на ней драконом, она спустилась вниз — очень заспанная, растрëпанная, слегка напуганная…
— Лисëнок! Хочешь чаю? — Ветер протянул ей кружку.
— Не сейчас. Позже… Оставьте для меня, я скоро вернусь…
Еë проводили непонимающими взглядами, но обошлось без вопросов. Видимо, приняли этот внезапный побег за очередной приступ социофобии — хоть какая-то от неë польза.
Выскочила в огород, толком не застегнув куртку. Пока бежала мимо соседних домиков, та развевалась на ветру на манер плаща. Шарф наполовину размотался почти сразу, оставив голый участок шеи, а очки начали сползать с носа. «Красота, просто умереть не встать.» — подумала Лиса. — «Впрочем, более чем привычный кадр». Она внезапно застыла на месте. Пришло в голову, что сейчас аями уже мëртв, как и, совершенно точно, его шаман. И это еë вина. Очередная чëртова вина, которую все вокруг воспримут как должное. Даже шишиморы не разозлятся, не перстанут приходить, звать к себе, рассказывать всë… Сдвинутся с места или хотя бы пошевелиться было тяжело, будто пока стоишь как статуя, ты статуя и есть, а значит, никакого стыда и чувства вины. Стало жарко. Лиса поняла, что взмокла, и недолго думая сбросила шарф в сугроб. Тайга поможет, не даст замëрзнуть, не заболеть и не отморозить половину себя под ближайшим деревом. А идти надо, даже если очень-очень стыдно. Идти, спотыкаясь, периодически теряя слишком большие ботинки в снегу, цепляясь за ветки, падая. Не понимая, от яркого света или от отчаяния по щекам текут холодные слëзы, не обращая внимание на то, что они застывают, колются… Прислушиваясь к тому, как зверь внутри просыпается, просится наружу и кричит во весь голос, надрывно, дико, на грани истерики. Перекликается с погибшим соболем?
Лиса потеряла счëт времени, которые, по всей видимости, просто застыло. Солнце светило непрерывно и, казалось, свосем не двигалось по небу. Боль, сдерживаемый крик и эмоции разрывали еë, душили, давили, смешивались в одну невыносимую пелену перед невидящими нормально глазами. В какой-то момент начало казаться, что это состояние даже приятно.
Губы потерскались от мороза и влажности. Она поняла это, когда соль на губах резко отдала металлом. Вкусно, как всегда, и жутко больно. Ужасно. «Всë ужасно и по-дурацки! Сопли размазала, губы раскусала, очки потеряла, вернусь страшная. И зверя убила, почти живой зверь был, и нет его.»
— Живой ещë, иди спокойно, тропа есть.
Тонкий голос шишиморы раздался как будто в голове, хотя на самом деле просто с еловой ветки на уровне глаз. Лиса поняла, что ещë чуть-чуть и потеряла бы сознание, отчего — непонятно. Но… жив. Жив? Значит, скоро умрëт. «Он не доживëт до того момента, когда солнце уйдëт с зенита» — твëрдая и внезапно оформившаяся мысль пришла ей в голову. — «Он не потерявшийся, а просто осиротевший. Но проводить его я успею».
Не говоря ни слова, она почти побежала по в миг образовавшейся тропе. Двигаться стало легко и самое главное — ясно куда.
Соболь лежал у корней огромного поваленного дерева. Зверек не походил на тень или призрака, он был как настоящий, с мягкой шубкой и острыми когтями. Увидев это, Лиса вздрогнула, и на миг ей показалось, что шишиморы ошиблись, и она не успела. Все аями живут на грани реальностей, поэтому выглядят как легкая дымка, только перед смертью обретают настоящее тело, а умирают вовсе обычными неразумными животными, полностью потерявшими в последние секунды всю память о событиях прошлого. «На это, кстати, можно и опираться.»
Лиса села на колени, боязливо дотронулась до лапки соболя. Он не отреагировал, но стало понятно: жив ещë маленький аями. Его тепло пугало. Странно, но оно было равно признаком жизни и близости смерти.
— Ты красивый, настоящий и маленький… — шепнула Лиса. Она не умела правильно провожать всех этих созданий, но хотя бы всегда находила, что им сказать, чтобы те не уходили одинокими. Впрочем, вряд ли конкретно это животное понимало сейчас еë слова.
— Сейчас зима и очень холодно, но мы с тобой этого не боимся. После будет весна, снег растает, тропы будет найти так просто… Ты этого не увидишь, наверное, и это не страшно. Совсем-совсем ничего на свете не страшно.
Лиса поняла, что снова плачет, поэтому перешла на тихий шепот, через который не слышно слëз.
— Ты любил какого-то шамана или даже шаманку. Учил всему, помогал, стал его частью, а он — частью тебя. Ты его очень любил, поэтому и умираешь сейчас — шаман умер, а вы почти не существуете по отдельности. Ты не помнишь сейчас этого, но я хочу, чтобы эту любовь ты сохранил.
Лиса могла поклясться, что на этих словах дыхание зверька участилось, бока стали заметнее подрагивать. Никак иначе выразить свое состояние он уже не мог, но и нужно было.
— Я буду тебя помнить. Не смею даже просить прощения. Я умею рисовать — нарисую тебя красивым, полупрозрачным и точно не одиноким, и хотя бы на картинке ты будешь со своим шаманом.
Она, пересилив себя, погладила его по спинке и неожиданно для себя зарыдала в голос, не сдержала эмоций.
Закрыв лицо ладонями, чтобы тайга не видела этой слабости, она просидела очень долго. Когда голос восстановился, соболь уже не дышал, однако Лиса продолжила.
— Потом обязательно наступит весна, обещаю. По тайге потекут ручейки, мир проснется, деревья согреются, зацветет лес. Будет свет, один сплошной свет. Ты его тоже не увидишь и никогда не вспомнишь, но будешь как-то невероятно знать, что он есть.
***
Она почти никогда не ела странного шоколада, которым еë щедро снабжали шишиморы, только иногда иррационально тянуло на самые дурацкие, завалящиеся в карманах его кусочки. Деликатес от местных едва существующих тварей походил своим вкусом на невесомую пыльцу с примесью можжевелового аромата. Лисе обычно он не нравился: после во рту надолго сохранялась сладость, которую сложно было чем-то перебить. Ей казалось всегда, что этот нестерпимый дух чувствуют потом все вокруг, и становилось особенно противно.
Но иногда мягкий вкус пыльцы был так в тему, а делиться им или просто куда-то идти так не хотелось… Стыдясь этой привычки, Лиса убегала как можно дальше, чтобы съесть за пять минут пыльные подтаявшие запасы и забыть об этом на долгие недели. Сейчас, сидя на склоне карьера, лицом к тропинке, чтобы в случае чего вовремя увидеть идущего, она закапывалась в снег поглубже и стыдливым жестом закидывала в рот дольки лакомства. Вкусно, вкуснее даже, чем кровь на губах, и как успокаивает, позволяет отвлечься от прошлых и будущих переживаний, окунуться в настоящий момент с его холодом, сладостью и одинаковым цветом неба и снега.
Потом Лиса, конечно, возьмёт в рот маленькую ледышку, растопит её, смешает с мятной жевачкой, поскребёт ближайшие кедры на предмет смолы и сгрызёт всю, что найдёт — вернувшись из леса, она будет пахнуть только тайгой.
Шишиморы не сказали ей ни слова упрëка. Наоборот, похвалили, что всë-таки пришла, так идеально почувствовала момент — чтобы не мучить аями и просто позволить ему спокойно уйти. Лиса, несмотря ни на что, тоже не сомневалась в целесообразности своих действий. Приди она раньше, он бы, может, и не умер так скоро. Ей бы удалось переправить его в Тайгу, на тропы, и подарить там жизнь простого дикого зверя, бесконечно довольного своей потерянностью — иначе там не бывает.
Не приди Лиса вообще, соболь бы просто забыл перед уходом всю свою суть. Так что это было честно: оставить ему маленькую возможность сохранить в глубине сознания память.
— Всë правильно, рыжик. Мы бы тоже хотели всегда помнить любимых, — говорили шишиморы.
Лиса коротко кивала, не смея возражать, и думала, что мечтает просто посидеть на снегу, поесть шоколада, чтобы только не смотрели на неë сейчас, на зарëванную, уставшую, злую на себя и, как ей казалось, совершенно фатально бестолковую. Теперь она приводила желание в действие. Сидела, закопанная в сугроб, позволяла холоду пробрать еë до костей. Одежда Лисы была помята, рубашка частично выправилась из джинс, в волосах можно было найти кусочки веток. «Интересно, как там все в доме… Наверное, гулять уже пошли, на горке кататься или в карты играют, пока меня нет.» Она вздохнула. Из интереса склонила голову на бок, чтобы вглядеться в пространство настоящей Тайги, благо, здесь ей действительно это было доступно. По звëздным дорожкам тянулись цепочки следов, но слишком старые, а деревья стояли молча — не с кем было говорить. «Значит, по крайней мере, туда без меня никто не пошëл». Вид этого места запустил в сознании какую-то рябь, отчего по спине прошлись мурашки. Лиса выпрямилась, предварительно положив последнюю дольку шоколадки на местный снег — а вдруг придëт кто-нибудь интересный на приманку? Хотя бы из выдуманного недавно лесного домика. Не могут же они быть просто смазанными картинками.
Привычно нечëткий пейзаж медленно перекрыл собой Тайгу. Пора было возвращаться в дом.
***
Подруг там не оказалось. Одна Ася сидела за столом перед остывшим чаем и пропадала в телефоне. Лиса даже не стала спрашивать, куда все пошли — всë равно скоро вернутся, замëрзнут. Она подсела на соседний стул и без предисловий заявила:
— Я знала человека, который каждый день на досуге продавал душу демонам.
Все их диалоги, которые приходили на ум, так и звучали. Это уже было похоже на правило игры и отлично развлекало.
— Мм. Что с ним теперь?
— Честно говоря, не знаю. Сам стал демоном, может, или просто верит. Понимаешь ли, этот… он любил верить. И есть людей.
Ася тихо рассмеялась, снова утыкаясь в телефон.
— Я… слишком много говорю? Мне помолчать?
Та подняла голову, задумчиво заглянула Лисе в глаза.
— Нет.
— Ещё я знала человека, который приходил каждый понедельник в свою школу, которую давным-давно окончил. Он снимал обувь и общался с огромным фикусом на втором этаже. Тот, вроде как, даже был весьма неплохим собеседником, как и большинство растений.
Ася молча покивала.
— Ещё, конечно, я знала их друзей, которые каждый день жили рядом с чудесами и любили их до безумия, но сами не смогли стать чем-то, что следует после слова «человек» — это по их же выражению. Они часто были грустные, даже когда искренне смеялись. Самое обидное, что почти всё сказанное о них — это по их выражению. То есть, они могли быть даже лучшими людьми, чем те, к чьему уровню стремились. Более устойчивыми к выкрутасам реальности, более человечными… Это ведь просто выражение, применимое к любому, даже если «любой» — не человек. Короче говоря, я тебе сейчас описываю побочку чудес. Или их обратную сторону. Жуть получается.
— Жуть. Но погоди, два вопроса. Во-первых, если всё «по их же выражению», значит, это побочка не чудес, а их же мышления? И во-вторых, ты ведь сейчас говорила о ком-то конкретном?
Лиса огляделась в поисках чая и нашла пустую кружку. Пожалела, что рядом нет Тучки, проницательно уточняющей в такие моменты «Тебе налить?» В итоге решила брать инициативу в свои руки и коротко фыркнула.
— Подожди, сейчас принесу новый чай.
Пока заваривала, специально медленно, подолгу вынюхивая травы из каждого пакетика и по очереди подсыпая их все, раздумывала на ответом. Точнее, над степенью правды, которую собирается сказать. Пока вода не закипела, даже была почти уверена, что скажет «Да конечно, сами они придурки, и я такая же», но вовремя передумала.
— На самом деле, я, кажется, несу чушь…
— Да жалуешься ты, — с буквально вводящей в ступор прямолинейностью заявила Ася. — На сказки, книжки и путаницу.
Лиса подождала продолжения, но его не последовало, собеседница вновь погрузилась в соцсети. Можно было подумать, будто она издевается, особенно если не знать, что это просто дурацкое средство выразительности. И она говорила правду. Стало противно, захотелось как-нибудь эффектно исчезнуть — провалиться под землю с грохотом и ломающимися досками или хотя бы вознестись в клубах дыма. По уму уместно теперь было только реветь, ломать мебель или сразу умирать на месте. Лиса коротко ответила:
— Не вижу смысла это отрицать.
Ася усмехнулась уголком губ. Стало противно. Лиса захотела убежать, подняться на второй этаж, засесть там с книгой под одеяло или начать рисовать рыжую Тучку. Она жаловалась и, в конце концов, имела на то полное право!.. На еë глазах сегодня погиб зверь, она сидела зарëванная в сугробе. Она какого-то чëрта рассказала Асе главный свой страх сейчас, о чудесах и недотягивающих до их уровня существах, о глупых картинках в голове, которые мешают смотреть на всë объективно.
Лиса знала, что не уйдëт. Останется пить чай как ни в чëм не бывало. Съест конфеты, начнëт грызть пряник с таким лицом, будто всë совершенно прекрасно. Она налила себе чай, отпила его — совсем кипяток, зато жест красивый, выглядит непринужденно.
Вдруг в руке Аси блеснула монетка. Ловким быстрым движением она отправила ее в сторону Лисы. Звонко припечатав еë к столу, девушка оглядела подарок: пятирублëвка, очень светлая, будто специально чищенная.
— Ты как будто долг мне отдаëшь. Вот шесть лет прошло, а выглядит всë равно так.
— Угу. Странно, что без процентов.
Лиса задумалась. Сжала монету в ладони, выглянула в окно, оглядела небо — тогда она тоже смотрела на небо, и оно было таким же серым.
— Что я тебе тогда сказала?
— Что монстр не будет меня преследовать хотя бы наяву.
— И как?
— Наяву со мной все в порядке.
Лиса ещë раз отхлебнула чай и положила монетку в левый карман джинс. «Спасибо» не требовалось просто потому, что это тоже было негласным правилом игры — никаких дежурных фраз, в них идеи меньше, чем в мутных намëках.
— Тогда ты вытащила еë из правого кармана, — неожиданно резко возразила Ася.
— Значит, переложу.
Это не имело смысла, не могло заставить забыть смерть аями и злость на себя, которую так и не получилось ощутить в полную силу, но Лиса действительно переложила.
