Белая сирень

Холодный воздух безжалостно царапал бледное от ужаса лицо своими заледенелыми коготками. Где-то на противоположной стороне карьера поднялся страшный крик. Это, кажется, побеспокоенные шумом гарпии взмыли в воздух, устремив свои пустые глазницы в сторону будущего лакомства. Им не составит труда разорвать тушку беспомощного барда на кусочки и растащить без того растерзанное сердце по округе. Вот она, добыча, сама выбежала на край обрыва, привлекая внимание хищников ярким нарядом и запахом крови. Однако самого менестреля это мало волновало. Куда страшнее ему было видеть как в низине, у той самой пещеры, в которую нырнул без раздумий Геральт за спасением друга, медленно поднималось пыльное облако. Даже отсюда музыкант слышал едва различимый из-за гулкого эха стук, с которым скатывались по образовавшемуся вмиг завалу небольшие камушки. Они со скрежетом покидали насиженные места, разрезали стаи мелких песчинок и падали на землю. Первый, второй, третий. Будто отсчитывали время до взрыва, который уже произошёл. Четвертый, пятый... Больше Юлиан терпеть не мог. Позабылись все предостережения ведьмака, позабылись проклятые цветы, царапающие глотку, позабылись гарпии, что могут явиться на шум. Остался только страх, пожирающий заживо жалкое подобие надежды. Он должен был выжить. Иной исход невозможен. Геральт пережил резню в Блавикене, столкновения с кикиморами, гулями и волколаками, да даже гнев самой королевы Цинтры он пережил. Белого Волка не мог погубить обвал. Не ведьмачья это смерть, не та, которую предрекали герою континента. Только вот время шло, эхо утихало, а облако пыли не торопилось рассеиваться, открывая вид на помятого, хмурого, но живого охотника. Ноги сами несут юношу туда, где ещё мгновение назад бушевала стихия земли. У начала каменной тропы, ведущей вниз, бард спотыкается, сдирает кожу с белых ладоней, не знавших никогда тяжёлой работы, но тут же поднимается вновь и продолжает путь. Практически половину дороги до пещер менестрель преодолевает кубарем. Он слишком торопится, не смотрит под ноги, чудом порой избегает падения с большой высоты. Царапины и ссадины сочатся кровью, но её почти не видно, она тут же впитывается в красный камзол трубадура. Тот на боль не обращает внимания, как и на угрозу быть придавленным ещё одним обвалом. Подпорки, придерживающие вход снаружи, совсем сгнили и никто не может гарантировать, что последующего обрушения не произойдёт. Юлиан влетает в облако пыли стремительно, задержав дыхание, но это мало помогает. Противные песчинки забиваются в ноздри, залепляют глаза, неприятно оседают на коже. Ничего не слышно, а самое главное не видно. Не видно Геральта. Ни намёка, ни силуэта, ни голоса. Ничего. Лютик чувствует как пыль смывается со щёк слезами. И без того затянутый дымкой мир плывёт, покачивается, грозится вот-вот совсем исчезнуть вместе с надеждой на спасение. Вместе с Геральтом. — Геральт! — вырывается у барда хриплый, переходящий на писк крик. Некогда звонкий и ровный голос будто ломается в короткой паузе между слогами. Воздух срывается с белых уст поэта и чуть разгоняет серую пелену перед глазами, но за выдохом тут же следует судорожный вдох. Юлиану кажется, что он умирает. Вернее, задыхается. Будто бы цветам надоело щадить влюблённого менестреля, но, наверное, лучше бы это было так. На деле, вместе с воздухом юноша глотает поднявшуюся над землёй пыль и закашливается. На языке тут же оседает привкус крови, уже не омерзительный, а до ужаса привычный. — Г-геральт, где же ты? — сипит менестрель, пытаясь пробраться ближе к завалу и разглядеть хоть что-то. Эхо его собственного голоса бьёт по ушам и гудит в голове, разбухшей от самый страшных мыслей. Неужели конец будет таким? Слезы неожиданно смазываются, когда Лютика вырывает из облака пыли какая-то неизвестная доселе сила. Будто порывом ветра сдуло. Неприятно и больно, но дышать становится легче. Всему виной ни то чистый воздух, ни то низкий, хриплый, но такой родной и, самое главное, живой голос. — Лютик, черт тебя дери! — слышит бард над самым ухом. Он не видит ничего из-за попавших в глаза песчинок, но чувствует как его тушку за шкирку вытаскивают из эпицентра катастрофы. Ведьмак, вновь разозленный выходкой друга, отпускает барда только тогда, когда расстояние между ними и пещерой увеличивается до возможного максимума. Дальше только стена карьера и каменная тропа, но по ней вслепую идти просто опасно. — Я же велел тебе не соваться! Тут опасно, как ты не понимаешь. А если бы новый обвал? Если бы гарпии на шум слетелись? Я мог не успеть и тогда... Рычание Белого Волка оборвалось так же стремительно, как и началось. Его голос дрогнул, а тело сотряслось, когда Лютик вдруг сорвался с места и слепо бросился на грудь охотника. Ведьмак тут же ощутил прохладные капельки, стекающие по щекам музыканта и впитывающиеся в ткань перепачканной рубашки. — Святая Мелитэле, — зашептал сипло поэт и судорожно втянул воздух через крепко стиснутые зубы. — Ты жив... Геральт медленно, будто бы растерянно положил правую руку на дрожащее плечо барда и легонько сжал. В левой он держал глиняный, довольно хрупкий и слишком ценный для обоих кувшин. — Жив. — кивнул он, опуская глаза на бледного, засыпанного мелкой каменной крошкой друга. Тот не сдержал тихого всхлипа и ведьмак обнял менестреля крепче. — Ну-ну, тише ты. Все позади. Я нашёл то, что нам нужно и я в порядке. Так, столкнулся с альгулем, случайно задел подпорку и потолок обвалился. Юлиан, однако, не спешил отстраняться. Радость, стыд за проявленную слабость и облегчение после нескольких минут дикого ужаса захлестнули в него. Казалось, стоит ему выпустить из белых пальцев грубую ткань ведьмачьей рубахи и Геральт снова пропадёт в облаке пыли и завале пещеры. — Лютик. — мягко, почти нежно произнёс охотник, поднимая руку чуть выше, по шее, к растрепавшимся волосам на затылке. — Д-да, да... Я тебя услышал. — бормочет бард, отстраняясь, размазывая по щекам слезы, да пыль. Геральт почти улыбается, глядя на это. — Что там с джинном? И будто бы менестрель не боялся за жизнь друга мгновение назад, будто бы не молился Мелитэле за его благополучие, не держался за болезненно трепещущее от страха сердце. Юлиан с трудом возвращает себе жалкое подобие хладнокровия и спокойствия, хотя спокойным и хладнокровным, если дело касалось его друга, его проклятия, он не был никогда. Ведьмак хмурится и поднимает кувшин к глазам, осматривая на наличие повреждений, после чего протирает пробку с печатью рукавом, всматриваясь в знакомые символы. — То, что мы искали. — кивает он ни то себе, ни то трубадуру, после чего останавливает задумчивый взгляд на менестреле. Барду он не нравится. — Но я не открою его, пока ты рядом. Юлиан выглядит так, будто собирается возмутиться. Он едва заметно дует щеки, хмурит тонкие бровки и смотрит с вызовом в золотистые глаза. Будь ситуация не столь напряжённой, Белый Волк, хмыкнув, приподнял бы уголок губ, подражая обычной человеческой улыбке. Замедленное в четыре раза сердце предательски пропускает удар. — Не смотри на меня так. Ты помнишь, чем все кончилось в прошлый раз. — заметил охотник и бард стыдливо потупил взгляд. Геральт, как всегда, прав. — Хорошо. Но если что-то вновь пойдёт не по плану, я вмешаюсь. — предупредил менестрель, делая над собой усилие, и Волк в обещании ни на секунду не усомнился. Задержав на потрепанном барде янтарь глаз, охотник кивнул. — Отойди подальше, чтобы не зацепило. — попросил он. Лютик, беспокойно наблюдая за действиями ведьмака, вернулся к началу тропы. Пусть с таким существом как джинн друзья уже имели дело, неизвестность пугала. А вдруг что-то вновь пойдёт не так, вдруг магическое существо поведёт себя иначе, будет агрессивнее, не подчинится? Что тогда делать Юлиану, не способному даже самому жалкому утопцу дать отпор, не говоря уже о чем-то столь могущественном. — Пожалуйста, Геральт. Будь осторожен. — почти шепчет Лютик, но Волк слышит и отвечает так же тихо. Менестрелю приходится читать по губам. — Обещаю, на этот раз без каких-либо связей с чародейками. Юлиану кажется, что впервые за долгое время ведьмак улыбается широко и искренне. Так, что злосчастные белые цветы шелестят в груди. Наверное бабочки в животе ликуют от такого пиршества. Над карьером воцарилась тишина. Умолкли даже побеспокоенные грохотом гарпии. Мелкие камешки нашли свои места в подножье обвала. Только предательски громкое сердце стучало в ушах поэта, не смеющего отвести взгляда от своего друга, своего товарища, своего, какое же страшное это слово, возлюбленного. Мысль гулким эхом отозвалась в голове и едва не пролилась сладким мёдом на язык. Юноша прикусил губу изнутри. Волнительно, страшно и холодно так, что все тело немеет. А Геральт тем временем поддевает испачканными в грязи и пыли пальцами пробку. Та под давлением чуть приподнимается над горлышком сосуда. Солнце с этим движением будто блекнет. Где-то вдали под усиливающимся ветром склоняются еловые макушки, жутко скрипя. Весь мир замирает в ожидании бури. Вот сейчас печать выскользнет, выпустит наружу нечто сильное, нечто неизвестное, нечто разрушительное... — А ведь я тебе доверилась. Голос был будто бы везде и нигде одновременно. Он витал всюду, но вместе с тем источник побледневший от ужаса бард отыскал не сразу. Однако голос этот он узнал бы из тысячи, не глядя на говорящего. — Йеннифер... — сорвалось против воли поэта с бледных губ. Пальцы Геральта соскользнули с печати и тучи исчезли, будто бы не смыкались мгновение назад над карьером. Из тени, на опаленную солнцем площадку, скрежеща каблуками по каменной крошке, вышла чародейка. За спиной её чернели силуэты вооружённых до зубов солдат, видимо Стенниса, ни то заказчика, ни то союзника девушки. Её фиалковые глаза, обрамленные длинными ресницами, смотрели на старых знакомых с презрением. — Нехорошо, Геральт, пытаться украсть то, что по праву тебе не принадлежит. — холодно отчеканила ведьма, приближаясь к охотнику. Тот оставался невозмутим, однако менестрель-то видел как едва заметно смягчился янтарный взгляд при виде знакомой точеной фигуры. Сердце от этой мысли неприятно кольнуло острой веточкой сирени. — Могу ответить тем же. Гнева Стенниса не боишься? — поразительно сухо произнес Волк и Йеннифер остановилась в нескольких шагах от него. — Не тебе, ведьмак, меня судить. — ядовито процедила она, взмахнув рукой. Юлиан дёрнулся в сторону друга, но какая-то неведомая сила пригвоздила его земле. Девушка же не подтвердила страхов барда, только ладонь протянула к охотнику. — Кувшин. Немедленно. Молчали птицы, смолк ветер, как жуткие каменные статуи стояли солдаты. Не торопился отвечать и Геральт. — Мы оба прекрасно знаем, для чего он тебе, Йен. И оба знаем, что твоим мечтам не суждено сбыться. — с едва уловимой жалостью вдруг выпалил Волк. — Кувшин, Геральт. Сейчас же. — лишь бард, кажется, приметил как вздрогнула чародейка от этих слов. Вздрогнула и скривилась болезненно. Ледяной огонь заплясал в её фиалковых глазах. Этого взгляда боялись владыки континента, от него не по себе стало в один миг менестрелю и только ведьмак смотрел без страха, без ненависти на возлюбленную. Янтарь блестел задумчиво и чисто. Где-то вдали закричала одинокая птица, ветер неожиданно подул и, судя по звуку, сломал одну из верхушек тёмных елей, закопошились, словно тараканы, в тени чародейки солдаты Стенниса. Геральт произнёс неторопливо, но уверенно, чётко и громко. — Лютик, держи джинна. Раньше, чем Юлиан успел испугаться, в его руках оказалось то самое яблоко раздора, глиняный кувшин с магической печатью. Хоть пробка и была на месте, буря все же грянула, однако на этот раз не магическое существо её породило. Вместо ветра засвистели в воздухе лезвия мечей и сабель, раздался оглушительный крик, смешанный с десятками нечеловеческих воплей. Гремели доспехи, с шуршанием возник в руках чародейки огненный сноп, лучник, стуча стрелами, готовил арбалет, а Лютик... Лютик ничего этого не видел. Едва джинн оказался в его руках, бард прижал сокровище к груди и сгорбился над ним. Тут же менестреля оттолкнуло к каменной стене карьера с такой силой, что поэт сполз на землю, продолжая собственным телом оберегать сосуд, последнюю надежду на спасение. — Не делай глупостей, Геральт! — Йеннифер, подобно хищной Птице, бросилась на ведьмака. Тот, вопреки её ожиданиям, не ударил, а отскочил назад, чтобы с противным хрустом вонзить в колено зазевавшегося вояки лезвие стального меча. Вопль наемника заглушил речь девушки на мгновение, но не помешал охотнику услышать как столб огня, вырвавшийся из рук ведьмы, нагрел воздух в том месте, где ещё секунду назад стоял сам Волк. — Ты знаешь, мне нужен этот джинн. — Как и Юлиану. — бросил мясник, в последний момент уворачиваясь от стрелы, пущенной лучником. Наконечник, столкнувшись с каменной стеной, высек искру. Сотни таких, пущенных чародейкой, ждали ведьмака чуть правее. Жар опалил щеку. Запахло паленым. — Хотелки этого горлопая могут подождать. — выпалила ведьма, делая новый выпад, более быстрый, ожесточённый, безжалостный. Геральт успел нарисовать в воздухе знак квен и огонь разбился о невидимый невооружённым глазом щит. — Он умирает! — казалось, из глотки охотника вырвался не крик, нет. Настоящий, животный рык, полный гнева, отчаяния и неподдельного страха. Йеннифер замерла, словно молнией пораженная. Неожиданное признание повергло её в шок, а ведь могущественную чародейку, повидавшую на своём веку всякое, удивить было сложно. — Лжешь? — выдохнула она шумно, в глубине души рассчитывая на утвердительный ответ. Однако ведьмак молчал и глаза его говорили о чем угодно, но только не о лжи. О страхе, о боли, о любви, но не о лжи. Они стояли в полной тишине, друг напротив друга, вспотевшие от битвы, покрытые гарью и пылью, некогда насильно связанные магией возлюбленные. Рука ведьмы все ещё была окутана ярким светом. Девушка готовилась нанести очередной удар, но отчего-то не спешила нарушать эту странную, слишком спокойную после произошедшего ранее тишину. Ведьмак осмелился заговорить первым. — Прости меня. Складка меж темных бровей разгладилась. Каждый на площадке, даже задыхающийся от проклятия Лютик, смог вдохнуть полной грудью. Воздух стал морознее, легче, он приятно холодил кожу, хотя мгновение назад был готов оставлять ожоги. Одно слово, одно усилие над собой и битва окончена. Ведьмак просто почувствовал это, как почувствовала чародейка. Они больше не поднимут друг на друга меча. Йеннифер не любила Геральта. Геральт не любил Йеннифер и был перед ней виноват. Простая истина, но сколько времени должно было пройти прежде, чем пришло осознание? Они могли бы поговорить, могли бы побороть магию джинна вместе, Геральт мог бы попросить прощения ещё там, на горе, перед Йен и...и Лютиком. Но как же трусливы бывают герои. Йеннифер презирала Лютика. Она считала его легкомысленным повесой, бабником, шутом, но желала ли она ему смерти? Никогда. Более того, они могли бы стать друзьями. Оба остры на язык, оба язвительны, оба страдали из-за одного немалоизвестного ведьмака. Стоит ли он потерянной возможности обрести ценного союзника? — Ты... — чародейка опустила голову и уголок губы её дёрнулся. Она усмехнулась нервно, неправильно, но так, что охотник выдохнул облегчённо. Почувствовал, что все закончится хорошо. — Ты идиот, Геральт. Непробиваемый тупица. Ведьмаку не хотелось с ней спорить. — На этот раз я уступлю тебе. Вернее, не буду мешать. Когда-нибудь мы встретимся и поговорим об этом за кружечкой холодного эля. А пока помни, ты у меня в долгу. Пространство рядом с чародейкой ярко вспыхнуло и с треском порвалось, словно плотный гобелен. Портал. Геральт ненавидел эти чёртовы порталы, но вот чародейка не брезговала пользоваться силой. — Прощай, ведьмак. Надеюсь, что мы ещё встретимся. Шаг и тёмная фигура колдуньи исчезла. Края полотна схлопнулись, оставляя после себя лишь полупрозрачную золотистую дымку. Именно за ней ведьмак не заметил, как что-то длинное с противным свистом рассекло воздух и...вонзилось прямо в грудь. Спокойно, даже неторопливо Волк выдохнул, а вот вдохнуть уже не смог. Он не успел понять, что произошло, не успел испугаться. Даже улыбка с его лица стиралась непозволительно медленно. Он будто все ещё прокручивал в голове мысли о том, что сейчас он заберёт из белых ручек Лютика, не знающих тяжёлой работы, кувшин, неторопливо вынет печать, произнесет пару слов и его друг, самый близкий на свете человек, вновь задышит полной грудью. А все вдруг перевернулось так. Несправедливо. Горько. Обидно. — Геральт! Сил хватило на то, чтобы метнуть меч в сторону заряжающего арбалет для нового выстрела солдата. Лезвие распороло брюхо незадачливого вояки и тот, захрипев, упал замертво. Ведьмак осел наземь следом, только вот голова его так и не соприкоснулась с мелкой каменной крошкой. Последнее, что увидел охотник перед тем как его глаза закатились, это испуганное, бледное как сама смерть, лицо Юлиана. — Геральт! Нет, нет, нет, не смей, не смей закрывать глаза. — бормотал, теряя контроль над самим собой, бард. Он отбросил кувшин в сторону, чтобы освободить руки, придержать ими обмякшее тело охотника и прижать его голову к собственной груди. Сердце "мутанта" билось уже не в четыре раза медленнее. Оно не билось совсем, но самым страшным было даже не это. Цветы. Лютик чувствовал, что эти чёртовы сорняки переставали давить на лёгкие, скрести своими острыми палочками сердце, до крови драть горло. Геральт умирал, тем самым спасая жизнь менестрелю. — Н-ну уж нет, так это не закончится. — болезненно скривился бард и схватил кувшин. Решение было одним, единственно правильным, в нём трубадур не усомнился ни на секунду. Пальцы, онемевшие от ужаса, с трудом подцепили край пробки, царапнули ногтями воск и печать со скрипом вылетела из горлышка. Буря грянула. Солнце скрыли тучи, ветер уронил несчастную ель, заверещали разгневанно гарпии. Уши музыканта заложило, голова раскалывалась от жутчайшей боли, в глазах рябило и поэт крепко зажмурился. — Умоляю, прекрати! — взмолил юноша, не понимая толком, у кого просит, ни то у высвободившегося зла, ни то у самой богини. — Унеси нас в безопасное место, прошу. Крик мальчишки стал единственным источником шума прежде, чем он замолчал. Тишина. Блаженная, Лютик даже сказал бы, мертвая, однако ошибся бы. Трель соловья... Звонкая, ритмичная, по-уютном беспокойная. Видимо, именно музыкант переполошил лесного певца. В нос ударил аромат смятой в спешке травы. Мягкая, сочная и запахом щекочет нос. Юлиан открыл глаза. Геральт лежал перед ним. Всё ещё недвижим, бледен, едва жив. Голова приподнята подушкой мягкой осоки, чуть подпаленные волосы обрамляют обоженное местами лицо. — Пусть... Пусть рана затянется. — шепчет менестрель, глядя с надеждой в это лицо, касаясь робко скулы кончиками пальцев. Он знает, что желание должно быть исполнено, но все равно боится произносить его вслух. Вдруг отыскавшая свободу сила обманет, не поможет, а только навредит? Воздух содрогается и кроны над головами путников шелестят чуть громче, но пленники несчастий знают, буря далеко, а здесь, в плену высокой травы, безопасно. Вслепую бард проводит ручкой от ожога на щеке, по шее, к груди, но не находит там ни стрелы, ни следов крови. Вернее, не находит следов крови Волка, потому что на языке оседает ставший практически родным металлический привкус. Юлиан не видит, но чувствует как нечто горячее и вязкое стекает по бледным губам, источая яркий, сладкий до тошноты запах сирени. Проклятье вернулось. Дрогнули на мраморном лице ведьмака тяжелые веки, грудь под пальцами поэта вздымалась спокойно, размеренно, медленно. Геральт жив. Финал близок. Осталось одно желание, несколько слов и конец. Ради него они боролись, ради него прошли столь длинный и тернистый путь. Вот сейчас Юлиан, превозмогая боль, попросит освободить себя от оков. Он спас от смерти свою любовь, спасёт себя, они поднимутся, отряхнутся от пыли и грязи, а после... После они продолжат путь. Бессмысленный, долгий, который прервется на одной из развилок. Геральт пойдёт искать Йеннифер, ведомый магическими узами, а Лютик... Лютик отправится искать новой встречи с ведьмаком. И так из раза в раз. Страх, горечь, разочарование. Вот, что ждёт барда впереди, если он не разорвёт этот порочный круг. — Я... В голове всплыли воспоминания о корчме и том вечере, когда Геральт повстречал Йеннифер. Его слова в той тёмной комнатушке, предоставленной только им двоим, его признание, доверенное только барду... "Могу я потратить второе желание на то, чтобы разорвать связь с Йеннифер?" — Я хочу... Лютик ликовал, слыша это, надеялся, что жизнь изменится, но теперь у них есть лишь одно желание, одна возможность спасти что-то дорогое, близкое сердцу. Свободу Геральта или жизнь Юлиана. Только вот можно ли назвать бренное существование безответно влюблённого барда жизнью? — Я хочу, чтобы ты разорвал связь Йеннифер из Вергенберга и Геральта из Ривии. Вот он, настоящий конец. Правильный конец. Кровь ручьём стекает по подбородку и шее, пачкает воротник, капает на темную траву. Мягкие лепестки щекочут небо, гладят язык, касаются приоткрытых губ. Лютик чувствует как вместо воздуха в его легкие попадает гадкая металлическая жидкость. Он не может вдохнуть, не может произнести ни слова, может только захрипеть тихо и упасть...не на траву, нет. В тёплые объятия. — Какой же ты... — раздается над ухом прежде, чем, сухие губы сменяют горькие лепестки сирени. И Лютик чувствует, что снова может дышать.