По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

И даже бабочки могут кусаться. Впиваться твёрдым и острым хоботком под кожу, высасывая кровь, теребя тонкими лапками, оставляя после себя нестерпимый красный зуд, — и ничем её не отличить будет от обыкновенного назойливого комара, такого жадного, вечно голодного. А так ли сам комар отличен от бабочки, ночного мотылька, ничтожной мошки? Так же, как и они, бьется о стеклянную грушу лампочки, ослеплённый искусственным жёлтым. Так же, как и они, желает обжечься им, не ведая опасности, желает сгореть в пламени, поджариться выдуманным людьми электричеством, лишь бы одно было с ним — смотреть, смотреть, смотреть на вечное, доступное Солнце, придуманное теми же людьми, желающими его скорейшей смерти. Может, ночной мотылёк, что так больно кусается, отличен от комара крыльями, внешним видом своим? Расцветкой из песков всепоглощающей пустыни пустой, округлыми формами и причудливыми усиками? Своей красотой в простом, внезапностью появления в одинокой квартире с открытым окном, навязчивостью, спутанной с любопытством? Или, может, бабочка кусается лишь для того, чтобы съесть печаль? Выдавить слёзы и слизать пот, лишнюю жидкость удалить, — не, чем кровь, лишняя? Бабочка, даже не улыбнётся, медленно, очень медленно, доедая остатки мертвого тела, ведь рта у неё нет и не было никогда. Только хоботок сравнимый, вероятно, с тупой и толстой иглой, да комариный голод. Зубы Штатов, как и хоботок мотылька, недостаточно остры для нормального укуса (пусть и выглядят, как капкан), от чего он получается ещё более болезненным и рваным, чем должен был для момента, в котором совершался. Кровь не идёт, но Союз чувствует редкие косые ссадины на своём плече, и его губы сводит от этого осознания. Его кожа горит и плывёт под прикосновениями, раскаляется и жжёт мокрые внутренности паяльной лампой. Комната вся пропитана темнотой и влагой простыни, правый зрачок рябит от жёлтого фонаря за не прикрытым до конца окном. И он, не видя, знает, что на этом фонаре насекомых больше, чем нужно, и, конечно, он понимает, что они никуда не улетят, как бы ни был силён чикагский ливень и бесполезно их выдуманное светило. — Хочешь шутку? — задаёт США вопрос голосом, что проживал стон, впиваясь в его нутро жёстким, терзающим толчком. Волосы Штатов блестят в далёком отблеске фонаря золотым ворохом встревоженных скарабеев, и правый зрачок от этого рябит сильнее, едва ли не зудит. В СССР просыпается странное, секундное желание выдавить его, скормить земле или тем же жукам за окном, избавиться и не думать больше об этом. Но мысль пропадает, когда дыхание от нового ритма Штатов сбивается, так же, как пропала и мысль перебить американцу все зубы несколько минут назад. Становится туго дышать, но США продолжает болтать, и теперь в ушах его голос отдаёт мерным жужжанием, — Ты размышляешь о собственной жизни, как ночь о лампе, и забавно при этом морщишь лоб. — Это даже не похоже на, кмх, шутку. — Оу, — он сбивается, потому что несколько прядей падают ему на лицо, неприятно щекоча нос и глаза, — Ты бы понял меня, если бы мог посмотреть, — Штаты входит снова, чуть медленнее, чем до этого, на что получает скрежет зубов и громовой раскат за оконным стеклом, — Но, зато теперь ты вовлечён в наше небольшое веселье немного больше, хоть где-то судьба не обделила тебя чувством юмора, здорово, а? — СССР сглатывает вязкую слюну и жмурит глаз. Перед взором пестрят разноцветные мушки и кружки: то испепеляюще-желтые, то выжигающе-красные, а от слов Штатов про судьбу губы сами собой изворачиваются в угловатую дугу и последующий полустон походит на задушенный смешок, — И даже смеёшься, хорошо удавшийся вечер. — Замолчи уже, — говорит Союз, когда жужжание в ушных раковинах становится невыносимым, а шея не начинает бешено зудеть от подобия на укусы, — Просто, просто тихо помолчи, — тело продолжает пылать лихорадкой, пусть в комнате веет прохладой ливня. Руки американца и его ухмылка, кажется, впиваются в подкожный слой мелкими пауками и начинают там хозяйничать. Тормошат мышцы, заставляя пальцы СССР сжиматься на запястьях Штатов, цепляться за него синяками, открывают за него рот для тихих вскриков. Союз чувствует, как эти паучки облепляют его сердце, сердечные клапаны, вязкой белой паутиной в желании выжать весь жизненный сок, — и он задыхается, но почему-то это похоже на наслаждение. Чем отличается мотылёк, желающий укусить, от США, желающего вгрызться? США не отпустит, пока не остынет питательный ресурс. И голод его неутолим.