По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Америка, не раскрывая заспанных глаз, шарит похлопывающей ладонью по противоположной стороне двухспальной кровати, — но, к своему легкому разочарованию, не находит на ней ничего лучше смятой простыни и холодной подушки. По спине, обтянутой одной белой майкой, ползут, подразнивая, прохладные прикосновения ночи, а на язык ложится полупризрачный привкус горьковатых папирос. Америка ещё какое-то время заставляет своё тело притворяться спящим и никогда не просыпавшимся, натягивая гостевое одеяло повыше, как можно выше. Но ему быстро надоедает это занятие — и потому, он сдаётся, поднимаясь с постели и глухо постукивая босыми ногами по иссиня-чёрному, от нависших теней, полу московской квартиры. Заходит на балкон, неспешно минуя слегка приоткрытую дверь и ловя себя на глубоком вдохе. Лунное небо над городом хрустит жухлыми осенними звёздами. Полупрозрачный дым от сигареты в переклеенных марлей пальцах, неловко пританцовывая игривым огоньком — ярко тлеющим пеплом на конце, растворяется в воздухе, оставляя после лишь одиозный запах и чувство чего-то пустого и липкого, тягучим ядом не до краев заполненную грудную полость. Америке сама собой навязывается мысль о старой подруге, чувстве вечной ненасытности, жажде понемногу всего и всегда, — но он быстро отгоняет её прочь, обратно в чертоги, кутаясь в одеяло, большим плащом наброшенное на плечи. Союз стоит к нему спиной на ледяной балконной плитке, также босиком, положив одну руку на перила и бесцельно смотря вперёд. На то, как легкий ветер трясёт чёрные листья деревьев, шугает мелких птиц. Его отросшие волосы кажутся сейчас ещё чернее, чем они есть, а повязка на левом глазу — лишней, по вине контрастного желтого и мрачного синего. — Хэй, большой парень, — внезапно звучит смущенно веселым голосом на английском. Когда СССР поворачивает голову, на лице США, освещённом только лунным светом, играет вялая улыбка, а глаза поблескивают битым серебром, — Прикурить не найдётся? — щурит глаз. Русский усмехается одними губами, пожевывая сигарету зубами и протягивая американцу изрядно помятую пачку; в ней три сигареты и тонкая красная зажигалка, — Конечно, — произносит он глухо, тише, чем мог бы, с трескучим, присущим только ему, акцентом. Америка берет одну и зажигалку, кивнув головой с взлохмаченными беспокойной дремотой волосами в знак благодарности. Не подходит к перилам, его и не зовут подойти поближе, — сует папиросу в рот, не поджигая. И они молчат. Их балкон стеклянным куполом накрывает та тишина, в которой хочется сказать многое, гораздо больше обычного. Та самая, перемешанная с тупым нежеланием того, чтобы эти слова и вправду услышали, приняли во внимание и чересчур близко к метафоричному сердцу, дальше по списку. И потому они молчат, долго. До оглушающего лая уличного пса во дворе, что разбивает тяжелый купол, будто раскатом грома. США даже передёргивает всего от пустого испуга, а СССР косит уставший взгляд вниз, на счастливо пробегающего пса. — Ты жалеешь... Или что-то такое, да? — ответа, как и ожидалось, не следует. Союз лишь сильнее втягивает сигаретный смог, никак не поменявшись в лице и даже не глянув на американца, приличия ради. Американец же кисло усмехается, чуть задрожав тёмно-синими ресницами, когда невольно повёл головой немного в бок и поджег собственную сигарету раннее предложенной зажигалкой; жёлто-оранжевое пламя скользнуло по лицу неясным контрастным пятном и тут же растворилось, оставив после себя слабый огонёк, прощальный поцелуй, на конце папиросы, тем самым, заставив её густо покраснеть, а после — несчетно затлеть, — ...Понятно, — после первой затяжки он давится. — Гхха-х, Бога ради, здесь всё должно быть таким.... — Штаты не заканчивает, начиная отплевываться от горького дыма, держа сигарету в одной ладони, а другой потирая шею. Глаза ещё ярче поблескивают от выступивших слез, пока гостевое одеяло спадает вниз, на холодную плитку, никого не предупредив, — Твою-ж... — Принести воды? — спрашивает Союз с поднятым одеялом в руках. Когда Америка несколько раз кивает больше для того, чтобы от него отвязались, заходясь в новом приступе неконтролируемого кашля, СССР обратно накидывает на него покрывало и, забрав остаток сигареты, стремительно уходит вглубь квартиры.

«»»

— И зачем? — теперь они сидят на полу спальни, глядя в открытый проем от балконной двери; как небо начинает бурлить, наполняясь предрассветными красками. СССР больше не выглядит дымящим силуэт в тени, рядом совсем, но также пахнет дымом. Пропитался смогом насквозь, — США не морщит нос. — Ну, не знаю, — скомкано, как-то обиженно выдаёт Америка в свои согнутые колени, тоже смотря на сменяющееся небо, — Ты выглядел так пафосно и одиноко с этой сигаретой в руках, — бросает насмешливый взгляд на русского, тот ловит перемену, — Невольно захотелось, понимаешь, присоединиться. СССР сдержанно пфыкает на это, отвернув голову в другую сторону и потрепав одеяло на голове американца так, если бы он хотел ребячески потрепать его волосы. И Америка вполне может считать подобную реакцию маленькой победой в состязании, о существовании которого никто не знал. — Хочешь, расскажу как я впервые закурил? — бросает он, подперев щеку неплотным кулаком, — О, нет, я лучше расскажу о том, почему бросил. Может, стану для тебя, ха, примером для подражания, м? Что об этом думаешь? — Америка тянется ближе к его лицу, как тянет предложения, и теперь вполне может различить игристое «Мечтай» в рассветном малахите. — Н-да, такому театралу только и подражать. Прекрасное было шоу на балконе, — Америка хмурится с доброй улыбкой на лице. — Ох, так? Но ты не можешь не согласиться с тем, что оно идеально подходит для пропаганды против курения, — он выглядит слишком уверенным, когда говорит глупости. Союз тяжело сопротивляется подобным порывам. — Что есть, то есть, — вздыхая, соглашается русский. Он ведёт ладонью по аккуратной линии челюсти американца, секундной раньше заглядывая в его небесные глаза, чем слова покидают его рот, — И чего же ты хочешь за свои откровения? — и не жалеет почему-то, когда в этих, таких странных небесах, начинают плясать маленькие черти. — Поехали за город на твоей развалюхе? Встретим рассвет. Слышал, он там какой-то... Особенный.