По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Что-то в ней не ладится совсем, что-то без сомнения не «то», безобразно заброшено по углам, подальше от глаз чужих. Своих тоже. Короткие золотистые кудри её — музыка времени, кожа гладкая и белая, ноги тонкие и ровные, зубы острые, режут краями жемчужин. Улыбка, как нож и мягкий скотч. Глаза яркие, два летних дня смотрят на меня смоляными зрачками-самолетами. Смотрю, вижу лишь бесконечное движение перед собой. — Здравствуйте, СССР, верно? Рада нашей новой встрече, — нахально, самоуверенно потягивает ко мне ладонь. Помедлив немного, приветственно пожимаю её в ответ. Белое платье на ней незатейливо и нарочно открывает вид на тянущийся шрам-гордость на плече, бегущий дальше вниз; на тот, что остался со времён Независимости. «Похвалите меня, поставьте выше в ваших списках, не пропустите», — читаю я в этом поступке, но услужливо молчу. Праздник не место для такого, даже очередной праздник по пустому поводу. — Взаимно, США. Неужели всё ещё не запомнили? — улыбка моя не напоминает настоящую, банальная вежливость, поэтому она быстро отходит по моё правое плечо, на её левом — шрам, подальше — теперь, если спрошу, значит, интересна. Умно, вслух не признаю. — Знаете, у меня плохо с именами, — не извиняется она, наклоняя голову. Детское кокетство. Ей всё игры, пляски, пожарища, — Помню исключительно чем-то зацепивших. — Что-ж, — протянутое официантом шампанское излишне сладкое на вкус, золотистые пузыри заглушают музыку, придумывают слова, — Уверен, мне обязательно выпадет шанс вам запомниться, — звучит тостом. Пьём, не чокаясь. Она вежливо топит лучистую улыбку в бокале с тонкой прозрачной ножкой, после с губ её в красной помаде вырывается легкий, беглый смешок, и она отводит взгляд на мгновение, рассматривая приходящих гостей в ярких платьях и строгих костюмах. Щурится. Ресницы жёлтые, рассмешил. — Ещё посмотрим, — мотнув ко мне головой, бросает она и ухмыляется с электрическими искрами во взгляде, и это похоже на вызов.