Роберт дрожал всем телом в такт сумасшедшему сердцебиению и боялся.
Очень боялся. Наверное, подобного страха он не испытывал с того момента в подвале и то, там был непонятный ужас, здесь же панический страх.
— Прости меня, милый…
На это Алекс лишь сильнее вжал осколок рядом с пульсирующей артерией и прищурился на Роберта, пронзая его ненавистью и презрением. Он даже не моргнул, когда стекло порезало кожу на ладони и из раны начала сочиться кровь, наоборот, парень посильнее сжал осколок, чтобы тот ненароком не выпал из руки. Было больно, парень чувствовал, как колет и режет, но уже было всё равно. Умирать всегда больно.
Ему будет больнее и ужаснее если он останется в живых.
— Ты помнишь, что я обещал тебе тогда, в том подвале? — вместе с шёпотом юноши хризолитовые глаза расширились и заблестели, — Ты правда думал, что я забыл это?
— Малыш, давай поговорим… — Роб опять попытался шагнуть к нему, но осколок, предупреждающе надавивший на артерию, остановил его. Уокер замер, ощущая, как в животе холодеет от страха, — дай мне шанс…
— Ты так напуган…
Прям, как и я когда-то. Только это радует меня, Роб, — Алекс усмехнулся и посмеялся, плотно сжав губы, отчего смех получился гулким и утробным, — Я ненавижу тебя, Робби, я надеюсь, что ты будешь страдать до конца своих дней, потому что
другого ты не заслуживаешь. Мы бы никогда не стали парой, как бы ты не лгал сам себе… — он на пару секунд задержал дыхание и усмешка сползла с лица, —
Здесь нет другого пути, так будет правильно.
В ту же секунду Алекс прикрыл глаза и осколок одним резким рывком разорвал кожу и артерию, глубоко вонзаясь внутрь. Наружу фонтаном хлынула горячая, бордовая кровь и подросток безвольно упал на колени, а затем начал заваливаться вперёд, как неживая кукла. Его схватили на руки, попытались зажать рану, пока из неё хлестала кровь. Роб рванул собственную футболку, чтобы перевязать, чтобы помочь, спасти, чтобы сделать хоть что-нибудь… Но рана была глубокой, слишком глубокой, не такой, как прошлые царапинки. Она зияла темнотой, некой расщелиной, растянувшейся на бледном полотне кожи. Пока ещё тёплая кровь выплевывалась из вскрытой глотки в такт сердцебиению и вместе с ней из мальчика утекала жизнь.
— Господи, Алекс… Н-нет, — Роберт смотрел на то, как стекленеют зелёные глаза, на то, как пусто смотрит на него его мальчик и как из такого умного, изумрудного взгляда утекает осознанность, — Господи, нет…
Алекс не мог ничего сказать, помимо крови из глотки вырывался кашель — он отплёвывался багровыми сгустками, смотря в хризолитовые глаза над собой, а затем замер. Уокер всё ещё пытался остановить кровь, безнадежно прижимая ткань к чужой шее. Он не хотел в это верить, он не хотел смотреть на ту рану, которая оплела шею подростка, как тугое колье и чернела широкой, ломаной полосой на белой коже. Из неё ползли ручьи крови, которая была везде: она облила собой пол, пропиталась темнотой в футболку на груди Алекса, покрыла собой его руки, плечи, пара брызг, словно краска попала на мраморное лицо и губы.
Роберт смотрел на это и ощущал себя самым слабым и бессильным человеком в мире — он был неспособен спасти того, кого любил.
Из артерии прекратила литься кровь, она застыла, поблескивая чёрным гранитом во мраке. Даже сейчас, когда изумрудные глаза синели в пустоту перед собой, его мальчик был идеалом. Гранатовый тёмный цвет идеально смотрелся на его коже, кровь вкусно пахла сталью, только вот Роберт не был этому рад, ему был мерзко и ужасно.
Здесь лежал Алекс.
Это был его мальчик
и он умер из-за него.
Захлебнулся бы в собственной крови кто-то другой Роберт бы улыбаясь наблюдал за ним, запоминая каждый миг, но когда умирает твоя любовь — единственная и неповторимая… Это ужасно. Он ничего не смог сделать, он не смог помочь Алексу. Столько жизней убил, но не смог спасти одну единственную… И больше у него такой не будет, никто не заменит его маленькую зеленоглазую драгоценность. Уокер закрыл рот рукой, измазанной в холодной крови и сомкнул веки, ощущая на губах стальной, солёный привкус.
Настанет день, когда ты будешь думать, что всё хорошо… Но ощутишь привкус стали и крови. И тогда. Ты поймёшь — месть свершилась.
Глаза заволокла плёнка хрустальных слёз и он заплакал.
Впервые в жизни. Он всхлипнул впервые в жизни и ошарашенно уставился на свои мокрые пальцы и на кровь, размытую собственными слезами. Крупные капли одна за другой сорвались вниз и поскользили по щекам, затекая горечью в рот и отравляя изнутри хуже всякого яда. Роберт шумно всхлипнул и зажмурился, прижимая к себе остывающее тело, как грудного ребёнка. Руки мальчика безвольно повисли и обжигали неживым холодом, стука в груди больше не было — сплошная тишина, а глаза бездумными стекляшками уставились куда-то перед собой. Его прижали к себе, как можно плотнее, утыкая лицом между ключиц, в шею, в тёплую и живую шею мужчины, словно он мог передать ему тепло и оживить.
— Котёнок… Зачем…? — шёпот растворялся во тьме, едва успевая слетать с окровавленных, трясущихся губ.
Ответом послужила лишь тишина и собственные рыдания, бьющиеся о стены комнаты и возвращающиеся к нему эхом внутри головы. Роберт ненавидел себя так сильно впервые в жизни, он плакал впервые в жизни и ему было больно терять кого-то впервые в жизни. Это было так странно и непривычно, он он был не в силах остановить слёзы и боль в груди, распирающую рёбра и органы.
— Я не хотел… Я не хотел, милый… — Уокер шептал в бреду, будто бы кто-то его мог услышать, но он был здесь совсем один.
Алекс умер и Роб потерял его, но
так и должно было быть.
Холодная кожа неприятно обжигала руки, но разжать пальцы Роберт всё равно не мог — ощущение того, что его мальчик растворится во тьме как только он отпустит его, жгло страхом. Нервы покалывали, как будто кто-то щекотал их тонкой иглой и мужчина задрожал сильнее.
Это просто ночной кошмар… Это просто ночной кошмар…
Этого не может быть, просто не может быть…
Его мальчик должен быть жив,
должен...
Роберт заглянул в чужие глаза ещё раз и сердце поджалось, вздрогнуло, ибо на него смотрел неживой, чёрный взгляд. У Алекса другие глаза — вечно грустные, поблёскивающие тонким намёком на слёзы, пропитанные глубоким изумрудным с примесью тёмной синевы, а эти глаза… Чёрные, как две дыры, поглощающие тебя и парализующуие душу страхом из-за своей стеклянности, как у куклы.
— Я…Я… Я не хотел, ч-чтобы так всё закончилось, — Роб сглотнул, начиная задыхаться, — Только не так…
Тело бросило в жар, а в уши начало долбиться сердце — стук был таким громким, словно бы оно билось прямо напротив уха. Вместе со скачущим сердцебиением пульсировали и виски, пока лёгкие дрожали, забитые духотой словно разгорячённой жижей. Он не хотел отпускать мальчика, никогда не хотел, и продолжил вжиматься ухом в грудь.
Просто… Просто может получится спасти его?
Но в ответ шипела тишина. Липкая, как подсыхающая кровь на руках, неприятная, как страх и боль, ворочающиеся в груди.
Алекс умер. Не будет никакого второго шанса, Роберт не вернёт его, не спасёт, они больше никогда не встретятся и всё, что останется у мужчины — воспоминания. Призрачные воспоминания о фарфоровых руках, нюдовых мальчишеских губах и глазах — зелёных, глубоких, вечно грустных, наполненных разумной серьёзностью.
Такие глаза могут быть только у его мальчика.
Тихо всхлипнув, Роб прижался губами к холодному лбу, прикрывая глаза.
За окном растекался и постепенно угасал рассвет, расцветая пепельно-розовыми тонами.
Небо сгорело, осыпаясь нюдовой платиной.
При свете солнца смотреть на Алекса становилось ещё страшнее и сложнее. Если в жидкой предрассветной мгле кровь и рана на горле терялись с тенями, чернели, словно бы это была разлитая тушь, краска, что-то другое — не кровь, выплёскивающаяся из молодого тела, то сейчас… Свинцовая тяжесть поразила грудь, заливаясь жгучей жижей в лёгкие, вытесняя воздух наружу, когда Роберт мазнул взглядом по ярко-алым пятнам на бледном теле. Красные-красные, уже запёкшиеся неровными кляксами, словно лепестки роз, разбросанные на шее, полу, плечах.
Смерть пугает своей эстетикой. Это правда.
Скользнув подрагивающей ладонью по бело-красной щеке, Роберт поцеловал мальчика в нос, а затем и в губы — холодные, жёсткие, не способные ответить встречным поцелуем.
— Всё будет хорошо, мой милый, всё будет хорошо… — голос дрожал уже не так сильно, скорее более обречённо, несчастно и смиренно.
Так говорят тогда, когда с невыносимой болью и тяжестью на сердце понимают, что горе уже не отменить и придётся жить дальше без ушедшего. Вжав по-кукольному послушную голову в грудь, Роб с усилием набрал побольше воздуха, зажмурившись. Время текло медленно, незаметно, просачиваясь сквозь тело невидимой пеленой. Разжимать веки не хотелось, потому что как только он это сделает Уокеру придётся жить дальше. Вытереть кровь, убрать следы, избавиться от тела и бежать.
Как всегда до этого. А он не хотел.
Мужчина хотел просто сидеть так и обнимать уже не живого, но всё-таки пока что существующего его любимого мальчика. Тело — всё, что у него осталось от его зеленоглазой драгоценности, его котёнка, мальчика с грустными глазами. И ему нужно было от этого избавиться.
Разве это не шутка Дьявола?
Сухо и протяжно всхлипнув, Роберт всё-таки разжал ресницы и вновь посмотрел на труп в своих руках.
Всему рано или поздно придёт конец. И у его любви оказался такой — истечь кровью из распоротого горла прямо на рассвете в каком-то захолустье и что самое страшное из-за Роберта. Ненависть к самому себе пропитывала каждый нерв, пока он трясущимися, онемевшими руками вытирал бордовые лужи, режущие обоняние стальным запахом. Медленно, сбивчиво, размазывая кровь по полу, Роб окунал тряпку в ведро с водой и снова начинал растирать лужи. Алекс лежал в молочной ванне, пока мужчина убирал следы произошедшего. Иногда под руки капали крупные капли слёз, моментально впитывавшиеся в ткань половой тряпки.
Смывать кровь слезами это так романтично, не так ли?
Только не сейчас, когда Уокер сипло всхлипывал, бездумно глядя перед собой.
Когда вся комната была убрана, а осколки выброшены легче не стало, наоборот давящее чувство только усилилось, сминая внутренности. Роберт позвонил Джеймсу. Это единственный, кто мог его выслушать, и сейчас мужчина звонил ему. После серенады гудков из динамиков раздался знакомый, сонливый голос:
— Алло? Роб? Что произошло? — интонация недовольно сипела. То ли блондин спал то ли просто был уставшим.
— Боже… — слёзы и убийственная печаль вновь нахлынули, как будто рану, начавшую заживать, кто-то полоснул лезвием, — Боже, Джей, я так не хочу отпускать своего мальчика… Я так не хочу… Не хочу… Я не хочу его отпускать, я не хочу его--
— Что случилось? Он сбежал?
— Его больше нет, — слова дались тяжело, пришлось их буквально выстанывать и выталкивать из глотки, — Он убил себя...
Резко застывшая тишина заставила напрячься и нервно сглотнуть, закрывая глаза. Видимо Джеймс по ту сторону отходил от ступора, пораженно молча. Через пару долгих секунд из динамиков послышалось неуверенное, проколотое страхом:
— Алекс… Его больше нет? Ох, — пауза задержалась на секунду, будто собеседник крутил слова на языке, раздумывая, — Роб, мне, мне очень жаль, правда… Мне приехать?
— Да. Пожалуйста, — не дождавшись ответа, Роберт отключился, закрыл глаза и наклонился вперёд, пряча лицо в ладонях.
Джеймс приехал так быстро, как только смог, но открыли ему не сразу. Уокер, погрузившийся в омут глубокой ненависти, обиды, жалости и прочих горьких эмоций, только через пару мгновений услышал настойчивые, но всё ещё робеющие, звонки в дверь. Джеймс опасался увидеть труп Алекса, хоть и понимал — это неизбежно, но необходимо. Он нужен Роберту сейчас и отступать было некуда. Поэтому палец, зажавший кнопку звонка, не отлипал, пока ему не открыли.
Уокер походил на вампира: бледный, истощённый, с кругами под глазами и заострившимися в напряжении скулами. Хризолит радужек отсвечивал бледно-зелёным хрусталём среди теней коридора. Впрочем Джеймс выглядел не лучше: волосы слегка растрепались и поблёкли бежевым тоном, глаза были такими же тяжёлыми, тёмными, а всё тело нервозно застыло, даже рука, сжимающая лямку большой, пустой спортивной сумки.
Аллен всегда был предусмотрителен.
Блондин молча шагнул внутрь и за ним закрылась дверь. Осторожно втянув воздух носом, Аллен прошёл в зал, содрогаясь всем телом, ступив на порог комнаты. Трупа здесь не было. Он облегченно выдохнул, не переставая нервно сглатывать от лёгкого металлического запаха, пропитавшего одежду и кажется кожу Уокера.
— Где…?
— В ванной. Я отнёс его туда.
— А где он уб--
— На кухне. Там убрано.
— Ясно. Я могу закурить, Роб?
— Да, — выдохнули в ответ, а через пару секунд коротко дополнили, — Дашь сигарету? Я хочу попробовать… Может станет лучше.
Его мальчик вдыхал едкий дым и он тоже будет.
Джеймс смотрел на Роба пару секунд неморгающим, застывшим в немом удивлении, взглядом, а потом опомнился и достал пачку. Окно со скрипом открылось, подул лёгкий ветерок, пробираясь под одежду и растрёпывая золотые и медные локоны. Закурив сам, блондин протянул сигарету Роберту и дал прикурить.
— Поначалу будет довольно… — Аллен затих, наблюдая, как Уокер заливается в диком каркающем кашле, — …тяжело. Но потом станет легче, привыкнешь, — сделав затяжку, он горячо выдохнул пепельную струю дыма на улицу.
Прокашлявшись Роберт захрипел и затянулся ещё раз. Уголки глаз заблестели и он сглотнул, унимая пожар в лёгких, чтобы потом снова вдохнуть-выдохнуть дымом.
Прямо как дракон…
Стало немного спокойнее, но глаза всё ещё жгло от желания разрыдаться прямо перед Джеймсом. Слезливо засопев, Роберт прошептал:
— Почему он это сделал…? Почему мой мальчик ушёл от меня?
Фисташковые радужки сияли мокрой грустью и Джеймс замер на пару мгновений изнутри — содрогнулись внутренности, застыли на секунду мышцы. Видеть Уокера таким было непривычно. Можно даже сказать
неправильно. Роб не тот, кто плачет, не тот, кто привязывается, но именно сейчас это и происходило.
Странно. Необъяснимо…
— Я… — собственный голос сипел не слабее чем голос Роберта, и Джей облизнул вмиг пересохшие губы, — Я не знаю, Роб. Я не знаю.
— Неужели со мной и вправду так плохо? — Джеймс не мог что-либо сказать и потому в ответ разлилось молчание. Поглубже вдохнув, Роберт продолжил, — Неужели… Я…Я ведь старался. Я правда старался быть хорошим, я держался, а это очень трудно, но несмотря на это я держался. А он… А он. Он что не ценил моей заботы? Я же любил его! — из слезливого тона интонация стала раздражаться и звучать более озлобленно, разочарованно, — Я просто хотел, чтобы он меня любил, а я его. Чтобы мы были счастливы. Но теперь моего мальчика нет… Он умер.
Он не должен был умирать, но он умер!
Роберт прожигал пустоту перед собой стекленеющим взглядом, а Джеймс продолжал молчать и внимательно слушать.
— Ну почему всё просто не может быть хорошо? Я же любил… И получается, что я и убил, — горький ком кое-как протолкнулся в горло, сглатываемый во время дрожащей речи. Роберт сцепил зубы, удерживая набухающие слезинки на глазах, — Я не хотел этого, Джеймс, я не хотел. Ты мне веришь?
— Верю, — короткий кивок и подобие улыбки, скользнувшее по губам, заставило Уокера чуть спокойнее вздохнуть и прикрыть глаза.
Наступило горькое молчание. Почти такое же горькое, как и привкус на языке. Джеймс сглотнул, потушил сигарету, но не отошел от окна — остался смотреть на пропитанный серостью, одиночеством и холодом, городок. Роберт тоже молчал. Видимо, говорил сам с собой или просто погрузился в мысли, а может в его голове шипела тишина такая же как и в комнате. Не важно. Сейчас его лучше не трогать, пусть молчит.
Многие люди молчат, когда им больно. Даже сам Джеймс.
С тихим шипением рыжая точка на конце сигареты потухла, растворилась в монохромном поле теней комнаты, слилась с одиночеством, и Роберт выдохнул, медленно переводя взгляд на Джеймса.
— Нужно… Нужно убрать тело, — как только речь заходила об Алексе, Уокеру становилось заметно хуже, и этот раз был не исключением. Дыхание потяжелело, слова дались нелегко и он снова сипло выдохнул.
— Мне бы не хотелось видеть его. Ты справишься сам?
— …Да.
В воздухе разлился тошнотворный запах мёртвого тела и крови — уже высохшей, но по-прежнему отдающей жёсткой сталью. Молча, не издав ни единого звука, Роберт посмотрел на Алекса. Тело уже окоченело, зафиксировавшись в позе эмбриона, которую придал ему мужчина заранее. Осталось только поднять. Игнорируя неприятный холодок, Роб взял мальчика на руки и спрятал в большой спортивной сумке, которую принёс Джеймс. Зелёные глаза жутко пялились на него, пока тьма сумки не проглотила тело и не вжикнула молния. Аллен ждал его в коридоре, тяжело вздыхая и сложив руки крест на крест на груди.
Им обоим было нелегко, но Роберту всё равно было хуже. Хоронить любимых собственными руками — дело трудное.
По дороге в лес они молчали. Роберт сидел на заднем сидении, не спуская рук с сумки, а Джеймс был за рулём. Мимо мелькали высотки, серое, свинцовое небо, налившееся туманностью пока они были в квартире, и никаких машин. Как будто бы умер не только Алекс, а весь город.
Весь мир
По крайней мере для Уокера.
— Глубже в лес?
Роб мрачно кивнул, безразлично провожая глазами пустынный пейзаж, и прикусил нижнюю губу. Поверить в происходящее всё ещё было трудно, но это реальность и она не исчезнет.
Реальности плевать на наши желания. Она просто есть, она не подстраивается под нас. Она просто существует.
Жестоко? А как же… Люди слишком ничтожны, чтобы бог судьбы и время повернули к ним свои лица, улыбнувшись.
Лапы елей болезненно кололи взгляд изумрудным, до боли знакомым и полюбившимся цветом, и Роб поспешил взглянуть себе под ноги, на фисташковую траву, а внимание увести к тяжести в руках — сумка давила и тянула вниз. Джеймс шёл впереди, его мантия чернела статным, вырезанным из гранита, силуэтом, а волосы пестрели бледно-золотым на фоне тёмных деревьев. В руке у него сияла сталью лопата (взял её из багажника, когда приехали к лесу). Довольно долго они шли вперёд, перелезая через кустарники, заросли, шли туда, где Алекса точно никто не найдёт. Никто не должен найти его сокровище.
Никто. Даже сам Дьявол или Бог.
Никто…
Маленькая полянка, окружённая древними соснами и елями с редким проблеском лиственных деревьев показалась хорошим местом. Они долго шли до неё, вряд ли бы кто-то из охотников, грибников, просто любопытных людей дошли бы сюда, а если бы и дошли, то кто бы стал копать?
Джеймс отдал лопату Роберту и незаметно поморщился, когда тот достал труп из сумки, положив его на землю. Бледный,
слишком бледный, будто созданный из фарфора, с растрёпанными тёмными волосами, весь сжавшийся, окоченевший… Изумрудные глаза слепо уставились на него, прожигая насквозь своим стеклянным видом, отчего блондин нервно сглотнул. Сердце начало подрагивать от шёпота страха, зашевелившегося внутри. Кое-как отлипнув от Алекса, взгляд направился к Роберту, который выбрал место для ямы — недалеко от центра, ближе к сосне — и начал копать.
— Может я как-то помогу…? — Аллен погладил свои плечи, обращая на себя внимание.
— Пока нет, — Роб выдохнул, снял с себя кофту и повесил на ветку ближайшего дерева.
* * *
— Может с сумкой?
— Я бы хотел оставить хоть что-то от своего мальчика…
— Хорошо, — Джеймс кивнул и отложил спортивную сумку подальше.
Тяжёлое дыхание опаляло пухлые губы, пока в глазах нарочито показывались слёзы. Положив мальчика на дно ямы, Роберт не мог оторвать взгляда от бледного тела. Он был как серебристый мотылёк, державшийся на волнах чёрной воды — только вот те не двигались, застыли, как и всё вокруг. Изображение перед ним походило на фотографию: такое же монохромное, блёклое и неподвижное, засевшее в памяти осколком.
Вот сейчас они закопают его и всё.
Больше он не увидит этих изумрудных глаз и фарфоровой кожи.
Никогда.
Джеймс, стоявший позади, чуть погладил его по плечу, понимающе заглядывая в фисташковые глаза.
— Давай… Нужно заканчивать, — Роберт не сводил взгляда с чужих шевелящихся губ; голос звучал как будто из-под глубин воды.
Отвернувшись к вырытой могиле, мужчина склонился к комкам земли и стал скидывать её туда, вниз, на бледное тело. Глаза парня уже были закрыты, между пальцев сияли зажатые ромашки — его любимые цветы. Джеймс тоже засыпал труп землёй, но старался не смотреть на тело, в то время как Роб наоборот не мог оторвать от него глаз.
Пусть оно застрянет в его памяти навечно. Так будет лучше, ибо это единственное и последнее воспоминание об Алексе. Пусть и такое жуткое, но хотя бы такое. Лучше чем пустота.
Когда последний кусочек белеющей кожи скрылся под слоем чёрной земли, Роб стал закапывать яму яростнее, остервенело сбрасывая туда комок за комком, пока по щекам ползли слезинки. Джеймс молчал, все молчали, даже птицы.
* * *
Пять лет спустя
Пьяное дыхание обжигало похотью бледную тонкую шею мальчика по вызову.
Травяного цвета с примесью стального серого глаза хитро щурились, чёрно-угольные волосы были заправлены назад, смазанные каким-то блестящим лаком. Красиво, но недостаточно.
— У тебя зверские аппетиты,
папочка ~, — тонкие губы юноши растянулись дугой, но вот на улыбку это не было похоже, больше на блядский оскал.
— Закрой рот и отсоси, шлюха, — Роберт рыкнул, сдёргивая парня вниз и настойчиво утыкая его лицом в пах.
Внизу живота всё гудело и пекло от желания вставить кому-либо, отыметь, не жалея, так чтобы сучка билась взахлёб, рыдала, истекая кровью, как подбитое животное…
которым и являлось. По крайней мере для Уокера.
В этом мире уже не было людей, заслуживающих его жалость.
Боль после утраты стихла, не стала так сильно жечь сердце, но не сгинула в черноту беспамятства, а осталась не заполняемой дырой. Сколько алкоголя не лей, сколько не убивай, а не зарастёт. Роберт пытался — не заросла, продолжила зиять пустотой. Летом всё обострялось, ныло, ибо каждый закат, каждая ель, каждый дождливый день напоминали о том, которого любил, о том которого убил…
Невыносимо.
Кажется, что Алекс был жив ещё вчера. Вот они в Майноте, лежат вместе, целуются, любят друг друга. Вот его мальчик стоит у плиты, вот он говорит с ним, вот они уезжают в Бисмарк… Вот они встречают Рождество… А сейчас. А сейчас его уже нет, он умер и ничего не повторится вновь. Осознание протыкало его внутренности сотней игл, сосредотачиваясь на сердце — главная мишень для ноющей боли.
Горький пепельный дым просачивался через щель приоткрытого бокового опускного стекла машины, стоящей вдали от города, где-то в захолустье, где никто ничего не услышит и не увидит. Шлюха между ног смачно заглатывала член по основание, держась тонкими, паучьими пальцами за крепкие мужские бёдра. Роберт постанывал, чувствуя как напряжение из паха постепенно уходит, освобождая место для удовольствия — сладкого, приятного, скользящего вверх по животу. Запустив ладонь в чёрную зализанную макушку, Уокер растрепал смоляные пряди и стиснул их, задавая нужный ритм.
— Шлюха…
— Твоя ~
— Нет… Не моя, моего уже нет, — стон перемешался с сухим всхлипом, когда Роб кончил и оттянул голову юноши от себя, заглядывая в угловатое лицо, — Его уж нет…
Непонимание, опустившееся на молодое, но уже потасканное, лицо, исказило губы в тонкую поджавшуюся нить. Парень хмыкнул, облизнувшись, продолжая смотреть в хризолитовые глаза напротив. Они блёкло светились, как кусочки стекла и юноша ненароком залип на них, задержав дыхание.
— Как зовут? — Роберт достал салфетку и вытер раскрасневшийся, слюнявый рот парня.
— Алекс.
Пальцы на чёрном затылке неистово сжались, до боли стягивая кожу головы, и юноша пискнул. До этого бледный взгляд напротив засверкал яростной, кислотной угрозой и мужчина зарычал.
—
Ты не он.
НЕ СМЕЙ ПРИМЕРЯТЬ ЕГО ИМЯ СЕБЕ! — с влажным хрустом юношу дёрнули вперёд и ударили по лицу, сломав нос.
Брызнула кровь и его выкинули на улицу, выйдя следом. От шока парень застыл, но когда багровая жидкость затекла на губы, он быстро-быстро завошкался, отползая. Мужчина навис над ним чёрным силуэтом, словно демон во плоти, и медленно, но уверенно двинулся на него, как чёртова акула. Перевернувшись на живот парень попытался оттолкнуться от земли и побежать, но его пнули в бок. Раздался вскрик и хруст. Затем ещё и ещё, пока Роберт не сомкнул ладони на чужой шее, душа, и тело не перестало импульсивно трепыхаться. Замерло, ослабло и обмякло, падая безвольным мешком с костями вниз. Мужчина влажно захныкал и потёр мокрые глаза, поднимая их к чернеющему небу над головой.
— Алекса давно здесь нет... Его нигде нет…
Я искал…
* * *
В начале лета следующего года Джеймс Аллен совершит самоубийство, на столе в его комнате будет найдена записка: "Я не смог никого спасти, даже самого себя".
Спустя два года, двадцать второго ноября, умрёт Роберт Уокер, приговорённый к казни на электрическом стуле.
