Ким или Чему поучиться у Киплинга
3 января 2020 г. в 12:06
Всякий, кто читал великолепный роман Редьярда Киплинга «Ким», помнит завораживающую атмосферу, увлекающую читателя с первой же главы. Пыльная духота Лахора, позеленевшая бронза старых пушек, перепалки между мусульманами и индуистами – и в этом кипящем, полном неистребимой жизни котле начинается история двух героев. Ким, англо-индийский сирота и «Маленький Всеобщий Друг», становится учеником и одновременно провожатым тибетскому ламе, странствующему в поисках просветления.
Как всё это связано с ролевыми играми? Многим знакома проблема, когда, несмотря на добротные механики, не складывается полноценный отыгрыш. За игровым персонажем, как ни старайся, не получается увидеть сложную, многослойную и вынесенную из его жизни мотивацию, персонажи неигровые не вызывают сопереживания и не имеют никакой эмоциональной ценности, да и мир в целом ощущается не миром, а именно что игровой площадкой. И то, как игра будет восприниматься вплоть да самого финала, чаще всего определяется в первые же полчаса – во вступительном акте, который сценаристам так часто не удаётся обустроить как следует. Киплинг же, ещё сам того не ведая, дал формулу идеального вступления для ролевой игры, обеспечивающую то самое сродство с персонажами и миром, без которого невозможен плодотворный отыгрыш.
Давайте же поближе приглядимся к тому, как разворачивается это вступление. Чем занимается сорванец Ким в самом начале книги? Слово автору:
«Когда он подрос, он научился избегать миссионеров и белых людей серьезного вида, которые расспрашивали его, кто он и что он делает, потому что Ким с громадным успехом ничего не делал. Правда, он знал чудесный, обнесенный стенами город Лагор от Делийских ворот до наружного форта Дич, был коротко знаком с людьми, которые вели такую странную жизнь, о которой не мечтал и Гарун аль-Рашид, и сам жил дикой жизнью, словно действующее лицо арабских сказок… Среди гарнизона он был известен под прозвищем «Маленький Всеобщий Друг»; гибкий и незаметный, он исполнял поручения хитрых, блестящих молодых франтов, пробираясь по крышам домов, переполненных народом. Конечно, это все были интрижки – он знал это, как знал все дурное с тех пор, как начал говорить, – но он любил эту игру ради нее самой, любил красться по темным оврагам и переулкам, карабкаться по водосточным трубам, любил видеть и слышать женщин на плоских кровлях, любил бешеные скачки с крыши на крышу под покровом жаркой, темной ночи».
Что мы видим здесь? Ким живёт в привычной ему, но экзотичной для читателя среде, бегает по поручениям – выполняет маленькие квесты, так сказать – общается с людьми. Но при этом он всё ещё «ничего не делает»: у него нет великой, определяющей цели, что служила бы путеводной звездой. Он взаимодействует с окружающим миром, но делает это для удовлетворения своего интереса и на своих условиях, а не ради цели, продиктованной сюжетом.
Тут появляется тибетский лама – и сразу безраздельно завладевает вниманием Кима. Как подобает странствующему монаху, он в своём путешествии кормится милостыней – но вот незадача: его ученик, раньше заботившийся о пропитании престарелого наставника, недавно умер от болезни. Как об этом узнаёт и на это реагирует главный герой?
«– А что ты делаешь?
– Я прошу милостыню. Теперь я припоминаю, что давно не ел и не пил. Как совершаются дела милосердия в этом городе? В безмолвии, как у нас, в Тибете, или о них говорят громко?
– Те, кто просят молча, умирают в молчании с голоду, — сказал Ким, приводя туземную поговорку. Лама попробовал подняться, но опустился, вздохнув о своем ученике, умершем в далеком Кулу. Ким наблюдал за ним, склонив голову набок, внимательный и заинтересованный.
– Дай мне чашу. Я знаю всех милосердных людей в этом городе. Дай мне, и я принесу ее назад наполненной».
Старый лама незнаком с обычаями Лахора, он не ориентируется в чуждой ему среде, а вот Ким в ней чувствует себя как рыба в воде. Там, где тибетский мудрец в своей простодушной скромности просто умер бы от истощения, Ким может не мытьём так катаньем выцыганить сытный обед. Он обладает социальными ресурсами, которых нет у другого. Попросту говоря, автор ставит главного героя в позицию власти по отношению к другому персонажу.
Но и это ещё не всё. Киплинг особо подчёркивает, что лама в сложившейся ситуации зависит от Кима и полагается на него:
«Человек обернулся с беспомощным видом и направился к мальчикам».
«Лама попробовал подняться, но опустился, вздохнув о своем ученике, умершем в далеком Кулу».
«Это был мальчик, посланный мне вместо умершего в награду за то, что я преклонился перед Законом... Он пришел ко мне, чтобы указать потерянный мною путь. Он привел меня в Дом Чудес и своими речами ободрил меня так, что я решился разговаривать с хранителем священных изображений и стал смелее и сильнее. А когда я изнемогал от голода, он просил за меня милостыню, как делает это ученик для учителя».
Иными словами, власть, которую Ким обретает в сложившейся ситуации, не проходит незамеченной – лама ждёт его и надеется на него. И теперь у нас есть все три элемента, из которых складывается хорошее вступление к ролевой игре.
1.Дать герою повзаимодействовать с миром и населяющими его персонажами, ещё не взваливая на героические плечи сюжетных обязательств.
Этот этап лежит в основе всего: только так у игрока может появиться своё, собственными чувствами оживлённое, а не продиктованное сюжетом отношение к игровым элементам. Если мир хорошо прописан, то такое самостоятельное знакомство, сколь угодно короткое, помогает воспринимать его не как площадку для игровых упражнений, а как реальную социальную среду, в которой укоренён и сам герой. То же и с персонажами: когда есть возможность хоть немного познакомиться с ними прежде, чем на тебя свалится главный квест, становится возможным видеть в них личностей, а не голые сюжетные функции.
2.Поставить героя в позицию власти в отношении персонажа или персонажей, с которыми он успел свести знакомство.
И нет, вовсе необязательно (и даже нежелательно), чтобы это был Первый Этап Очевидно Важного Главного Квеста – это может быть что-нибудь совершенно приземлённое, как собирание милостыни для благочестивого пилигрима. Главное – дать понять игровому персонажу и, через него, игроку, что он – не бессильный статист, что этот мир пусть не вращается вокруг него, но всё же зависит от его действий, и нам под силу его менять.
3.Показать, что персонажи, оказавшиеся в ситуативной зависимости от героя, на него рассчитывают.
Эта составляющая жизненно необходима, чтобы действия героя приобрели моральный вес. Если он поможет тем, кто жаждет помощи – тем, кому уже начал эмпатизировать, кого уже воспринимает как личностей, а не подпорки для сюжета – это будет действительно добрым делом, а не ещё одним днём на героической работе. Если он не оправдает ожиданий, это будет надругательством над оказанным доверием, а не отказом очередному безликому никто, которого звать никак.
Разумеется, всё вышеперечисленное в первую очередь относится к сюжетоцентричным играм с горизонтальной повествовательной структурой – в песочницах взаимодействие с миром на своих условиях может составлять вообще всё содержание игры. Но, даже учитывая эту оговорку и несомненную неполноту моей видеоигровой эрудиции, число положительных примеров оказывается на удивление скудным. За минувшую дюжину лет я могу назвать ровно три игры, которым удалось успешно совместить все элементы и предложить игрокам отыгрыш с неподдельным эмоциональным погружением – Dragon Age: Origins, Deus Ex: Human Revolution и первая часть The Banner Saga. Поэтому в ближайших разделах мы взглянем поближе на эти три образчика, а потом оценим несколько менее удачных примеров.
P.S.Читателю, который уже занёс персты над клавиатурой, готовясь разнести мои скромные потуги: да, я знаком с Тэйлором, Проппом, Кэмпбеллом и концепцией мономифа. Тут не идёт речь о настолько масштабных материях – всего лишь об особенностях организации отдельно взятой части повествования.