Свет в сердце

      Анубис пытался объяснить себе, почему его волнует Гиксос. В детстве он всегда задевал мальчишку, младше его на пять лет, несмотря на то, что с его старшим братом и своим ровестником — Рамзесом — он сам крепко дружил. А Рамзес, как примерный старший брат, всегда следил за Гиксосом и часто брал его с собой, так что двое «меняющих форму» редко могли ввязаться в какое-нибудь длительное и опасное приключение. Да, именно из-за этого Анубис начал ревновать и злиться на Гиксоса. Шакал вспомнил, как прекратилась его дружба с Рамзесом, когда им было всего по четырнадцать лет — выбор пал на нюню-брата. Хотя, признаться, нюней назвать Гиксоса никогда было нельзя. Так почему же его сейчас волнует судьба того, с кем он воевал столь длительное время? Сначала Анубис решил, что у него самого расстройство (и пожалел, что Сехмет исчезла), но ему-то с чего расстраиваться?       Тёмный разведчик схватил устройство и связался с Рамзесом.       — Что ты сделал со мной? — зарычал он на него. — Это был гипноз? Признавайся!       — Ты о чём? — непонимающе уставился на него ещё не до конца проснувшийся золотой разведчик, думая, уж не повредился ли Анубис в уме?       — О моём сознании! Почему меня волнует твой брат?!       — Вот этого уж я не знаю, — усмехнулся Рамзес. — Тебе что-то приснилось?       — Я не сплю так же, как и ты.       — Я сплю, — признался Рамзес, — сейчас половина шестого, и во всём Египтусе так рано никто не встаёт. Даже Нейт.       Анубис проворчал что-то невнятное.       — Погоди, ты волнуешься за Гиксоса? — окончательно проснулся Рамзес.       — Да! И я не могу понять, почему. Я ведь всегда задирал его.       — Кхм... — многозначительно кашлянул Рамзес.       — Что?       — Я помню, когда нам было по восемь, ты желал иметь младшего братишку. Потом уже перестал, но до десяти лет мы оба нянчились с Гиксосом.       — Ты помнишь..?       — Знаю, — перебил его Золотой воин, — и поэтому я до конца не понимаю, почему ты за него волнуешься. Кажется, у тебя проснулась совесть, — лицо Рамзеса расплылось в улыбке.       — Ну тебя с твоей совестью, — недовольно проворчал шакал.       — Поговори с ним.       — Он меня ненавидит. И...он очень изменился. В плане поведения.       — Ещё бы, — ответил Рамзес на все утверждения Анубиса и после молчания сказал: — Я поговорю с ним. В конце концов ему в Тёмной пирамиде больше не к кому обратиться.       Они распрощались как друзья.       Гиксос проснулся с головной болью. Спина ломила. Во всём теле была слабость. На душе было тяжёло из-за сна. Изобретатель сел и помоссировал виски. Ничего не изменилось. Завибрировало устройство связи. Первый час дня!       — Привет, братишка, — весело сказал Рамзес. — Уже пять раз пытался с тобой связаться. Ты спал или работал?       — Спал, — простонал Гиксос. — И утро не доброе.       — Конечно, уже день.       — Не смешно.       — Голова болит? — озабоченно спросил старший брат.       — Да... Ты чего хотел-то?       — Я насчёт Анубиса.        Гиксос удивлённо поднял брови.       — Он, вроде как, переживает за случившееся. Вам бы поговорить.       — Даже не проси! Он опять что-нибудь выкинет. Я не буду с ним говорить, — злобно подытожил он.       Рамзес ошарашенно посмотрел на брата.       — Куда ты дел моего неконфликтного брата? — спросил он после минутного молчания. — Гиксос всегда находил компромисс и стремился к миру.       — Нет больше того Гиксоса! — крикнул Гиксос и вдруг закрыл лицо руками. Боль разъедала его душу ещё сильнее.       — Эй...       — Не надо, — глухо сказал Гиксос и отключил связь. Его трясло, в горле был комок, в голове пульсировала боль. Ему нужна была она, но её не было.       Он сунул голову под подушку, накрылся одеялом и уснул.       Проснулся он через час. Тикали часы, и в дверь лаборатории кто-то стучал. Изобретатель понял, что проголодался. Приведя себя в порядок, он пошёл открывать, зная, кто будет его посетителем.       В нос ему ударил вкусный запах банановых лепёшек, которые на подносе принёс Анубис.       — Ешь, — сказал разведчик, протягивая поднос, — а то помрёшь от истощения.       Гиксос ненавидел себя. Ненавидел эти лепёшки, так вкусно пахнущие. Ненавидел свою любовь к ним и свой голод. Он ненавидел всё и всех в этот момент, потому что поддался искушению и взял поднос. Анубис прошёл в лабораторию и закрыл за собой дверь. Гиксос со злостью съел лепёшку и мрачно посмотрел на пришедшего, взглядом спрашивая, что тому надо.       — Ты не даёшь мне поговорить с тобой. Послушай, мне не хотелось ссориться с тобой. А теперь, понимаешь, мне вроде как и совестно.       — Не поверю, ты же знаешь.       — Как хочешь, — Анубис дёрнул уголоком рта. — Но ты и так измотан её смертью.       Смертью. Смертью! Слово резко врезалось в мозг, рубило корень сознания, подтачивало веточки мыслей, пилило самообладание. Нет, он не верил в её смерть! Но... Но. Одно лишь «но» до предела напрягло нервы изобретателя, напрягло до того, что Гиксос, у которого и так пошаливало здоровье, зашатался, схватился за сердце, бросив на пол лепёшку, которую откусил было, и рухнул в кресло.       — Чёртовы персы, — пробормотал он, затем вскрикнул от ужасной колющей боли в сердце и потерял сознание.       Анубис стоял в полной растерянности и лихорадочно соображал, что делать дальше.

***

      Гиксос очнулся. Но глаз не открыл. Он просто лежал, соображая, жив он ещё или мёртв. Тиканье дало понять, что жив. Открылись двери, кто-то вошёл. Послышался тяжёлый печальный вздох. Изобретатель открыл глаза и сел. Да, перед ним стоял его отец.       Осирис вдруг печально улыбнулся и сел рядом с сыном на кровать. Они были в его комнате, в Золотом городе.       — Ты очень нас напугал своим обмороком, — печально и устало сказал отец.       — Не стоило волноваться, — мрачно сказал сын.       Осирис положил руку на его плечо. Минуты текли в молчании. Учёный был без сил, изобретатель это чувствовал. Говорить о самочувствии — мучать отца, заставлять его волноваться. Снова. Этого Гиксосу не хотелось. Однако, он чувствовал, поговорить нужно. О чём-то лёгком.       — Как я попал сюда? — он старался сказать мягко, но получилось недовольно.       — Анубис помог тебе. Он быстро сориентировался, вызвал Рамзеса, и пока мы летели, уложил тебя на кровать.       — Странно.       — Лучше скажи мне, из-за чего случился обморок.       — Видимо, переволновался. Не знаю, — мрачно добавил он. — Мне нужно возвращаться, я начал доделывать её проекты.       — Ты всё-таки отвлёкся, — улыбнулся Осирис. На душе отца стало легче. — Ну хорошо. Только примешь лекарство, — немного строго добавил он.       — Гиксос!       Изобретатель обернулся и увидел принца, подходящего к нему.       — Как ты себя чувствуешь? — продолжал принц.       — Лучше, спасибо, — выдавил изобретатель.       — Ты собрался возвращаться? — послышался грубый голос. — Мне кажется, одного обморока с тебя хватит.       — Это не тебе решать, Анубис, — резко ответил Гиксос. — Спасибо, что помог, но судьбой распоряжаться не тебе.       Шакал хмыкнул.       — Я бы на твоём месте стал мстить персам.       — Персы, между прочим, давно не появлялись, — заметил Кефер.       — Персы, между прочим, пытались убить тебя, — заметил Анубис.       Убить. Убийство. Смерть. Гибель. Гиксос ощутил лёгкое кружение в голове, и поспешил к отцу. Однако по пути передумал и вошёл в свою лабораторию. Как это было странно – всё привычное и родное вдруг стало чужим, глухим звоном отдавалось где-то в глубине души, все его разработки стали безразличными. И вдруг на глаза попалось изображение себя и её рядом с Осирисом — учитель и ученики. Голова мгновенно закружилась, он пошатнулся, но был подхвачен чьими-то руками, обладатель которых заботливо усадил его на табурет. Когда зрение нормализовалось, Гиксос увидел перед собой отца.       — Так я и знал, — сказал Осирис, тяжело вздохнул.       Гиксос внезапно почувствовал комок в горле: горе и отчаяние сильной волной нахлынули на него. Пришло странное желание — излить душу отцу.       — Я не могу больше, отец, я с ума сойду, — с каким-то внезапным стоном проговорил он.       — Я был безутешен, когда погибла твоя мать. Но знаешь, что помогло мне не закрыться в себе и растить вас? Я принял её смерть. Я помню о ней и скорблю, но погибших не вернёшь.       — В том-то и дело, — внезапно прохныкал Гиксос, — мне постоянно кажется, что она ещё жива. Я не могу отпустить её. Но... её нет, — слеза потекла по его щеке, первая слеза с момента ранения Сехмет. За первой последовала и вторая, и третья. Непродолжительные рыдания вдруг помогли — Гиксосу стало намного легче. Он вытер лицо и только тут заметил, что сидит в объятиях отца. Его глаза стали совершенно обычными. Успокоенный и совершенно опустошённый, он смог наконец вздохнуть полной грудью, смог принять исчезновение Сехмет, хотя где-то в глубине своего сердца всё же чувствовал, что она ещё жива.