Скверная девчушка

      Иван недолюбливал её. Ему совершенно не нравилось, когда Фёдор называл её Ася, а ещё больше из себя его выводило, когда господин называл её имя полностью, очерчивая каждую букву в собственной красе — Александра. Это имя настолько сильно впилось в сознание Ивана, что он, каждый раз слыша его, силился выйти из комнаты и подавить странные позывы души. Пусть Фёдор по несколько раз подряд будет звать Гоголя — лишь бы впредь не упоминал этого длинного изящного слова, на которое отзывалось сие светловолосое "чудо". Удивительно, но лидеру даже Иван в последнее время стал совершенно не нужен — всё время он зовёт сестру, будто бы в ней вся его жизнь. Как же это раздражает. Как же сильно его это настораживает.       — Ася, милая, подойди.       — Сестра, у меня для тебя подарок.       — Александра, развлеки Ивана. Что-то он совсем заскучал.       Вновь и вновь приходится давить жизнерадостную улыбку и всеми фибрами души силиться избежать язвительных высказываний в адрес молодой особы. Какая же она, всё-таки, скверная девчушка: смеётся неистово, прикрывая рот маленькою рукою, прячет глаза за русыми прядями и, что самое ужасное, совершенно очаровательно и притягательно жестикулирует при разговоре. Её голос подобен весеннему ручейку и разливается так легко и так заискивающе, что самому Гончарову порой кажется, что он в нём совсем скоро начнёт тонуть.       Ася не нравилась Ивану по одной простой причине: она была совершенно не похожа на своего брата. Порой она вела себя совсем не воспитанно и не тихо, как подобает юным особам, а совершенно наоборот: врывалась в комнату с радостным восклицанием, могла говорить неистово громко, да и вообще многие вещи делала просто назло абсолютно всем. Несмотря на это, Крысы в ней души не чаяли. Именно этой скверной девчушке доставалось всё самое лучшее: новые наряды, самый вкусный десерт, интересные книги. Ивану же оставалась лишь колючая проволока её лучистого взгляда и детская, наивная усмешка.       Наивная. Сам он наивный, раз попадается на этот крючок, вновь и вновь смотрит в её глаза и зачем-то прислушивается к голосу.       Иван слаб и как-то болен, что ли. У него душа пасмурного неба и белого вина, а ресницы и вовсе словно пеплом посыпаны — совсем не так, как у неё. Его сердце сжимается от грусти тогда, когда из уст вырывается смешок, а глаза источают хитрость и коварство, когда кажется, что вот-вот нальются слезами. Для Гончарова счастье стало тошной правдой, приторной иллюзией, из которой не хочется выходить. Печальной реальностью было то, что он за все эти годы так и не научился различать явь и вымысел. Когда на душе скребли кошки, Ивану казалось, что в нём так играет счастье, а пустоту внутри он оправдывал скукой.       Да. В жизни Ивана совсем нет несчастья, ведь несчастье и разочарование — это ничто иное, как его существование, верные спутники, что ведут его куда-то в бездну с завязанными глазами.       Кто-то был совершенно не прав в своих суждениях: время не лечит, а на поступках не учатся. Дотошное имя с каждым разом всё сильней въедается, стоит на устах, смакуется с наслаждением, и вот, вместо того, чтобы брезговать и затыкать уши, Гончаров уже сам произносит длинное изящное слово, на которое отзывается скверная, какая-то абсолютно неправильная девчушка.       — Ася, смотри сюда!       — Ты, Александра, меня совсем не слышишь.       — Не испытывай моё терпение, Ася.       Её имя большим снежным комом встало в каждом углу, куда бы Иван не посмотрел. Она заполнила собой всё: жизнь, эмоции, слова. Отрицание реальности Гончаровым пришлось на то время, когда ему самому было донельзя плохо и отвратительно. Он удивлялся: как это вообще возможно? Да ещё и из-за такой, как она? Это, воистину, было полным безумием, ведь только рядом с этой грошовой, никуда не годящейся девчонкой Иван расцветал. Ничего не делая, она давала волю его эмоциям, заставляла его чувствовать себя так, как он всегда и хотел: свободно и спокойно. Она избавляла его от оков Достоевского и отметала у него навязчивое чувство долга этому человеку. Ася создавала для него другую вселенную — ту, в которой он — не птица, загнанная в клетку, а птенец, научившийся полёту.       От Аси пахло, как от долго горевшей лампы. От неё пахло огнём. Вместе с этим запах её был свеж и ясен, и Гончаров всё думал о том, как человек вообще может так пахнуть. Она излучала бешенство и негодование, когда была спокойна, как ночные волны, и становилась совершенным ангелом, когда волны сменялись яростной бурей. Она, как никто другой, владела навыком казаться не тем, кем является на самом деле, и Иван называл это не двуличием, а искусством. Ежедневно он подавлял желание быть ближе к ней хоть на малость: коснуться пальцами изящной спины, провести рукой по волосам или же просто, чёрт возьми, присесть перед ней на колени тогда, когда она по непонятным причинам предавалась тихим слезам.       Иван почувствовал, как его плеча невесомо касается её плечо. Ася сидела рядом молча и не подавала никаких признаков приевшейся к ней скверности. Иван на секунду перевёл на неё свой взгляд и успел отметить то, как насыщенно и открыто она смотрела на темнеющий пейзаж. Ему казалось, что она видит то, чего никогда не увидят другие: настолько внимательно и сосредоточенно глаза её изучали волнуемую молчанием пустоту.       — Грустишь? — спросила она тихо-тихо, даже не смотря на Ивана.       — Совсем нет, — ответил он, будто бы даже воодушевившись. Натянув надоевшую улыбку, он повернулся к Асе и сквозь свой собственный наивно-влюблённый туман взглянул на неё. — Твой любезный брат отнял у меня этот навык. — В таком случае, я погрущу за тебя, — неожиданно произнесла Александра, опустив голову.       Она чувствовала Гончарова, как никто другой. Медленно-медленно проскользнув по его ноге, она аккуратно взяла его за руку и переплела их пальцы. За этими тонкими жилистыми ладонями она чувствовала невероятную силу, а в бледных глазах, потерявших свой блеск, видела маленького мальчика, который сбился со своего пути. Понимала Ася, что улыбка его — сосуд для гнева и слёз, а сам он — созданный и весь такой искусственный-искусственный. Вдохнуть бы жизнь в эти уста, вселить бы блеск в глаза, полные тревоги, которую все по непонятным причинам считают счастьем. Нет у Ивана счастья. Сама печаль носит его имя, а Ася — рыцарь, что борется с нею, словно со страшным сном.       Окончательно Иван понял, почему так её ненавидел, почему считал неправильной, сломанной, будто заедающая игрушка: Ася собрала его по кусочкам, вернула ему весь спектр эмоций тогда, когда это было уже невозможно. Она читала ему стихи Есенина и гладила его по пепельным, выцветшим волосам, невесомо целовала в лоб и почти неощутимо касалась пальцами щеки, пробивая сквозь Гончарова приятный ток. Каждый раз, когда руки её были далеко, он вновь и вновь начинал ненавидеть её, потому что Ася стала его привычкой. Жизнь казалась сном, и больше всего Иван боялся проснуться и вновь почувствовать отвращение от её имени.       Ася была такой же, как и все остальные девушки и, вероятно, была даже хуже них, но Иван почему-то верил в то, что она — единственная и самая особенная. Никто так, как она, не смеялся, никто так не разговаривал и никто так не любил. Поэтому если Гончарову и было суждено влюбиться, то только в такую, как она. А она для него была единственной на всём белом свете, потому что не страшилась, не убегала, а лечила.       — Ну-ну, милая, не смущайся!       — Кажется, я в Вас, Александра, влюблён бесповоротно.       — Ася, пойдёшь со мной?       И она пойдёт.