***
И спустя пару часов стоит у дверей корчмы, недовольно прожигая взглядом клочок бумаги, данный Йеннифер, которая с помощью магии без труда определила местоположение барда. С того момента, как они разошлись, прошло и впрямь достаточно времени, уж несколько часов, но только и это место от того далеко; Геральт хмурится от мысли, что Лютик мог оказаться здесь так рано, только если всю дорогу бежал. Хозяйка кабака при комнатах без лишних вопросов говорит ему, где остановился Лютик: может, ведьмак выглядит так страшно, что ей не хочется его злить — а может, она видит в нем что-то такое, чего Геральт и сам не знает пока. За спиной у Геральта сотни, а то и тысячи битв; и чуть ли не первой, которую он боится, становится его битва с самим собой. Он принимает первый удар, когда дверь, ведущая в тесную комнатушку, распахивается с третьей попытки. И Геральт останавливается на пороге. Он готов увидеть что угодно: как его компанейский бард сидит и жалуется едва знакомым людям, или как наигрывает тоскливую мелодию на своей лютне, а может — как пьет из сколотой бутылки что-то алкогольное; но Лютик лежит спиной ко входу на старой койке, слегка согнув ноги в коленях, и не шевелится. И даже не оборачивается на грохот, который издает хлипкая дверца, слетая со слабых петель. Геральт делает шаг вперед. Лютик лежит даже не сняв сапоги, пыльное покрывало скомкано у его ног, а щегольская куртка безбожно сползает и топорщится где-то у плеча. — Лютик, — зовет Геральт. Бард не отвечает по-прежнему. Ведьмак заходит с обратной стороны, садится на край кровати и заглядывает Лютику в лицо — тот смотрит остекленевшим взглядом в пустоту и присутствия Геральта, кажется, даже не замечает. — Ты слышишь меня? — сипло, будто ему нездоровится, спрашивает ведьмак. А Лютик все молчит, и Геральт тянется рукой вперед, осторожно проводя по спутанным темным волосам. Геральт предпочел бы, чтобы пальцы его дрожали, ведь чем сильней свои мысли изъявлять, тем проще чувства успокоить: однако выносливость ведьмаческая не позволяет ни одного неверного движения руки, и ладонь его уверенно движется, легко убирая непослушные пряди с лица барда. У Лютика лоб покрыт испариной, и дышит Лютик так еле-еле, слегка, можно и не заметить. Геральт поджимает губы и склоняет голову к плечу, не зная, что сделать, поэтому просто продолжает рукой перебирать волосы своего человека и смотреть пристально, будто в ожидании, что Лютик почувствует его взгляд. Они сидят так долго. Геральт время не считает. У Геральта железная выдержка, и он уверен, что может дать Лютику столько времени на оправиться, сколько нужно, но в какой-то момент он не выдерживает, притягивая барда к себе на колени. Среди них до тактильного контакта падок исключительно Лютик, и с ненужными, пусть и теплыми, прикосновениями лезет тоже всегда только он: обнимает, руки и ноги закидывает куда-то на Геральта во сне, а Геральт просто не против. Однако сейчас ведьмак сам обнимает рукой поперек талии и держит за плечи, позволяя Лютику устроиться у него на сгибе локтя. У Лютика сердце под ребрами стучит слабо, неуверенно как-то, и Геральт лбом прижимается к виску и вздыхает. У Лютика взгляд безжизненный, страшный — и сам он весь реагирует как-то неживо — пожалуй, это даже жутко немного, и Геральт касается нездорово горячего лба, не выдержав полного отсутствия хоть какого-то отклика спустя пару часов. И тут же успокаивается, потому что лицо Лютика наконец приобретает осмысленное выражение. Бард заторможенно моргает, кусает пересохшие губы и трясущейся рукой тянется к кружке с водой на тумбочке, и ведьмак покорно отпускает его из объятий, молча наблюдая, как Лютик так же молча жадно пьет. Менестрель настороженно косится на Геральта, и Геральт — что редкость — совершенно не представляет, что делать, поэтому бездумно таращится в ответ, ожидая хоть какого-то знака. — Прекрасно, — вдруг равнодушно говорит Лютик, — я схожу с ума. Геральт согласен: часами лежать в ступоре — ненормально. Так что ведьмак, в принципе, и сам так думает. Вслух же он говорит: — Не думаю. Лютик вздрагивает, сжимая стакан в руке. — Ты правда здесь? — наконец спрашивает он. Геральт кивает. — Зачем? — За тобой, — честно отвечает ведьмак. Лютик отводит взгляд и зябко кутается в куртку. — Ты можешь сказать Цири, чтобы она не расстраивалась, что я сам ушел, — разрешает он и нервно сцепляет руки на коленях. — И не… — он запинается, — «выносила мозги». Так что можешь идти. Они сидят не произнося ни слова еще пару минут, и Геральт в голове изучает интонации барда, думая, что они звучат как… Так разбито. Потом он вздыхает и отвечает: — Нет. Лютик дрожит. — Значит, я уйду. Геральт пожимает плечами и повторяет: — Нет. Это выглядит глупо до крайности. Тогда Лютик разворачивается, и его голос звенит от сдерживаемых слез. — Да чего ты хочешь, скажи и прекрати меня… Геральт вздыхает. — Я не могу. — Чего не можешь?! — срываясь, спрашивает Лютик, и увеличивает между ними расстояние, когда Геральт пытается приблизиться. Геральт вздыхает. — Объясниться. И он и вправду не может. Ни объясняться Геральт не умеет, ни говорить красиво; ему, обычно, и не нужно, а когда вдруг надо все-таки, рядом обычно есть эмпатичный до крайности Лютик, который знает всегда почему-то, что Геральт имеет в виду, и облекает это в слова, донося до других. Ведьмаку как правило не хочется убеждать кого-то через речь, по его мнению, поступки говорят громче любых изречений. Однако ложь разбить можно лишь только о другие слова, правдивые — вот только Геральт касательно слов не знаток совсем, и он попадает в эту ловушку, сам не осознавая. И Лютик понимает его неправильно. — Тебе не нужно… Объясняться, — он жмурится и прикусывает губу, — я все понял с первого раза, нет нужды повторять мне все это чуть более вежливо. Он медленно спускает ноги с кровати и заторможенно тянет пальцы к пуговицам на куртке, и тогда Геральт вздыхает и пытается: — Я не имел в виду того, что сказал, — он складывает руки на груди, — ничего из этого. Лютик неверяще глядит на него. — Что? И Геральт рассказывает. Говорит, говорит долго, и в конце концов находит нужные слова, кажется. И Лютик слушает его, вертит в руках полы куртки, но сопоставляет факты и, быть может, понимает. — Ты ведь не ушел бы сам, — осторожно заканчивает Геральт, — мне пришлось, и ты это знаешь. Лютик кивает. — Поэтому ты… — Я не умею говорить много, Лютик, — ведьмак понижает голос, — и не знаю, что… — Простого «мне жаль» было бы достаточно, — на выдохе выпаливает в ответ бард и замирает, будто не уверенный, мог ли просить так много. Лютик смотрит с надеждой, слабой совсем, но ждет ответа, как приговора, и Геральт вдруг отчетливо понимает, что если не скажет сейчас, то Лютика потеряет — теперь серьезно, и правда, насовсем. Даже если тот согласится с ведьмаком снова пойти — больше не будет его человеком, и в конце концов разобьется все это в пыль, и Геральт удержать не сможет — если не произнесет вслух. А он лишь качает головой. — Но мне не жаль. И реагирует молниеносно: Лютик тут же порывается встать, от слабости чуть заваливаясь набок, и смотрит, будто Геральт сейчас по старым ранам лезвием прошелся — ведьмак лишь за плечи хватает крепко и держит, не давая пошевелиться. — Пусти, — шепчет Лютик. — Постой, — Геральт возражает. — Послушай. Лютика колотит все сильнее в его руках, и Геральт знает, что загладить вину не так должен; что должен — наоборот, успокоить, во благо солгать. Вот только Геральт не хочет неправдой строить себя, не хочет, чтобы Лютик питал пустых надежд и чтобы видел в нем не того, кем он является, Геральт говорит правду, хоть она и делает только хуже. Лютик мотает головой отчаянно, и ведьмак силком усаживает его напротив себя, заставив взглянуть себе в глаза. Медленно выговаривает. — Я не умею ставить чьи-то желания выше своих. Я делаю… Все, что я делаю — я делаю для себя, — он усиленно хмурится и старательно подбирает слова. Это оказывается сложнее, чем он предполагал: Геральт всегда имел правило считать, что для красивых речеизлияний многого ума не надо — но теперь выходит, либо Геральт ошибался, либо Геральт непроходимо туп. — Я знаю, что сказал тебе худшее, что мог. Но они бы убили тебя, если бы я промолчал. Поэтому мне не жаль. Я поступил бы так снова. Потому что я не простил бы себе твоей смерти. Геральт Лютика держит за запястье и аккуратно, но настойчиво тянет на себя. У Лютика пульс бешено бьется под кожей и волосы на лицо падают. — Почему… — одними губами произносит бард. Геральт чуть закатывает глаза: настал тот момент, кажется, когда ему придется в первый раз говорить все совершенно прямо и проговаривать вслух — черт дери, гадость какая. — Да. Потому что ни одна правда не стоит твоей жизни, Лютик. Лютик всхлипывает. Геральт сидит, сгорбившись, и хочет стереть это чувство неправильности между ними. — Ты можешь… — бормочет ведьмак, а бард закрывает лицо ладонями, и взгляд Геральта совершенно случайно цепляется. Лютик ни слова не произносит и Геральт буквально рычит. — Какого дьявола?!.***
Геральт смотрит безумно совершенно, чувствуя леденящую кровь холодную ярость, и абсолютно в пустое лицо Лютика вглядывается, молча спрашивая, и как, и зачем, почему. И зная все ответы. Геральт молчит, сжимая челюсти, и Лютик молчит тоже, безвольно позволяя обрабатывать руки, пока Геральт промывает чертовы раны и роется в сумке в поисках бинтов. Геральт терпеливо заматывает тканью запястья барда, переходя на предплечья, а снятая куртка отшвырнута подальше, и Геральт лишь плотнее сжимает губы. Лютик не выдерживает, срывается наконец от такой бережности, и ведьмак говорит наконец неестественно спокойно: — Иди сюда, — протягивает руку и сам впервые осознанно обнимает. И это оказывается не так уж трудно, как он предполагал. Лютик задыхается и шепчет что-то в полубреду, прижимаясь ближе, а Геральт ногтями впивается себе же в кожу, ладони в кулаки стиснув. У Лютика все руки исполосованы, изрезаны нахер, и Геральт чувствует тупое бессилие, смотря на несколько слоев бинтов, что сам же сверху наложил. Он Лютика сам за плечо держит и пытается шептать что-то в макушку успокаивающе, хоть и не умеет, хоть и получается из рук вон плохо. — За каким хером ты это делал, — качает головой ведьмак, когда Лютик перестает трястись и в себя приходит, и Геральт тоже делает вид, что в порядке. Лютик пожимает плечами неловко. Геральт смотрит на его руки, растерянно даже как-то, и в голове у него не укладывается, что все многочисленные раны на своем теле Лютик оставил сам. — Делал и делал. — Я того не стою, — поджимает губы ведьмак, а Лютик лишь невесело усмехается. Геральт не умеет читать между строк, но теперь, кажется, получается, потому что Лютик будто скептично смотрит на него, подняв брови, с немым: «ты серьезно?» — Для меня — стоишь, а если не ты, то кто. — Никто не стоит, — Геральт отвечает уверенно, а потом встает и поднимает барда за собой. — Ответишь честно? — Что? — Лютик боится, но взгляд его все равно встречает, и смотрит с однозначной решимостью. Геральта всегда пугает такой его взгляд, потому что он значит, что Лютик полностью готов броситься в омут с головой хоть сейчас, лишь скажи ему; но Геральт добиться совершенно обратного пытается. — Ты был ранен, — хладнокровно поясняет Геральт, — тогда, когда я впервые тебя нашел после того, как исполнилось Предназначение и я встретил Цири; что понятно, потому что ты был в плену, — бард дергается еле заметно, но остается на месте и не отводит глаза. Лютик улыбается нервозно чуть и беззащитно, и Геральт думает без всякой тени сомнения, что знает, что должен спросить. Он не признался бы, пожалуй, и под страхом смерти, что ему и впрямь быть может важно услышать ответ, что он и сам свою реакцию пока еще не знает. — Скажи мне, — ровно произносит ведьмак. — Из всех тех шрамов — какие из них были твои? Лютик иронизирует глупо совершенно, о том, что они все — его, они же все на нем: но Геральт видит, что тот понимает прекрасно, о чем ведьмак спрашивает; и Лютик сдается в итоге, и отговаривается глупо — «столько времени прошло, что ты, я даже не помню где что было, царапины эти» — зато сам Геральт воскресить в памяти с легкостью может. И ладонью ведет, по очереди касаясь каждого из мест, где были синяки и ссадины, и Лютик расслабляется под его руками и показывает, и Геральт смотреть на это не готов. Но смотрит. Смотрит и знает. Ему понадобится очень много времени, чтобы все исправить.***
Вниз в кабак они не спускаются, спустя часы Геральт заказывает побольше еды к ним наверх, и желающих перечить не находится. Лютик, голодный, поесть не отказывается, сидит скрестив ноги, и его колени касаются коленей ведьмака — Геральт с тайным облегчением осознает, что бард не пытается увеличивать дистанцию. И понимает, что пора окончательно расставить все по местам и прояснить, когда Лютик довольно зевает и бормочет: — Твой широкий дружеский жест… Геральт закатывает глаза. — Мы не друзья. Лютик почти улыбается. — Думал, мы давно прошли этот этап, тем более, когда ты тут пытаешься извиниться… Геральт с сомнением пожимает плечами. — Мы… Не друзья, — зачем-то говорит он еще раз, потому что от абсурдности происходящего даже не знает, что еще сказать. Лютик поднимает бровь. — Что же, Геральт… Ведьмак продолжает хмуриться. — Я целовал тебя. Мы спали вместе. Мы уже давно не друзья, — он молчит еще с полминуты и зачем-то прибавляет: — Я думал, это очевидно. Лютик замирает и поднимает на него расфокусированный взгляд. Заторможенно моргает. Спустя пару секунд — кажется, не зная, что сделать еще — моргает снова. Отрешенно уточняет: — Очевидно? Геральт таращится на него в ответ. — Нет? Он чувствует себя кретином полным. Бард усмехается нервно. — Нет. Ты же весь такой… — он взмахивает руками и запускает пальцы ведьмаку в волосы. Геральт неосознанно тянется к его ладони и тут же фыркает сам на себя, мягко отстраняясь. — Какой? — Все неоднозначно с тобой, — Лютик улыбается. — Я думал, ты… Просто так? — полувопросительно говорит он. — Хм… — многозначительно мычит в ответ Геральт. Вытягивает затекшие ноги вперед, и в голове у него мелькают обрывочные мысли. В основном это, конечно, Йеннифер. Ведьмак еле заметно качает головой. Он знает всегда, что, хоть и прикрывался благими намерениями, но насильно привязал к себе невероятную прекрасную женщину (и Геральт, пожалуй, даже рад, на трезвую голову оценивая ситуацию, что Йен разорвала эту связь). А теперь перед ним сидит Лютик, и искренне верит, вбив себе в голову дурь о том (ладно, это его собственная вина), что Геральт из лучших побуждений мог жалеть его до такой степени, что… да не пойми что. — Я делаю только то, что хочу, — объясняет ведьмак, позволяя поглаживать себя по плечу. И озвучивает еще вот что, скривившись, вспомнив, что успел наговорить: — И не делаю того, чего не хочу. (Просто чтоб ты знал) — Не пугай меня, Геральт, ты слишком щедр на откровения сейчас… Заслуженно. Ведьмак закатывает глаза. — Да. Это я так говорю, что я хочу всего, что происходило… Происходит. А вот такое заявлять сложнее, Геральт внутренне содрогается. Пусть это и правда, но Геральт не привык говорить вслух о таких вещах. Геральту это претит, но Геральт думает, что может, оно того и стоит даже, когда Лютик садится к нему вплотную и вдохновенно заявляет: — Геральт из Ривии, ты самый невероятный, исключительный, абсолютный осел из всех, что мне доводилось знать. Геральт улыбается уголком губ. — Пожалуй. Ведьмак тянет барда за собой за рукав, а Лютик вдруг перехватывает его ладонь чуть дергано, и Геральт подмечает, скосив глаза, каким тот взъерошенным и взволнованным выглядит. — Идем отсюда, — хмыкает Геральт, сжимая его руку крепче. — Несмотря ни на что, Цири и правда по тебе скучает. — Конечно, — радостно отзывается Лютик, — ей же нужен хоть кто-то не такой мрачный и серьезный, как ты или Йеннифер. Йеннифер же смеется долго и громко, через несколько дней выслушав рассказ о попытках Геральта разговаривать, Цири звонко ей вторит, и Лютик тоже тщетно пытается скрыть улыбку, делая вид, что полностью поглощен сочинением новой песни. И Геральт наконец это не только видит, но и чувствует: Там и правда светлеет.