забудет

Там светло. — Касательно происходящего в этом поселении: примерная мелодия у меня уже есть, вот, послушай, — Лютик зажимает пару струн и наигрывает что-то замысловатое, — но со словами, конечно, пока что все неоднозначно, я… Кроны близко друг от друга растущих деревьев сплетаются в вышине ветвями, и ветер треплет пожухлые листья, но все же — там светло. Ведьмак продвигается налегке, впервые за долгое время пешком, и полностью погружен в свои мысли, но отдельные фразы его спутника все же проникают в его сознание; как, например, последняя. — Мы буквально ничего не знаем, — хмыкает в ответ Геральт, невольно расслабляясь под звуки лютни.       Иногда ему кажется, что основная способность Лютика — это безостановочно трындеть. Бесконечная болтовня выглядит как главная черта барда (а вовсе не несоразмерная доброта и не глубокая искренность и великодушие) (Геральт не скажет никогда, что действительно признает в Лютике эти качества). И даже не гребанный музыкальный… талант. Ведьмак толком не вникает в то, что несет бард, но такое звуковое сопровождение уже давно является привычным. — Что именно мы ищем? — Хороший вопрос, — задумчиво тянет Геральт в ответ. — На месте разберемся, — и хмыкает, поддразнивая. — Скучно — возвращайся в лагерь. Лютик отрицательно мотает головой — кто бы мог подумать — и снова рассеянно бормочет строчки зарождающейся песни. Геральт по-прежнему не слушает. — О, — внезапно щелкает бард пальцами. — Придумал. Лютик моментально перед Геральтом возникает и снова говорит очень много, ведьмак улавливает только общий смысл, который можно передать последней бардовой фразой: «вдохновение — штука непостоянная, давай останемся здесь и подождем пару минут, я только запишу, ну, пожалуйста». Ведьмак отворачивается, чтобы скрыть легкую улыбку, тронувшую его губы. О, люди искусства. — Ты можешь остаться и записать, здесь безопасно. Я пойду вперед. Лютик преувеличенно тяжело вздыхает, но все же присаживается на ближайшее бревно и скрещивает ноги. — А, да, — безапелляционно через секунду спохватывается он, дергает Геральта за руку, и ведьмаку приходится сконцентрировать всю свою силу воли, чтоб подавить желание рефлексов. Рефлексы требуют отбить атаку противника, так бесцеремонно вторгшегося в его личное пространство, но Геральт напоминает себе: это Лютик, Лютика мы не трогаем. Все равно ощутимо напрягается и расслабляется еле как, но в следующий момент бард легким движением выхватывает из его ножен один из двух мечей, и Геральт останавливает свою руку уже в воздухе, чтобы машинально не ударить. Лютик даже этого не замечает, рассекая клинком воздух и улыбаясь: — Вдруг что, — поясняет он и садится обратно, зажав меч между колен и помахав на Геральта рукой. — Все, теперь можешь идти. Геральт только качает головой. К нему приходит мысль о том, что возможно это была плохая идея — оставить Лютика, полностью витающего в облаках, одного в лесу, хоть там и безопасно — минут эдак через двадцать. Он все еще один, а его сверхчуткий слух все еще не улавливает звука знакомых шагов хоть в каком-то отдалении. Геральт вздыхает и почти поворачивает назад. Останавливается вместо этого. Его взгляд упирается в слегка сливающуюся со скалами ветхую полуразрушенную постройку, и ведьмак тут же направляется туда. Медальон покоится на его груди, не подавая никаких сигналов об опасности, но Геральту почему-то все равно неосознанно тревожно. Геральт привык доверять своим предчувствиям. Что ж, в любом случае, он все равно заходит внутрь. Его обостренное восприятие по какой-то причине не может определить, где опасность, но Геральт все равно начеку; обнажает меч и внимательно оглядывает каждую щелочку в доме. Та самая неведомая беда не заставляет себя долго ждать: в какой-то момент Геральт даже не видит и не ощущает, а просто знает, что сзади происходит какое-то движение, и молниеносным движением рассекает нападавшего буквально пополам. Нападавший оказывается, скорее, нападавшими, и это не было бы проблемой вообще, будь их раза в четыре меньше, но ведьмака буквально окружает толпа, и они берут его, не качеством, но — количеством. Геральт успевает пробить грудную клетку парочке человекоподобных существ, прежде чем остальные дружным скопом давят его. Затем десятки — буквально, многие десятки рук — хватают Геральта, и тот вдруг понимает, что действительно не может пошевелиться. Они держат за локти, цепляются за лодыжки и под коленями, и сзади кто-то вдавливает его в себя, обхватив поперек живота. Геральт сдавленно выдыхает, когда его меч отшвыривают в противоположный конец помещения. Он знает, что его положение сейчас определенно проигрышное, поэтому не пытается вырваться: это просто бесполезно, и ему придется их выслушать. Геральт уверен, что они хотят разговора, ведь если бы они имели своей целью его убить, он был бы уже мертв: значит, им нужно по какой-то причине вступить с ним в дискуссию. И он не в том состоянии, чтобы отказываться.       Чья-то рука сзади хватает его за подбородок, резко поднимая его голову вверх, и цепкий взгляд Геральта отмечает: скорее всего, те, кто его пленили — эльфы. Длинные проворные пальцы и неестественная тонкость и будто бы прозрачность кожи явно об этом говорит. — Что вам надо? — хрипло спрашивает Геральт. Кто-то сдавливает его до хруста костей. Ведьмак боковым зрением замечает, что от толпы отделяется одна фигура и выходит вперед, и это действительно оказывается молодая эльфийка. Она крепко сложена и смотрит донельзя неприветливо, и Геральт хмурится ей в ответ. После этого молчаливого обмена любезностями она пинает стул и садится напротив Геральта. — Ничего, — звучит ее грубый голос. — Мы просто хотим жить мирно на своей территории. — Не хочу показаться невежливым, — рычит ведьмак, — но вы несколько проебались. Геральт языком своим владеет не хуже, чем оружием пользуется, но вступает в ненужные пререкания чаще, чем необходимо. Она смеривает его презрительным взглядом. — Кто дал тебе заказ? На сей раз Геральт не игнорирует вопрос. Пытаясь выглядеть как можно более спокойным, рассказывает суть ситуации: о том, что жители ближайшей деревни жалуются, как все, кто ходят в этот лес, пропадают без вести, о том, что его попросили разобраться и помочь; и несмотря на то, что Геральт говорит абсолютную правду, все равно даже полная истина звучит логично и даже невинно, но слушающая его эльфийка двигает челюстью и хмурится все сильнее. Она резко встает на ноги, когда Геральт заканчивает свой рассказ, и стул с грохотом падает на пол. — Люди… — сипло выговаривает она. — Как низко с их стороны, — она свирепо щурится и в ее глазах горит ярость. Геральт приподнимает бровь. Женщина поясняет: — Это наша территория, — зло говорит она. — Мы не хотим иметь ничего общего с людьми. Мы жили здесь десятилетиями, — она подчеркивает внушительность этого периода времени, пристально изучая взглядом своего пленника, — и когда они решили раздвинуть границы своего идиотского селения, мы прямо им сказали: мы — здесь, вы — там, — она сжимает руки в кулаки и резко выдыхает. — Если никто не нарушает границы, остальные не вмешиваются. Она говорит и говорит и говорит, а Геральт чувствует себя все большим идиотом: чем больше сведений ему становится известно, тем яснее вырисовывается картина — селяне просто провели ведьмака, рассчитывая на то, что он без вопросов перебьет небольшое племя эльфов и освободит для них, людей, черт дери, территорию. Человечество. Столько крови готово пролить ради материальных благ — было бы чего ради.              Эльфийка заканчивает свой грозный монолог закономерной, но не слишком-то приятной фразой: — Они не успокоятся, если мы тебя отпустим. Геральт со свистом втягивает воздух сквозь зубы и делает то, что обычно ему крайне сильно претит, он задает риторический вопрос. Он знает ответ заранее, он прекрасно понимает, к чему она клонит: та жестокая крохотная, но все же часть человечества, даст им пожить в свое удовольствие там, где их дом только в том случае, если ее поставят на место. Она никогда не успокоится, если будет возможность добить, но что ж — если Геральт не справится с поручением… — Если бы ты отказался, мы бы не тронули тебя, — сцепляя пальцы, подтверждает его догадку женщина. — Убитый ведьмак послужит им лучшим доказательством того, что с нами лучше жить в мире. Как ни странно, Геральт чувствует сожаление лишь о том, что не успеет попрощаться с Цири и, несомненно, сделает больно ей и Лютику. И Йен, быть может. Но что же — это будет не худшая смерть; посмертно сберечь чей-то покой… — Резонно, — мрачно отвечает он. — Спасибо, — по-деловому кивает в ответ женщина. Но даже после этого неявного согласия никто из них не спешит Геральта убивать; только за его спиной пробегают взволнованные шепотки, и эльфийка лишь тогда вдруг будто что-то вспоминает. — Ах, да, — щелкает она пальцами. — Лишний грех на душу никто из нас брать не собирается. — Что? — хмурится ведьмак. Он чувствует себя так, будто что-то упускает, что-то очень важное: эти слова про лишний грех ни к чему хорошему не подводят, вот только Геральт никак не может ухватить ускользающую мысль, как ни пытается. Она резко приходит сама из уст его противницы. — Мы знаем, что ты пришел не один, — говорит она, — и мы не собираемся почем зря трогать твоего спутника.              Блять.        Это все, что приходит Геральту в голову. Точно, черт, спутник, — у него совсем вылетело из головы в этой потасовке. У ведьмака есть огромное прошлое за плечами и нет никаких оков сентиментальности; он не чувствует себя обязанным в большинстве случаев. Ведьмак иногда сам в себе ошибается. — Твою мать, — медленно выговаривает он. — Условия? — Да успокойся ты, — отмахивается женщина, — нам не нужна его смерть, — но Геральт повторяет: — Условия?! Пожалуй, то, что он испытывает сейчас, можно назвать даже и чувством — не светлым ни в одном своем проявлении, но Геральт… переживает, волнуется, тревожится — все не те слова, но что-то сильное и зудящее где-то под кожей все равно имеет что-то свое около них. Она лишь разводит руками. — Он беспрепятственно уйдет, если не будет помехой. Зараза, мысленно ругается Геральт. Ведь Лютик не сможет не быть помехой. Он прибегает к бессмысленным расспросам аж второй раз за десять минут — хоть раньше делал таковое едва ли однажды в года три. Он прекрасно осознает все с первого раза, ну, догадывается, и все же вынуждает уточнить, держа в голове мысль, что, возможно, не так понял. — Объясни. Эльфийка вздыхает и терпеливо проговаривает. — Он придет сюда, и мы тебя отпустим. Затем ты скажешь ему уходить, так, чтобы он ничего не заподозрил; и без фокусов — попробуешь хоть что-то сделать, и я убью его на твоих глазах, — ее голос становится жестче и она двигает вперед, подходя почти вплотную к ведьмаку. — Убедишь его уйти отсюда так, чтобы он не поднял тревогу и послушал тебя — пусть идет. Но учти: хоть мне и не хотелось бы отнимать еще одну жизнь зазря, при необходимости моя рука не дрогнет. И воцаряющаяся после этих слов тишина — давит. Геральт сжимает зубы до боли, хотя ничего в выражении его лица не меняется. Ведьмак только чувствует, как внезапно нервно дергается щека. Он знает, что если скажет Лютику правду, тот ни за что не уйдет. Он знает, что Лютик не поверит ни в одну надуманную причину, слишком хорошо он его, Геральта, знает, но Геральт знает, во что Лютик поверит точно. Так сильна его болезненная убежденность до сих пор, ее ведьмак так и не вытравил до конца, и на старые угли прямо как на старые дрожжи она вспыхнет яростно снова. Но Геральту не нравится эта идея, вот только колеблется он лишь секунду, когда понимает, что ему серьезно трудно выбрать, хотя на одной чаше весов — голос разума и жизнь чертова барда, а на другой — то, иррациональное. Геральт злится сам на себя, когда понимает, что действительно боится принять решение; и тут же уверяется в том, что поступит правильно. Так уж вышло, что правильно иногда — жестоко.              И рукоять меча привычно ложится в ладонь, когда снаружи слышатся знакомые легкие шаги, а эльфы наконец отпускают его, и Геральт снова может вдохнуть. Они моментально сливаются со стенами, и ведьмак может очень плохо различить их силуэты, даже зная, что они там; вошедший бард же, конечно, ничего не замечает. Благо. Геральт теперь знает, что не мог определить, где именно была опасность, потому что она была везде. — Мне не нравится это место, — жизнерадостно объявляет Лютик с порога, выглядя как сосредоточие всего упорядоченного хаоса, что есть в мире. Лютик — живой парадокс, понимает Геральт, вглядываясь в его черты так изучающе внимательно, будто видит в первый раз. Ну, или в последний. — Все хорошо? — тут же, демонстрируя невиданную (и свою обычную в то же время) проницательность, интересуется Лютик. Геральт на удивление легко кивает, и тогда бард подходит сзади и обнимает со спины, и ведьмак запоминает напоследок (просто на всякий случай) ощущение теплой руки на своей талии и чужого подбородка на своем плече. А затем глубоко вздыхает и поступает правильно

___

— Ради всего святого. Геральт произносит это совершенно мертвым голосом и, к собственному ужасу, не понимает: эта пустая интонация проскальзывает в его словах достоверности ради или она принадлежит ему самому. — Ты когда-нибудь прекратишь?! Лютик мягко отстраняется. — Геральт, что-то не так? — Все не так, — угрюмо отвечает ведьмак после секундного колебания. Прикосновения Лютика и его ладонь на плече вызывают у Геральта уже рефлекторную расслабленность, поэтому он не может сразу прийти во взвинченное состояние, но это дается не так уж трудно в итоге. — Руки убери, — он грубо хватает барда за запястье и скидывает с себя, крепко сжав. Лютик отшатывается, и в его глазах появляются первые проблески болезненной шокированности. — Что… — он запинается. — Задрало, — Геральт сжимает губы до побеления и угрожающе подается вперед, — я терпел столько времени, но ты переходишь все границы. Геральт не силен во лжи, не силен в ухищрениях: если ему хочется что-то скрыть, он просто молчит, а не придумывает ложь. Но в этот раз картинка складывается сама по себе, и достоверная легенда вырисовывается легко. Геральт Лютика кроет последними словами, а тот отшатывается от каждой фразы, и ведьмак заканчивает свой псевдорассказ, изображая, что в ярости. Все, что он говорит — чепуха полная, но Лютик в этот абсурд определенно верит и упрямо качает головой, отказываясь принимать то, что Геральт несет. В голове у ведьмака так некстати всплывают улыбки Лютика, их звонкий смех с Цири, который в итоге сливается в один звук и трудно различить, где чей голос; его ровное дыхание куда-то Геральту в ключицу по ночам и дневная успевшая появиться привычка Лютика неожиданно обнимать его со спины, потрескавшимися губами касаясь виска и скул, прежде чем поцеловать нормально. Вот тогда Геральт действительно вскипает — не на него; на себя. Но важен же лишь результат. — Я правильно понимаю, — отчаянно уточняет Лютик, невольно отступая, — ты только что сказал, что терпел меня из-за чувства вины? Ведьмак хмурится, напуская на себя самый агрессивный вид из всех, что он умеет демонстрировать. — Какая к черту вина, блять, Лютик, — он снисходительно хмыкает и откидывает с лица непослушные белые пряди. — Цири все мозги вынесла, «извинись, Геральт», «поступи хоть раз по-человечески, Геральт, ты сделал ему больно», — Лютик дергается, как от пощечины, и рукой закрывается, будто в размерах пытается уменьшиться, но ведьмак знает, что должен добить. — Я черт разбери что тебе позволял, но ты, кажется, не способен додуматься даже до того, что доебывать меня, пока мы на деле — не лучшая идея; все, это уже край. Я сделал предостаточно, чтобы искупить свою вину, и всех этих недоотношений хватит, чтобы я мог со спокойной душой сказать тебе: пошел вон отсюда. Геральт знает, что воплощает Лютику в жизнь его худший кошмар. Геральт действительно не хочет. А хочет — подойти, небрежно хлопнуть по спине и сказать, что в этом нет ни слова правды; что Цири лишь подтолкнула, что он никогда бы не позволил, если бы сам не хотел. Что все в порядке.       Но он не может. Лютик выглядит так, как будто сгорает внутри за секунду, или как будто ему кислорода не хватает, — да, кажется, на помост ему идти было бы и то легче. Геральт только раздраженно дергает плечом, когда бард сломанно хрипит: — Я не… Почему ты просто… Ведьмак обрывает его резко, не позволяя сказать ничего в свое оправдание: вот слушать извинения даже ему будет и вовсе омерзительно. — Уходи. Цири, может, и позлится, но уж лучше я перед ней извинюсь, чем до конца своих дней буду терпеть твои выходки. Лютик смотрит на него еще с полминуты, и в глазах его стоят слезы, кажется Геральту. А потом бард разворачивается резко, его ведет в сторону и он спотыкается, но Лютик быстро восстанавливает координацию и буквально вылетает наружу. Ведьмак закрывает глаза. Сложно. Геральт пытается привести в порядок дыхание, с неудовольствием замечая, что сердце сбивается с привычного ритма. Он стоит пару минут, пытаясь успокоиться, и ему почему-то действительно дают время прийти в себя. — Ты жесток, — пожилой эльф подходит к Геральту сбоку и кладет ладонь ему на локоть. Вот чью руку, а его — Геральт скидывает действительно раздраженно, и играть ничего не приходится. Ведьмак даже не сопротивляется, увидев лезвие клинка у своего горла. Невольно напрягается всем телом, но сдерживается — в ответ не ударяет. Давать бой Геральт не собирается. Его театр одного актера был успешен в премьере.