В укромных объятиях леса

      Кэрол среди ничтожных и безучастных была той, кто смиренно принимал волю судьбу не под гнётом тяжёлой жизни, а по собственному желанию. Жизнь в объятиях Марии, Розы и Сины подходила ей.       Ведь если хорошо, то зачем, чтобы было лучше?       А если плохо, то пусть будет хотя бы терпимо.       Вьен смотрела на собственную жизнь с завидной благодарностью и кротостью. Точно так же она смотрела и на лик святых, в которых не верила.       Словно кто-то мог глядеть на неё в ответ; Кэрол в моменты восторга взирала на небеса глазами полными простого и искреннего «спасибо». Потом эти глаза опускались вниз — и смотрящий свыше для Кэрол переставал существовать. Тоже самое относилось и к её «пожалуйста».       На деле же глаза Кэрол говорили всегда одно: «Мне просто нужно, чтобы надо мною кто-то был, я не могу взять это на себя, но в тебя я тоже не могу верить».       Надежда на узнаваемость в глазах Эдит была задушена, только посмев явиться, впрочем, и ладно — так ли важно, что несёт в себе человек, если большее везение в том, что он жив. Когда уходишь, не оглядываясь, думаешь лишь о том, что с собою взять нужно самое главное: всяческое барахло вечно меняющееся с течением времени, возможность на существование в виде каких-то средств, ну и что-нибудь из прошлой жизни. Эдит внешне была его абсолютным воплощением. Может, всё-таки не стоило?       В ней вообще цвела неуверенность от того, что за решение она приняла. В какой-то момент эта неуверенность стала превращаться в липкий страх; ночами тревога поедала все остальные мысли Кэрол, а утром оставляя за собой лишь неприятный осадок. Успокаивать себя тоже приходилось самой, у неё ведь практически никого не было (та старушка на рынке, торгующая тканями и обменивающая с ней парой слов, вообще считалась?).       Не важно. Всё это — не важно. Что было вообще значимо, кроме этой шаткой гармонии? Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы немного, она молила небо, их с Эдит не разлучать. Вот только если и не смерть разлучит их — а Кэрол где-то глубоко внутри надеялась, что умрёт всё-таки первой, — так очередное что-то, на что она вновь не сможет (не захочет) повлиять.       Вьен родилась в то время, когда природа меняется, покорно погружаясь в долгожданный летаргический сон, чтобы переродиться вновь с наступлением весны. В отличии от изменчивой осени, в которой всё живое бушует и преображается, Кэрол с годами только по календарю исполнилось двадцать девять.       Её жизнь — одна сплошная осень, в которой она всё время вынуждена с тяжёлым сердцем принимать изменчивость жизни. Одна погода сменяется другой, стремительно течёт река времени, а времена года сменяют друг друга. У Кэрол же застыло желание внутри оставить всё как есть и никогда не меняться. Никогда и не видеть все эти изменения вокруг.       Только вот постоянно приходится. Иначе откуда этот страх?       Когда-то осенью умерла её родная мать. Тогда многие сказали, что они с матерью были чересчур похожи.       Тогда же искренне Кэрол надеялась, что только внешне.       После её смерти Вьен цеплялась за жизнь в том бедном посёлке как могла и умела. Когда с трудом переживаешь одну суровую зиму, о второй даже думать страшно: никогда её не покидала мысль о том, что она так бы и умерла в десятилетнем возрасте, если бы не человек со звучным именем Генрих Мертен, подобравший её по волю случая в преддверии весны, неумелую и совсем ещё юную к себе на работу служанкой. В место, где многие годы царила наконец весна, которая долго ещё пыталась править в сердце Кэрол.       В том доме жила его супруга — Лоис, и Вьен уверена — она была лучшим, что случалось в её жизни. От Лоис всегда пахло дорогим табаком и такими приторными духами, что щипали глаза. Святые стены, Кэрол дышала бы этим странным запахом всю свою жизнь, только бы она никогда не умирала.       Только бы жила вечно.       И несколько лет там ещё пахло так удивительно и по-родному. А потом перестало.       С этим Кэрол, впрочем, тоже смирилась. Ведь Лоис в её жизни могло и не быть. А так она всего-лишь умерла.       всего-лишь.       Стало стыдно ей, наверное, только тогда, когда на двенадцатилетие Эдит она подарила ей точно такие же духи и продолжала дарить из года в год. Но ничего об этом всём, она, конечно же, не сказала. Даже самой себе никогда не признавала.       Она же всё-таки смирилась, да?       Иногда Кэрол смотрела на Эдит виновато, благодаря судьбу за двух таких разных матерей в своей жизни (а в своё время Лоис она воспринимала именно так). После кончины Мертен ей достался потрёпанный роман, так же любовь к этому самому роману и незабываемое время полное любви и ласки.       Эдит, в свою очередь, кроме каких-то черт и этих зелёных глаз, ничего не досталось от матери. Временами, узнавая в этой зелени умершую Лоис, Кэрол чувствует всё ту же грызущую вину.       Но со временем Эдит стала даже чем-то другим, и имя её звучало как-то совсем иначе — не так мягко, как у Лоис. Волосы — темнее, руки — тёплые, как у грудного ребёнка, а глаза — холодные цветом, но ещё по-детски блестящие и не прикрытые тенью усталой нежности, как у матери. Даже пахло от неё теми же духами отнюдь не так. Да и не нужно было. Кэрол как-то уже и привыкла. Для неё стало лишь надоедливой привычкой мимолётом замечать до боли знакомые черты и тут же, приглядевшись, осознавать, что это уж точно не Лоис.       А ещё Эдит не умела играть на пианино так же изящно как мать: скорее, училась из-за того, что всякая девушка из состоятельной семьи должна уметь — вот и она умела (даже если кое-как). Кэрол такая игра расстраивала — она любила музыку — а Генриху, как и Эдит, на такие вещи было как-то плевать: это же всё — издержки приличия, так?       Нет, они с матерью вообще не похожи.       Хотя что-то их всё-таки, кроме внешности, и объединяло.       Задолго перед смертью отца Эдит жаловалась на кашель и боли в груди точно так же, как когда-то перед своей смертью Лоис.       И всё-таки: как тяжело слишком многое на себя брать.

***

      Всю ночь Эдит назойливо грызло чувство тотальной растерянности. Как не взглянешь: в голове — пустота. На попытки рассмотреть хоть какую-то крупинку воспоминания, в черепной коробке противно тянет и пакостно напоминает из раза в раз: «А здесь ничего нет!». А ещё это несуразное чувство: то горит нутро, то от холода застывает. Собственное тело реагировало на пробуждение слишком странно.       Стоило ли вообще что-то чувствовать, кроме унылой досады, оттого, что её родные были мертвы? Не по себе было и потому, что о событиях давно ушедших дней она слышала лишь с чужих уст. А впрочем было больше и не на что полагаться.       Кэрол ей понравилась. Мысли о ней вызывали приятные ощущения узнаваемости. Вьен вовремя помогла и в целом не вызывала отторжения, а в её тёплой красоте словно временами проскальзывало что-то холодное. Что-то такое, что разбавляло переслащенный мёд своим присутствием.       Когда чуть посветлело, юная Мертен принялась любопытно разглядывать широкий шрам на левой руке. Запястье будто рвали, но рубцы несвежие. Много лет прошло с их появления, но каких лет?       Да и откуда вообще этот чёртов шрам?       Солнце за окном не до конца встало, разбавляя блеклую голубизну неба своими кровавыми разводами; в комнате ещё не растворился сумрак. Эдит аккуратно поднялась с постели — теперь ноги её слушали.       Захотелось заглянуть в стоящее в комнате зеркало — она заметила его ещё вчера.       Человек в отражении, к несчастью, был незнаком, хотя Эдит и понадеялась себя узнать.       Волосы цвета коры хвойных деревьев были спутаны и неопрятны, а на бледной коже осунувшегося лица особенно выделялись тёмные круги. Только глаза яркие.       Эдит внимательно рассматривала каждую деталь: и еле заметные редкие эфелиды на носу, и ровный светлый шрам на виске; в надежде на этот раз больше не забыть. Она проговаривала вслух своё имя, знакомясь с собою же, как с незнакомцем.       Через несколько часов пришла Кэрол. Она заправила постель, засыпая Эдит вопросами о самочувствии, пока та разглядывала облака за окном.  — Вы случайно не знаете, — подала голос Эдит, вытянув руку со шрамом и демонстрируя её Вьен, — откуда этот шрам?       Кэрол внимательно взглянула на протянутую конечность.  — Собака, — она задумчиво пригладила собранные волосы. — Тебе было пять где-то… Хотела погладить, а дворняжка голодная была или ещё чего, вот за руку и ухватила.       Вьен отвечала просто и честно. Эдит в очередной раз заинтересованно оглядела руку.       Кэрол казалась раскрытым подсолнухом, поворачивающимся навстречу свету, коли не было солнца — лепестки покорно опускались, дожидаясь утра. Она рассказывала интересные вещи, но отвечала не на все вопросы — возможно, не на все и ответы знала. Ей было двадцать девять, и она во многом не видела смысла (в частности, к слову, и в чрезмерной заинтересованности ушедшим Мертен), до абсурда просто Кэрол всего-то хотелось спокойно жить. И делать это хотя бы видимо счастливо.       Больше всего Эдит нравилось говорить о прошлом. Кэрол, по сути, тоже, но говорила она о вероятном будущем, что может ждать их двоих — она же не может этого показывать. Зачастую сходились на обсуждении чего-то отвлечённого, происходящего здесь и сейчас. А порой выходило узнавать что-то конкретное и о себе, и о своей семье. Эдит наслушалась чужих воспоминаний о своей матери, её и поразил талант отца в области агрохимии. Хоть достоверно его образ не мог всплыть в памяти, Мертен восхитилась заслугам Генриха: он разрабатывал хорошие удобрения, что заимели огромную важность как и в богатых районах, так и в бедных (и уж особенно после падения Марии). При жизни лишние деньги Генрих отдавал на финансирование Разведки или временами Гарнизона — туда, где в этом могли нуждаться люди.       Как поняла Эдит, в «прошлой» жизни она не была столь талантлива. После смерти отца она, скорее, лишь условно продолжала его дело. В этом она не мыслила ровным счётом ничего. Однако, со слов Кэрол, это и так приносило достаточную головную боль.       А ещё, с её же слов, как хорошо то, что теперь это головная боль кого-то другого.       Частые разговоры с Вьен приносили толику мнимого покоя, что хотелось удержать чуть дольше, но умиротворение решительно уносилось прочь под дуновением промозглых ветров, что приносила буря глодающей тревоги. Чего-то не доставало, а пустота не дарила свободы или лёгкости — Эдит терялась в ней. Что-то важное так легко исчезло, а что именно — без понятия. И даже Кэрол не могла проводить с ней абсолютно всё время лишь для того, чтобы Эдит не металась в этой неопределённости. Ей не хотелось смириться, закрывать глаза. Память — бездонное озеро, мутная вода мешает видеть на дне острые цветные камни. Хочется самой нырнуть, царапнуть пятки в кровь, но знать, как это было. Прочувствовать острие собственной шкурой во второй раз, что как первый. Не верить на слово — нет, кто угодно упустит что-то важное, кто угодно не будет знать точной формы этих мерцающих осколков воспоминаний.       О чём думала прошлая она, раз приняла такое решение? Знала ли она же, что потом не сможет смириться с этим? Её ли это решение?       С каждым днём внутри с новой силой распалялся интерес, а стремление знать наверняка не давало покоя.       Вот если укусила собака, то, по крайней мере, какая?       Рыжая? Чёрная? Хромая? Злая?       Кэрол не помнила — Эдит и раньше уж тем более не могла. Да и при чём здесь это? Что это вообще меняет?       Эдит же казалось, что это меняет всё.

***

      С самого утра у Вьен было острое предчувствие того, что в этом душном городе они встретят обязательно кого-то, как назло, знакомого. И в этом действии не могло быть ничего противоестественного, словно с момента, когда Эдит открыла глаза, это стало неизбежной участью.       Словно Эдит очнулась, и висящий над изголовью кровати лик святой Сины прошептал взволнованной тогда Вьен одними губами: «Она уйдёт». И тогда же она кивнула в ответ вышитому портрету, безмолвно соглашаясь с предначертанным. Со святыми не хотелось спорить.       В Каранесе — шумном городе на востоке Розы, ей нужны были ткани и продукты, не более. Эдит же — неосознанно — пришла туда за чем-то большим. Когда на обратном пути их окликнул командир Гарнизона, Кэрол даже не охватило изумление. Она так же молча, как и лик святой, посмотрела на Пиксиса, и что-то внутри неё сказало: «Я этого ждала».       Как же досадно было, что это не избавило её от умоляющего взгляда на Эдит: «У меня же почти ничего не останется, пожалуйста, не уходи, может, ты всё-таки останешься?». Кротость в Кэрол временами уступала надежде. Топкий страх же ни в коей мере не уступал пониманию порывов Эдит. И, возможно, где-то в глубине души Кэрол был затаён интерес узнать, что произошло в ту ночь на самом деле, но этот интерес был заживо утоплен в трясине страха из-за возможной цены, которая будет заплачена ею за удовлетворение. Всё имеет свою цену, а такое знание могло стоить чрезвычайно дорого.       С самого утра у Эдит было стойкое ощущение, что напрашиваться с Кэрол в город было каким-то ошибочным решением, повлекшим за собой столь необычное для обыкновенно разговорчивой Вьен молчаливое и задумчивое состояние. Однако, что было сделано, того было не воротить, да и впрочем, особо не хотелось. Чуть больше всё-таки хотелось поехать. Беспомощно барахтаться в пустоте собственной памяти — тоже страшно.       На рынке было оживлённо, а сами люди казались более отстранёнными, чем в посёлке, по которому они прогуливались вечерами. Сонная Эдит, еле поспевающая за Кэрол сквозь всю эту толпу, была немало удивлена, когда прохладное утро превратилось в ясный и солнечный день. Всё заняло гораздо больше времени, чем она ожидала. По пути обратно встреча с кем-то знакомым в прошлом (но уж точно не сейчас) оказалась даже ещё более удивительным событием.  — А я всё думал, вы или не вы! — задорный мужской голос заставил испуганно обернуться и вмиг избавиться от сонливости. — Столько слухов ходит, но, как я вижу, у вас всё в порядке.       Она с интересом уставилась на лысого человека, явно обращавшегося к ней, и пригляделась в попытках понять, знает ли она, кто это. Безуспешное действие повлекло за собой мимолётный взгляд на стоящую рядом Кэрол, с которой странный человек не упустил момента поздороваться.       Вьен смотрела взволнованно.  — Мы с вами… — подала всё же голос девушка, — знакомы?  — Странно, — изрёк мужчина, задумчиво пригладив пышные усы. — Мы были знакомы с Генрихом, да и вами лично. Пару раз вы даже финансировали наши проекты. Но раз так… Командир Гарнизона — Дот Пиксис, будем вновь знакомы.       Эдит неловко взглянула на протянутую ладонь командира и всё так же неловко её пожала в ответ. У Пиксиса был добродушный вид, но она чувствовала, что человек напротив не так простодушен, как кажется на первый взгляд. Неоднозначное впечатление поддевалось странным ощущением от вида и манеры речи командира, но девушка упорно одёргивала себя от неприличного разглядывания Пиксиса, отвлекаясь то на выделяющийся фиолетовый медальон на груди, то на тонкий ряд морщин около острого разреза глаз.       Внутри приятно зашевелилась радость от утоления надежды что-то узнать, и Мертен охотно последовала за уходящим в сторону от бурного потока людей Пиксисом. Кэрол же осталась ждать позади, на что Эдит смогла лишь озадаченно кивнуть.  — Это было раньше, до того… — подала голос девушка и тут же запнулась, не зная, как сказать. — До того, как я потеряла память.  — Сейчас разные слухи ходят от тех, кто вас знал, — Пиксис остановился и искоса взглянул на растерянную девушку. — В основном, что вы мертвы. Ситуация… необычная. Не находите?       Эдит нахмурилась. Мужчина в ответ спросил:  — Намеренно ли произошедшее с вашей памятью?  — Вроде, — ответила девушка неуверенно, — Вроде, намеренно.  — Я понимаю, что сейчас тяжело понять, кому можно верить, а кому нет, — продолжил командир, возобновляя ходьбу, — Но я вам не враг. И всё же я бы посоветовал вам быть осторожнее.       Сомнение настойчиво вцепило свои пальцы Эдит в голову, и она всё же спросила:  — А эта женщина, — произнесла она тише, чем говорила обычно, — вы её знаете?       В глазах мужчины проскользнуло понимание сути вопроса.  — Та милая дама давно работала на Генриха. Ваши сомнения ясны, но, как мне известно, вы были близки, — ответил он, но тут же добавил: — Хотя кто знает, стоит ли доверять даже самым близким.       Девушка кивнула, умеряя всплеск случайно возникшего недоверия.  — Если меня знают, — размышляла вслух Эдит, ожидая подтверждения своих доводов командором, — стоит обратиться в Военную Полицию?  — Не стоит, — лаконично ответил он.  — Почему? — недоуменно спросила Мертен.  — Кто знает, почему они в последнее время так тщательно рыскают в округах Сины, и кто знает, почему ваше место так внезапно занял кто-то другой. Причём даже я не знаю конкретно кто, — руки мужчины сцепились в крепкий замок за спиной, а Эдит еле поспевала за его широким шагом. — Наши проекты и Разведку тоже перестали финансировать.       Эдит ощутила, как в ней в очередной раз разгорается интерес. Внутри человека, что движим страстью, кипит азарт — внутри неё же томилось раскалённое желание знать, и оно превращалось в голодную зверюгу, что шныряла внутри и пыталась заполнить собою всё пространство, кое могла. Чтобы насытиться, слов командира ей было мало.       Без познания и идеалов идти по жизненному пути сложно, а принятие было бы слишком безропотным актом; сильное желание — уже достаточно по себе цель. Сомнения здесь были излишни.  — Раз так, есть ли шанс что-то узнать? Вы могли бы мне помочь?       Пиксис встречал дочь Генриха и раньше: всё же Мертен старший был из кругов уважаемых и богатых людей, которые не скупились на помощь их армии. И он знал, как раньше воля Генриха была заветом для Эдит. Девчушка казалась на первый взгляд той, которой просто повезло родиться в изобилии и достатке. И так же которую поставили на место отца лишь по праву крови, но Пиксис знал, что отсутствие талантов в науке не было пороком для умения добиваться своего. Он видел это и раньше — такие люди пойдут на многое, если не на всё, чтобы получить или узнать то, что им было нужно. Таким человеком был Генрих, таким человеком была и его дочь.       Внешне у них не было практически ничего общего, но изнутри исходило гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Место по праву крови здесь было заслуженным.  — Я — вряд ли, — хохотнул мужчина. — Но я знаю человека, который мог бы заинтересоваться вашей ситуацией.       Пламя разгоралось сильнее.

***

 — Почему вы не показываете мне письмо? — Эдит так и не привыкла обращаться к Вьен на «ты».       Даже если они были близки когда-то, сейчас — Мертен не знала о этой женщине практически ничего. Ну, может, кроме того, что у Кэрол всегда холодные руки, хоть на солнце волосы и светятся золотистым теплом; она вкусно готовит (особенно что-то сладкое) и любит читать.       Всякая мелочь не шла в счёт.  — Я уже говорила: я не знаю, где оно, — Вьен одновременно грустно и рассержено взмолилась. — Клянусь!       Девушка, нахмурившись, молча кивнула. Из всех людей ближе всего к правде была Кэрол — она и получила в ту ночь письмо, что так некстати потеряла, и знала о Мертен больше остальных. Но всякий раз стоило Эдит потянуть за руку Вьен с собой назад — в бездонную пустоту для неё самой, но в очевидно знакомую местность для Кэрол, как женщина упорно уводила их обоих оттуда прочь.       В какой-то момент Эдит невольно стала испытывать раздражение. И сейчас, наблюдая за тем, как Кэрол подавленно отводит взгляд, она ощутила не ожидаемый укол вины за свою решительную требовательность, а недовольство от услышанного. Кэрол ей нравилась: у неё были тёплые глаза и холодные заботливые руки; Эдит ей очень хотелось верить — она даже отметала грызущее недоверие всякий раз, когда то давало о себе знать (подозрению о причастности Кэрол не хотелось давать ни единого шанса на жизнь). Но точно так же Мертен не хотелось давать и шанса на жизнь пониманию волнений и страхов Вьен, что никак не хотели её отпускать.       Желание бурно горело внутри, тогда же страх горел вместе с ним, но лишь оттого, что так и не удастся узнать правду. Эдит сжигала в этом огне любые сомнения.       После встречи с Пиксисом прошло не более двух дней и не было никаких видимых оснований верить ему и его мыслям о том, что просто поехать в Сину разузнать всё — плохая идея, но съездить в предложенный им пункт назначения было так же не такой уж и плохой затеей. Было ли что терять? Эдит в неуверенности обняла свои плечи и задумалась над тем, что стоит делать дальше.       Когда Мертен сообщила Кэрол о своих целях, она также настоятельно пересекла озвученные идеи Эдит вернуться в Сину.       Да что же в этой Сине не так?       С одной стороны, было настырное искушение поддаться собственному недоверию и отправить наперекор всем и каждому к горящему жерлу правды, а с другой — осторожность (ведь, может, и вправду не стоит одной возвращаться в Сину?).       Эдит посмотрела на свои руки и решительно высказала то, что уже говорила день назад:  — Мне нужно в легион Разведки.       Кэрол вздрогнула, чуть ли не выронив из рук тряпку, которой слишком уж усердно протирала книжные полки. Женщина почувствовала, как горечь и злость упорно стали собираться густым комком в её горле. Ждала ли она благодарностей и бесконечной признательности? Нет. Хотела ли, чтобы Эдит осталась? Да.       Подавись Вьен и опять смиренно проглоти свои порывы. Разве можно было ожидать другого?  — Завтра, — выдавила из себя короткое Кэрол и продолжила в тишине своё занятие.       Выйдя из дома в прохладный от надвигающейся ночи двор, Эдит устало уселась на порог, дабы наблюдать за уходящим солнцем. Они с Кэрол даже не пытались всё обговорить, чтобы понять друг друга. Кэрол — не хотела говорить, Эдит — не хотела слушать. Эта упрямая тишина была той неизбежной участью, что пришла в их дом заместо смерти.       Пиксис, как вариант, ставил на то, что в не лучшие свои времена Разведка захочет помочь осторожно разобраться в случившемся и в происходящем — после смерти Генриха для армии не изменилось ничего: Эдит так же безукоризненно продолжала то, что делал для войск отец; после же «смерти» Эдит изменилось многое — чуть более, чем за месяц, то для войск урезали всё и даже больше.       Прокрутив в голове последние пару дней и ещё раз обратив в пепел сомнения и чувство вины, Эдит стала задумчиво ковырять шершавую поверхность неровно сточенного камня, из которого был сделан порог дома. Блестящий диск солнца окончательно скрылся за горизонтом, судорожно оставляя за собой свет, что очень скоро рассеется под покровом ночи.  — Я — вряд ли, — хохотнул мужчина. — Но я знаю человека, который мог бы заинтересоваться вашей ситуацией.       Эдит выжидающе посмотрела в ответ.  — Наверняка, думаю, глупо спрашивать, — продолжил командир. — Но вам знакомо имя Эрвин Смит?       Э-р-в-и-н С-м-и-т.       Нет. Вообще ни разу.