Уроборос

      Иккинг постепенно приходил в себя. Он чувствовал тепло и тяжесть от укрывавшей его шкуры (вероятно, медвежьей, ибо других в его доме пока не водилось), мягкость под головой и телом, пальцы на обеих ногах и чью-то мягкую ладошку в своей руке. Последние две вещи его особенно напрягали.       Он чувствовал себя по-другому. Тело было словно меньше привычного размера, волосы, обычно заплетенные в мелкие косички на затылке, сейчас были полностью расплетены. На лбу, судя по ощущениям, лежала влажная холодная тряпка, а в воздухе вокруг витал запах лечебных трав. Сквозь закрытые глаза не пробивался свет. Значит, или был вечер или ночь, или в его комнате были закрыты все ставни. Но даже тогда, Иккинг был в этом уверен, свет бы падал ему на лицо, поскольку окно было напротив их с Астрид кровати, а само окно выходило на восток.       Ладошка в руке тоже была малознакомой. Она была мягкой, с небольшими мозолями, и немного прохладной, словно затекла. Иккинг мог бы предположить, что это Астрид, но у взрослой женщины она была грубее, а эта мягкая… словно детская.       Решившись, Иккинг приоткрыл глаза. Он был прав — сейчас ночь. Небольшая плошка со свечой стояла на тумбочке на другом конце комнаты. Света было совсем мало, но глазам, привыкшим к темноте, хватало и этого. Ладошка, сжимавшая его, действительно оказалась детской. Рядом с ним, заснув прямо на небольшом стуле, был мальчик. Его голова лежала на постели, не касаясь ног Иккинга. Черты лица смазывались угловатыми тенями, но были смутно знакомы. Волосы ребенка были огненно-рыжие, как у его отца в лучшие годы (т.е. до выходок Иккинга, связанных с драконами).       И больше всего Иккинга настораживало то, что детская ладошка мальчика была больше его. Прикоснуться к лицу и волосам другой было делом недолгим. Не было даже легкой щетины, кожа была на удивление мягкой и упругой. На месте шрама, оставленного в далеком детстве Грозокрылом, была гладкая кожа. Словно дракон никогда и не влезал в их дом и не похищал маму.       Ребёнок, видимо, почувствовавший его шевеления, проснулся, сонно протирая зелёные, как у самого Иккинга, глаза. — Ты очнулся! — воскликнул он, когда заметил бодрствующего Иккинга, — лежи! Я позову родителей!       Спрыгнув со стула, он быстро побежал к двери, и оттуда, вероятно, вниз. Иккинг же, удивленный, сел в кровати. Он слабо понимал, что здесь происходит, но одно знал точно — это связано с тем странным наводнением и не менее странным змеем.       «Ёрмунгард, сын Локи… куда ты меня закинул? И как?»       Долго думать ему не дали. Послышался топот ног, который исчез возле входа в его комнату. Дверь, оставленная приоткрытой, полностью отворилась. Первым внутрь вошёл высокий широкоплечий викинг с густой рыжей бородой, следом — худая женщина, чьи каштановые волосы были заплетены в толстую косу. В них Иккинг с удивлением признал Стоика и Валку, своих родителей, только гораздо моложе.       «Этого не может быть. Они же умерли…» — Слава Одину, — выдохнула Валка, подходя к кровати и крепко обнимая сына. Стоик обошелся тем, что сел в изножье кровати, благо её размеры и габариты Иккинга позволяли. Женщина, отпустив сына, устроилась рядом, сжимая в руке тряпку. Она пока не пригодится. — Мам, пап, что случилось? — Иккинг недоуменно посмотрел на родителей, потом перевёл взгляд на мальчика. Тот успел немного отодвинуть стул от кровати и снова сесть. — Мы с тобой, — заговорил ребенок, — хотели прогуляться до оврага в глубине леса, там как раз ягоды поспели. Заигрались, я нечаянно тебя толкнул, — он шмыгнул носом, — и ты упал в озеро, ударившись головой о дно. — Когда Бьёрн тебя принес, — продолжила Валка, успокаивающе поглаживая ребенка по голове, — мы сразу отнесли тебя к Готти. Около недели ты был в бреду, и только сегодня очнулся.       Иккинг, прижав колени к груди, задумался. Он ничего из этого не помнил. Всё должно было быть по другому… — Иккинг, — негромко обратился Стоик к сыну, — что последнее ты можешь вспомнить? «В том-то и дело, что ничего», — едва не слетело с языка. Надо было собраться и включить голову. Нужно действовать осторожно. — Я… я почти ничего не помню, — огорошил он родителей, — я помню вас, помню, что Бьёрн мой брат, — выводы оказались верны. На Олухе, конечно, все друг друга знали, но дети ночевали всегда в своих домах. — Я помню викингов в нашей деревне. Как она выглядит. Где и что находится. Но события… их словно стёрли, — Иккинг поднял глаза (он даже не заметил, когда успел их опустить) на родителей, позволив непониманию, таившемуся внутри, немного показаться наружу.       Родители и брат были шокированы. Их предупреждали, что может произойти многое, в том числе и потеря памяти, но они надеялись на лучшее, как и жители этой деревни. — Сколько мне лет? — спросил Иккинг через пару минут, когда, ему показалось, родителей отпустило. — Восемь. Мне десять, — понурив голову, ответил Бьёрн. Он считал себя виноватым, что не уследил за собой и столкнул, пусть и нечаянно, брата в овраг.       Иккинг, заметив слегка подавленное состояние родителей (которое, отчасти, он сам и сделал), решил немного подбодрить их: — Мам, пап, Бьёрн, всё будет хорошо. Память — дело наживное. А если не вернется, то и Тор с ней. Новых воспоминаний сделаем, — он робко улыбнулся, — давайте лучше спать. Ночь на дворе.       Родители зашевелились, молчаливо признавая правоту младшего сына. Тряпку, вместе с большинством настоев, Валка забрала с собой. — Я оставлю тебе свет, на всякий случай, — сказала она перед уходом. — Если, если что-то понадобится — зови, хорошо? — Бьёрн ушёл только после кивка брата.       Иккинг же съехал по подушке под одеяло и сложил руки замком на груди. Хорошая поза для «подумать».       «Что мы имеем. Огромного змея, перенёсшего меня сюда. Живую семью. Брата. Целую деревню викингов. И драконов. Постойте, но, если я почти в своём прошлом, значит, еще идёт война? Как там сказал Ёрмунгард? «Соверши своё деяние вновь»? Значит, будем мирить людей и драконов. О Тор, снова сражаться с той серой драконихой!»       Иккинг раскинул руки, насколько позволяли это сделать стена и ширина кровати.       «Беззубик, братец, я надеюсь, ты помнишь меня»       Он почти не мыслил себя без ночной фурии. За пятнадцать лет они едва ли не срослись, настолько часто были вместе. Они стали опорой друг другу. Беззубик не мог (и не хотел) взлетать в небо без своего наездника, а Иккингу, несмотря на протез, было тяжеловато ходить, особенно по лестницам. По этой причине он старался забираться наверх через окно, верхом на драконе. Со временем Иккинг, конечно, привык и научился подниматься самостоятельно, но всё равно предпочитал через верх.       Сейчас же его драконий брат был неизвестно где, и Иккинг не знал, помнит ли он его.       «Ладно, слезами горю не поможешь. Придется привыкать ко всему заново. Вождь не я, нога цела, повсюду враждебные драконы, но мы справимся! Раз уж после всего пережитого выжил, то и здесь не пропаду. Родной остров, как-никак»       Немного повозившись, Иккинг, найдя удобную позу, заснул. Во сне он видел два глаза: столь знакомый, родной Беззубика, и пугающий, чужой Уробороса.