Уроборос

      Иккинг чувствовал крылья, ветер, бьющий в грудь. А после что-то сковало тело, заставило упасть.       — Не люди и драконы начали войну. Всё случилось намного раньше.       Громкие крики, похлопывания по плечам. Фурия узнала их — асов, богов.       — Всё началось с них. Боги, забавы ради, убили моего любимого сына, лучшего из всех сыновей и дочерей. Те сторонились божественных покоев, помня мой опыт. Но это им не помогло.       Иккинг смотрел на занесенный кинжал и вдруг понял — ничто ему не поможет. Не он стоит перед драконом.       Удар был быстрым, но боль вспыхнула в груди ярким цветком. Несколько секунд он ещё мог кричать, прежде чем видение закончилось.       — А люди лишь подхватили развлечение всевышних, уподобляясь им, — Иккинг чувствовал старую боль в голосе Уробороса, когда ты давным давно получил рубец вместо раны, но не забыл, кто её нанёс.       — Мой отец схитрил. Когда Один создавал людей, он подменил Ве, даровав людям кровь и румяна. То, без чего невозможно жить. Отец забрал себе ключик от их тел и душ. И, порой, мы можем влиять на них. На тех, кто ярче всех сияет, — змей зашуршал кольцами, и вскоре его глаз оказался напротив Иккинга.       — Ты не первый, кто братается с драконом, не первый, кто пытается остановить эту войну. Это вечное противостояние детей Одина с моими детьми, которое невозможно завершить повсюду.       — И всё же есть такие же, как и я. Твои дети в телах творений Одина.       Змей молчал, однако Иккинг видел всё то, что он хотел сказать.       — Я не сдамся. Ты сам видишь мою душу, что я не найду покой, пока не разрешу этот вопрос.       — Даже если ради твоего Пути придётся пожертвовать всем?       Иккинг понимал, видел путь с драконьими следами. Семья, любовь — всё это остаётся на земле, покуда он будет в небе. Всегда.       И Иккинг признавался себе, что думал об этом. Было бы больно вновь терять практически всех, кого любил, ради цели. Но Цель вела его, даруя покой. Это были его миры, мир людей, мир драконов. Но на обоих стульях он не усидит. И, если в прошлой жизни ему не оставили выбора, короновав на ледяном пепелище, то теперь обе тропы были ему открыты.       — Подумай над этим, всадник. Подумай над этим, сын.