Солнце в волосах

Так они и проводили свои недели в заключении. Так Никита узнавал, что его брат любит, что не выносит, как проводил время раньше, с кем общается и как. Пару раз к ним даже заходили его друзья и знакомые: тренеры, гимнастки и гимнасты, даже какая-то балерина. Увидев её, Никита понял: не только у его брата и Кристины была привычка одеваться теплее, чем следовало. Теперь он убедился в том, что это свойственно, похоже, всем спортсменам и танцовщикам. Они жили вместе и теперь видели друг друга каждый день. Первым, что видел Никита, был его брат-близнец. Вторым — тоже. И третьим, и четвёртым. И последним за день. В Москве у него не было приятелей, единственное развлечение — это размалёванные лица продавщиц в супермаркетах и — снова — Юра. Он бинтовал его через день, крепко, только на выдохе, кормил, развлекал. Они даже спали вместе. А куда ещё им обоим идти? Поначалу спать с кем-то было жутко неловко. Никита просыпался по ночам, пялился в тёмный потолок, боялся сделать лишнее движение — вдруг разбудит его? Юре сон был важнее, чем ему. Он спортсмен. Кто угодно сказал бы то же самое. И странно: Юра даже про эти беспокойные ночные бдения каким-то образом прознал. «Лишний раз тронуть меня боишься? Не бойся, я не хрустальный». Через какое-то время Никита сам проснулся под утро от странного ощущения — от рук и ног, оплетающих его всего. Юра крепко держал его, как будто любимого большого плюшевого мишку. Потом и к этому Никите пришлось привыкнуть. Ну обнимали его, и чего тут такого. Быть может, именно сейчас им предстоит стать родными друг к другу. Кажется, так его никто ещё не обнимал. «Ты помнишь нас с тобой в детстве?» — спрашивал Юра. «Нет». «Я тоже… не помню. Странно это?» Нет. Для него это уже было нечто обычное. А вот Юра со всей своей броскостью и смелостью — нет. Он сам повторял ему: «Прекрати сравнивать себя со мной!» А он не мог — не мог перестать. Потому что разница была слишком велика, чтобы с ней смириться. У Никиты гораздо более тусклые волосы. Он скорее брюнет, чем рыжий. Его голова не горела так на свету и не просвечивала, как у Юры. Всегда опущенный вниз взгляд, молчаливость, неулыбчивость. Он умел выглядеть другим, но только среди близких, забывая о всякой своей неуверенности, о всех своих сомнениях в том, кто он такой, что он — может. Юра любил цветастые вещи, такие же яркие, как он сам. Никита любил надевать максимально удобные и простые толстовки. Серые, чёрные, белые. Других ему не надо было. Они были, эти два, полной противоположностью друг друга. Настолько разными, что им почти нельзя было находиться вместе. Казалось, что если такая разница существует, логика лишается всех своих законов. Но Никита, разбирающийся в ней лучше остальных, заверял: и такое может, на этом жизнь не кончается. И вот эти по-особенному разные люди практически терпели случайные и нарочные прикосновения друг друга. Никита ловил на себе внимательные взгляды, изучающие, всегда нетерпеливые и жадные. «Что?» — спрашивал он. «Что смотришь?» Юра отнекивался и не признавался. «Нравишься ты мне», — сказал он ему как-то раз. «Наглядеться не могу на тебя. Грех не смотреть, знаешь ли». А Никита не понимал: на что смотреть-то? Куда? На пустое место, остающееся после него? А Юра продолжал, продолжал заниматься всё тем же. Скоро он начал полноценно растягиваться. Боль из груди почти ушла, он стал нормально дышать. Никита больше стал понимать и в гимнастике. Юра в штуку или даже серьёзно предлагал ему присоединиться к нему, но тот всё-таки не стал. Если Юре-то удалось отделаться трещиной — он сломает себя пополам. Или рассыпется от такого. Почти через три недели врач позволил ему постепенно возвращаться к прежним нагрузкам. Ещё немного, и Юра совсем будет как новенький. Ночью перед этим заветным днём Никита спал особенно крепко. Но не слышал, не чувствовал возле себя рядом никого. Юры словно не было рядом. И почти под утро к нему вернулся не он, а чьи-то руки. Которые, может, и ему принадлежали. Но пока Никита думал, что это только сон. Кто-то положил ему руки на живот, а потом на пах. Никита ткнулся лицом в подушку и замотал головой. Нет, нет. Его тело весьма чутко ответило на эти прикосновения. Никита даже во сне пытался в себе это подавить и успокоиться. Но как бы не так. Уже не сквозь трусы — чья-то тёплая ладонь легла ему на член и сжала его. Никита вздрогнул и заворочался. Поднял голову: ничего нового — только он и Юра. Часы показывали полдевятого. — Выспался? Никита опустился обратно на подушку и повернулся на левый бок, лицом к Юре. Он надеялся, что не разбудил его своими ворочаниями. — Наверное. Не очень хорошо спал, но… — Да я вижу. — Никита недоуменно поднял брови. Юра смотрел уже куда-то не туда, не ему в лицо. — Вот это доброе утро… Никита не знал, начинать ему сгорать со стыда или нет. Потому что он опустил глаза и увидел, что одеяло, тоже одно на двоих, оказалось всё на Юре. Ему теперь отлично были видны и его голый живот, и возбуждённый член. Хотя бы не без трусов, и на том спасибо. Никита не помнил уже, когда в последний лет он просыпался с утренним стояком. Это было как-то… не его. — Бля, — только и смог выдавить Никита. — Прости… — За что извиняться? Ты пока ещё ничего не сделал. Юра выглядел довольным. Скалил зубы, лениво развалившись на большей части кровати. Он зевнул, перевернулся на спину и потянулся. Одна из его ног коснулась лодыжки Никиты. Тот по привычке отдёрнул её. Ступня Юры опять настойчиво потянулась к нему. — Что тебе такое интересное снилось? — спросил он. — Ничего, — солгал Никита. — Нет, правда. — Ничего, я же говорю. — Он кажется раздражённым, заведомо ожидающим плохой день. Ступня скользит вверх по его ноге, почти что доходит до колена. — Ты решил начать растяжку прямо с утра? — спрашивает Никита. Ему неудобно от этих прикосновений: в животе всё ещё пульсирует, всё его тело кажется удивительно чувствительным, один комок нервов. — Да легко. Поможешь мне? Его нога быстро плюхается ему куда-то на живот. Никита шумно вздыхает и чертыхается. — Не делай так, Юр. Было похоже на то, что он его просто дразнил. — А что я делаю? Помогай. — Я… не знаю как. Его взгляд невольно опустился на ногу Юры. Рыжие тонкие волоски, какой-то белый выпуклый шрам. Он хочет спросить, откуда, но слова застревают в горле, как толстая рыбная кость. Режут связки и не дают ничего сказать. — Ну чего ты ждёшь? Вперёд. Тяни меня куда-нибудь, я устал. Юра вдруг берёт его за запястье. Хватка кажется смутно знакомой. Никита задумывается и жалеет, что вообще начал: во сне было всё то же, те же ловкие и нетерпеливые пальцы. Он вырывает запястье и садится на кровати. Потом скидывает ногу Юры с себя и проводит рукой по лбу. Его щёки невыносимо горят. — Ты чего? — Я… я не могу. — Почему это? Юра тоже приподнимается, тянет к нему свои руки, Но Никита его опережает. — Не надо. Во сколько тебе на тренировку? — Во сколько хочешь. Ты торопишься? — Я никуда не тороплюсь, — зло говорит Никита. Он встаёт и идёт в ванну, запирается там. Эрекция, к счастью, скоро проходит: непонятно откуда взявшееся возбуждение вытесняет досада. Ему, конечно, нравилось, когда его трогают. А куда без этого. Как хорошо, что уже скоро это всё закончится. Никита делает повязку на груди Юры жёстче обычного, потому что злость придаёт ему сил. Брат на это ему ничего не говорит. Наоборот, тот покорно повесил голову, ждёт, пока он закончит. Они оба завтракают и едут в зал. Даже когда Никита остаётся наедине со своими тяжёлыми и нехорошими мыслями, ему легче не становится. Всё ещё сложно вот так вот взять и забыть о том, что произошло утром. Он стал много молчать и ещё больше хмуриться — куда уж больше. Юра, конечно, заметил в нём эту перемену, но не пытался с ним заговорить или даже развеять его тревогу, нависшую над Никитой, как какое-то злое проклятие. О нет, наоборот. Он всё ещё хмыкал и улыбался ему. Никита продолжал ловить на себе будто бы заговорщические, понимающие взгляды. Да что он мог понимать? Всё закончилось тем, что Никита уселся в знакомый угол, притянул к себе спортивную сумку брата, поставил рядом заранее набранную бутылку воды и стал жадно — непривычно жадно — выхватывать среди других рыжую макушку. Такая голова была среди них одна. Никита видел пару других рыжих гимнасток здесь, но они совсем не были на него похожи. Сиял и горел только Юра, безудержно улыбался и смеялся над ними всеми только он один. А потом что-то произошло, и Никита перестал восхищённо вбирать каждое его движение. Это всё сменилось сначала очередным тревожным и душным чувством. Потом опять непонятно откуда взявшейся злостью. Никита перестал замечать его ловкость и красоту. Гимнасты разделились на группы, и ближе всех к Юре почему-то оказался незнакомый ему парень. Эти оба весь час не отлипали друг от друга. Да и потом, когда пошли единичные выступления, они не просто ждали — они нагло продолжали разговаривать друг с другом. Шушукаться, как девчонки. Никто на них и внимания не обращал, никто не закрывал им рот. Юра нарушал дисциплину, а ему это просто прощали. Никита такое прощать не мог. Он впервые познал ревность. Вот так вот неожиданно для самого себя. И к кому? Все эти недели его мир состоял только из Юры, а мир Юры — из него. И теперь что-то сломалось, не задалось с самого утра. Всё ещё такой близкий, на расстоянии вытянутой руки, а уже не принадлежит ему. Никита продолжает ловить пока что редкие взгляды Юры. Они спрашивают его, смеются: ну что, как ты себя чувствуешь? Взглядов, пронизывающих насквозь и злых, было больше от самого Никиты. С ним такое и правда впервые. Когда они оба куда-то уходят уже почти под вечер, Никита решает на всю плюнуть. Хватает свою куртку, но бросает вещи Юры. И уходит. До метро нужно перейти дорогу. А там уже сесть на поезд и почти что до конечной. Раз Юре так хорошо, раз он поправился, значит, он может собирать и остальные свои вещи и уезжать из Москвы, из своей затянувшейся до неприличия командировки. Вот так вот и кончается всё хорошее — плохим. А Юра через пару часов, когда уже достаточно поздно и для него, возвращается тоже домой и видит готового к отбытию брата. Тот собирается оформлять билеты. — Куда ты собрался? — спрашивает Юра. Никита оборачивается, хочет увидеть на его лице хоть что-то понятное, человеческое: замешательство, страх, удивление, — но ничего! Ничего там! Он опять смеётся и издевается над ним. Это задевает его за живое. — Домой! — выпаливает Никита. — Тебе слишком тесно, должно быть, со мной живётся. — Мне? Ничуть. Во сколько поезд? — В шесть утра. Я переночую на вокзале. — Ну ты и глупый, — только это он слышит в ответ. Юра просто подходит к нему, вырывает из рук телефон, а потом и сумку. — Что ты делаешь?! Отдай. Мне пора. Я уже вызвал такси до вокзала. — Кого ты обманываешь? Тебе никуда не надо. Такси нет. Никита обманывал, просто ляпнул сгоряча: такси он ещё не успел вызвать, конечно. Но свалить с этого душного, тяжёлого воздуха всё-таки хотелось. — Знаешь, как ты себя сейчас ведёшь? — спрашивает Юра. Они оба знают: как идиот. — Как ребёнок, — продолжает он и бросает сумку. Свою, Никиты. — Никуда ты не едешь. С чего бы это ты просто так сорвался с места? Что-то случилось? — Ты случился, — буркнул Никита. — Что? — Ничего, — сказал он. — Всё нормально.  — Ты что, ревнуешь? Никита, который в этом себе ещё не признавался, даже слышать такой абсурд не мог. — Нет! Ты что несёшь? — Ну, а что это тогда? Пялился на меня всю тренировку, а я просто… — Ты тоже на меня постоянно пялишься, и ничего! — выплёвывает ему Никита. — Где ты был так долго? — А это было долго? — Юра как ни в чём ни бывало, будто не понимает его вовсе, пытается заглянуть на часы. — Где ты был?! — Не хочешь уже успокоиться? Садись. — Он указывает на краешек кровати. — Не буду я никуда садиться. Мне нужно на вокзал! Юра не верит ему и просто фыркает. Минута замешательства, и Никита летит на кровать спиной. Такой подлости он с его стороны не ожидал. Борется, пытается встать, но не может: Юра крепко его держит. Ещё крепче, чем свои цветастые полотна и своих цветастых ярких друзей. — Ты сам себя теперь ведёшь как ребёнок, — говорит ему прямо Никита. — Нет, ты. — Ты первый начал! — Ну в самом деле как ребёнок. Никита оставляет попытки вырваться. Он ничего в этой жизни делать не умеет хорошо и вовремя. Ещё раньше надо было уйти, не ждать никого. Чего он добился этим, ну чего? — Не сбежишь от меня больше? — Да куда сбегать? — Я же твой брат, — хмыкает Юра. — Вот именно. Брат. — Ну признавайся. Чем тебе не понравился мой Алексей? Никита даже не знал, коробит ли его слово «мой». — Всё с ним хорошо. — Тебе он понравился? Хочешь, отдам? От наглости Никита даже не знает, что сказать. Да за кого он его… — Я не... — Ты что? — Мне не нужен этот Алексей. Мне… — Ну? — насмешливо допытывается Юра. — Мне нужен… Он не понимает, что происходит. Только пару секунд назад его хватка была мёртвой. Юра крепко того держал за запястья. А теперь одна рука освободилась — рука Юры отчаянно скользнула вниз по торсу. — Кто нужен, Никита? Я его знаю? Он догадывается. Он обо всём догадывается, когда ладонь, дразня, выжидающе останавливается на животе, прямо на выбившейся футболке. — Мне ты нужен. — Никита уже не скрывает своей клокочущей злости. На него, на их всех. Потому что его опять обманули и выставили дураком. — Всё сказал? Всё? — продолжает поддевать его Никита. — Всё. Рука срывается на ширинку и нажимает на неё. — Не хочешь ничего добавить? — Нет. — Точно? — Я не буду… Юра хватает его за пояс джинсов и оттягивает чуть-чуть вниз. Ему теперь удобно запустить туда руку. — Хорошо подумал? Никита не хочет больше этого терпеть. Он вырывается, хочет сесть, но Юра ему это сделать не позволяет. Он перехватывает его губы и целует — больно, жёстко. Потом, когда и этот поцелуй заканчивается, Никита думает про себя: всё ли это, чего он хотел? Достаточно? Он уже обо всём догадывается. И о руке в том числе. Нет, такое спутать сложно. Это был Юра. Они смотрят друг на друга. Юра делает небольшую паузу, потом не говорит, приказывает: — Снимай с себя всю одежду. Руки Никиты повинуются, а не действуют по собственной воле. Он выпутывается из тесных объятий куртки, поддевает майку и снимает её через голову. — Это по-твоему вся одежда? — Светлая бровь Юры взлетает вверх и пытается сложиться в знак вопроса. — Или мне тебе помочь? Это был не обычный, а риторический знак вопроса, который не подразумевал под собой ответа. Никита уже начинал понимать, что от него хотят, но именно в этом месте силы оставили его. Силы тела, силы мыслей. А Юра впился ногтями в его кожу, сам расстегнул джинсы и рванул их вниз вместе с трусами. Никита почувствовал себя как утром: тогда на нём было хоть что-то, но от такого взгляда Юры, обличающего и бесстыдного, он был как голый. Пока рука, не задерживаясь ни на чём, скользнула в пах, Юра губами прижался к его уху. Теперь он мог почувствовать даже улыбку — на себе. — А мне теперь поможешь? — Что? — не сразу сообразил Никита. — Мне поможешь раздеться? Я вроде показал тебе, как это делается. У него пальцы дрожали, пока он с него снимал оставшуюся одежду. — Хороший мальчик, хороший… — съязвил Юра и рассмеялся. Зато рука его хватки не ослабляла. — Хватит. — Ты хочешь, чтобы я прекратил? Это было, конечно, полным абсурдом. Он лучше всех знал, что делать этой рукой. Юра толкнул брата обратно на кровать, прижал сверху. — Поворачивайся на живот, — сказал он. Никита повиновался со странным гнетущим чувством неизвестности. — Ты точно знаешь, что делать? Юра, который только пропал куда-то, встал с кровати, плюхнулся обратно и тихо, вкрадчиво рассмеялся над его ухом. — А ты думаешь, что ты у меня первый? Никита ткнулся носом в подушку и замолчал. Ну да, конечно. О чём он вообще говорит… — Но ты не переживай, как брат — ты первый… Остальное Никита вообще запомнил плохо. Это было примерно так, как он ожидал: очень больно и достаточно жарко для него. Он искусал всю руку, подставленную Юрой. Но он всё равно кончил: сделать это ему хотелось уже с самого утра. За окном уже была ночь, когда они оба устало упали на подушки. Юра задумчиво рассматривал свои костяшки и оставленные красные и синие следы на них. — Ты больше никуда не уедешь? — спросил он. — Нет… — ответил Никита со вздохом. — Это звучало как-то неуверенно, давай ещё раз. — Нет, я никуда не поеду. — Уже лучше. — Я… я уже написал маме, — виновато шепнул Никита ему через минуту. — Что ты ей написал? Юра покряхтел, сунул руку куда-то под подушку. Там он и нашёл телефон Никиты, который всё это время был на кровати рядом с ним. — Сейчас посмотрим… ага… Как ты хотел от меня сбежать. — Мне надо было её предупредить? Что теперь делать? — Да легко, — как всегда просто заявил Юра. Будто отмахнулся от препятствия. — Так, пишу… «Прости, я не поеду сегодня домой. Юра… за-бо-лел…» — Она с ума сойдёт от переживаний. Он продолжал: — «Его освободили от тренировок на… месяц?» — Ты сдурел? — Ладно, ладно. Ненадолго. — И как долго мы так сможем её обманывать? — Да сколько угодно. У тебя несчастный больной брат со сломанным ребром. Кстати, развяжи бинты, а то я чуть не задохнулся сегодня в них. Юра вытянулся и подставил ему свою широкую перебинтованную грудь. Никита уже привычно нашёл кончик, потянул его на себя и стал разматывать. — Зубами, — был ему совет, но он всё равно продолжил своё дело. Потом вставать было тяжело: он просто сбросил горку бинтов на пол и лёг рядом. — У тебя ничего не болит? — спросил Никита, имея в виду, конечно, его бок. Когда Юра дышал, боль в ребре иногда появлялась. — У меня к тебе тот же вопрос. — Болит, — хмуро признался Никита и обнял руками подушку. — Ну, бедняга. Поболит и перестанет. Тебе подуть, чтобы легче стало? Никита рассмеялся. — Ладно, иди сюда, обниму. Завтра вставать так ра-а-ано… Я уже и отвык… Вот и всё — не было больше этих взглядов, были только обычные, понятные ему. Загадка в них кончилась, на всё нашёлся свой ответ. Никита на следующий день опять смотрел на то, как растягивается и тренируется Юра. — Как думаешь, смогу ли я опять участвовать в соревнованиях? — спросил он как-то раз. — Конечно можешь. Всего-то трещина… — Да нет, я не совсем об этом. В субботу новый турнир для мужчин-гимнастов. Никита догадался, к чему он клонит. — Если с тобой что-то случится, — сказал он, — я не смогу уже больше с тобой оставаться. У меня колледж и куча долгов. Мама забыла, как я выгляжу. — Если со мной что-то случится, то уже только перелом шеи. Не беспокойся, это смертельно. Никому не придётся за мной ухаживать. На денёк останешься для похорон… — Никита ткнул его в бок, не в тот, больной, но Юра продолжил: — Слушай, мы ведь отлично с тобой понимаем, что я бы справился один. — Ты о чём? — Трещина в ребре. Бинтовать себя раз в день и лежать на кровати — не слишком сложно. Я и дальше спокойно тренироваться мог. Признай, что ты хотел остаться. Никита не признал. Такие очевидные вещи не признают. Конечно, он хотел остаться. Никита до сих пор вспоминал с щемящей болью в сердце беспомощного и бледного брата на ещё более бледных белых больничных простынях. Эта его травма была настолько несерьёзна, особенно для спортсменов вроде него. Царапина, не больше. И Юра не возникал, не спорил с ним по этому поводу. Всё словно вело к этому, всё было известно с самого начала. Днём и утром тренировки, вечером — пломбир и наскоро сготовленная еда на двоих. А можно даже без еды: ночи напролёт другие тренировки. — Что будет, если Кристина узнает об этом, — жалостливо говорит Никита как-то раз, вечером перед соревнованиями. — А как она узнает? Ты ей говорил? — Нет. А ты? — И я нет. Вот и всё. — Но ведь она как-то знает, — всё ещё волнуясь повторяет Никита. — Никто ничего не узнает, — уверенно заверяет его Юра. — Хватит бродить. Иди сюда. — Тебе нужно выспаться перед завтрашним днём, — говорит Никита, когда его брат знакомо хватает за руку. С кровати высовывается нога Юры: стоит ему сделать только одно движение, как под кожей тут же проступают мышцы. Он сам — одна сплошная мышца. — И я о том же. Я буду отдыхать, а ты за меня поработаешь. Никита замер посреди комнаты, не зная, что Юра имеет в виду. Тот удобно развалился на кровати, расставил ноги и обнял подушку, как будто готовился ко сну. — Чего ждёшь? — А что мне делать? — Я думал, ты у меня опытный. Смазка в нижнем ящике стола. Там она уже заканчивается, но нам хватит. Давай. Никита широко открыл глаза и рот, но всё-таки ничего не сказал. А приступил к делу: к смазке, к бёдрам и ягодицам Юры с характерными ямочками по обе стороны. — Хватило? Ой, так холодно. — Наверное хватило. Я… не знаю. — Будь увереннее, Никита. Я не сломаюсь, ты же помнишь? Раз гимнастика меня не сломала, ничего уже больше не сможет. Но ты можешь попробовать. Юра над ним откровенно смеялся. Такого издевательства над собой Никита уже вынести не мог. Он подумал его пожалеть, но не стал. У Юры была не только сильная, но и гибкая спина. Никита поражался этой гибкости. Когда он вошёл во вкус, то начал проверять, насколько его хватит: предел был у него, у Никиты, не у Юры. Его спина была одной бесконечной изогнутой линией, проступающими рёбрами и мускулами. Как бы Никите это ни нравилось, ему казалось, что Юра ничего не чувствует, кроме боли. Он не сломался, но его стоны больше были какие-то вымученные, с надрывом. Они его окончательно разжалобили. Никита отпустил Юру в конце концов. Тот не перевернулся на спину сразу, а только потянулся, как кошка. — Когда ты уедешь, я обязательно постираю бельё, — сказал он. — Всё грязное. И правда: когда он перевернулся, под ним уже расплывалось жирное белое пятно. Такие были на другой простыне, которую Юра уже успел заменить. И вот опять то же самое. — Хотя можно и не стирать… Мне и так нравится. Никита хмыкнул и лёг рядом. Тут же Юра услужливо подставил ему под щёку своё плечо. — Ты ещё не передумал выступать завтра? — Да ты что. Ты меня так отодрал сегодня, что у меня разом столько сил и вдохновения прибавилось… Никита спрятал лицо поглубже. — Это означает, что тебе понравилось? — Мой ученик. Раз так — точно понравилось. Никита уже стал засыпать и понял: завтра не просто соревнования и тяжёлый день. Завтра ему самому возвращаться домой и уезжать из столицы. * * * Он знал, что так и будет. Вспышка рыжих волос, на этот раз жёлтые ленты в цвет. Никита как всегда заворожённый и не может свести глаз. Он гордится своим братом. Даже когда взгляд Юры на нём останавливается, ничего не происходит. Он срывается вниз в танце, но успевает себя подхватить лентами. А потом Никита смотрит за тем, как брату вручают долгожданное и заслуженное золото. — Ну, ты как? — спрашивает он потом, в раздевалке. — Ничего не болит? — Задница немного. Пройдёт. Юра опять, опять над ним насмехается. А вечером они уже на вокзале, сумрачном, холодном, но сером. Он возвращается домой, и его встречает до сих пор знакомый пейзаж. Никита спрашивает: что нам делать, когда мы увидимся вновь? «Хотите — приезжайте на Новый год. Или я к вам. Хоть раз в жизни будешь встречать меня с улыбкой, а не с этой кислой вежливой миной…» Никита научился у него этой улыбке — только у Юры была такая. Он провожал его, стоя на перроне. Сияющие от фонарей рыжие волосы горят. Юра наблюдает за ним, яркий, счастливый. Образ Москвы раскалывается. Никита тоже — яркий, счастливый. Улыбается ему в окно. И даже плечи его прямые, свободные. И всё как будто видится по-другому, в тёплом мягком свете.