мгновения общей вечности.

— Ты же будешь любить меня, когда из сасного парня я начну превращаться в заёбаного жизнью мужика, Тсу? — Боже, Рёга, ты дурак. — Но будешь же? — Поскольку из сасного парня ты начнёшь превращаться в не менее сасного мужчину — да. — А если нет? — Бо-оже… Малость взъерошённый сонный парень обнимает другого малость взъерошённого сонного парня. Гладит по спине, прижимает к себе — совершенно неудобно, уставшее тело (и своё, и чужое) сейчас максимально неповоротливое и тяжёлое. Впрочем, будто бы кто-то об этом задумывался. — Я буду любить тебя даже тогда, когда из тебя песок будет сыпаться, — Тсузуку тихо хмыкает, целует в висок. — Эй, это моя фраза, — недовольно щурится Рёга, обнимая его в ответ. — Я знаю. Ещё Тсузуку точно знает, что они будут стоять вот так, обнимаясь, очень долго. Каждый раз хочется на подольше задержать это ощущение особенного тепла, постоянного в сердце, но непозволительно быстро ускользающего физически. Пальцы периодически цепляются за одежду, за кожу под ней… Давно изученные, по-своему родные прикосновения поразительно часто говорят намного лучше слов. Но сейчас необходимы и слова. — Ты точно не волнуешься из-за какой-нибудь херни поважнее моей любви? — Я тебе уебу сейчас. — Я серьёзн- ай! Рёга улыбается, конечно, по-доброму, но почти злорадно. Снова тыкает под рёбра, про себя замечает, что парень в его руках смешно дёргается в попытках вырваться. — Прекрати! — Не-а, — усмехается Рёга. И тут же айкает сам. — Блять, Тсузуку, не- Дальнейшая часть происходящего малоинформативна. Важно знать, пожалуй, только то, что в результате этой части Рёга оказался свален на диван. И всё равно победное «ха» издал именно он, потому что затыканный до полусмерти Тсузуку валялся рядом и вставать, кажется, пока не собирался. — И знаешь, какова мораль? — умным тоном спросил Рёга. — Тебе чаще удаётся затыкать меня? — Нет. Твоя любовь — это самое-самое важное для меня. — А, ты всё ещё про это, — Тсузуку демонстративно тяжело вздохнул, — я зна-аю-ю. — Много знаешь, а всё такой же дурак. Такого рода разговор может продолжаться безумно долго, и они оба знают это. Конечно, Тсузуку очень хотел бы дознаться, тяготит ли Рёгу грядущее совершеннолетие, наступает на пятки или же на голову, пугает ли, но… сейчас, кажется, правда лучше поговорить о вневременных вещах, большинство из которых зашифровано в часто срывающемся с губ «люблю». Рёга приобнимает Тсузуку за плечо и тянет к себе, а тот кладёт голову на его плечо и берёт за руку. По сравнению со сплетением их пальцев, время — просто бесконечная ось икс, относительная и совершенно неважная. Лёгкие соприкосновения губ — полное эндорфина мгновение их общей вечности, пропитанной энергетикой чего-то поистине прекрасного, свойственного только им. Крепкие трепетные объятия — исключительно близкое тепло, зарождающееся под рёбрами у обоих, расходящееся волнами по телу и превращающее унисонный пульс в чувственные вздохи. Едва ли их обоих сейчас можно назвать взрослыми, едва ли можно не назвать детьми или хотя бы подростками. Едва ли можно не списать прочувствованность простейших моментов на возраст и неопытность. Едва ли можно не предполагать, каким будет их раздельное будущее через энное количество лет. Вот только… Полночь. Наступил новый день. — Знаешь, Рё… со мной тебе вечно будет шестнадцать.