***
Конец июля. Очередная прогулка и обзор окрестностей вновь затянулись — Байльшмидт уже порядка семи часов бродил по полям и деревушкам, огибая черный северный лес. Чем только ни занимался маг в попытках отвлечься: и угонял лошадей у простых крестьян, и, обратившись хмурым вороном, срывал с девушек и благородных дам украшения... но ничего не приносило былой радости и не избавляло от напасти. Последний вариант, который Байльшмидт до последнего не желал рассматривать, сейчас начинал казаться наиболее подходящим — навестить жуткого северного соседа, проклятый лес. Темнота и неприступность пугали всех его близких обитателей. Ни один крестьянин не заготавливал близ него древесину и не пас скота. Причиной тому служили не только обезумевшее от голода зверье и вечные штормы, но и народное предание о Великом Некроманте, жутком властелине этих земель, проклявшем окрестности во зло неугодным ему крестьянам. Ну, доля правды в народном творчестве все же присутствовала — близ леса действительно жил некромант. Гилберт сам перебрался туда еще столетия два тому назад, подальше от любопытных глаз и налоговой в виде ордена храмовников. Все остальное, то есть описание его внешности, жутких повадок и образа жизни Байльшмидт считал лютой клеветой. Крестьяне сами себя запугали, взяв за основу стереотипы из идиотских церковных книг, написанных каким-то расистом. А впрочем, черному магу вся эта шумиха и россказни были только на руку — не приходилось напрягаться и трепать нервы с этими необразованными простолюдинами. Над остроконечными верхушками деревьев неизменно кружили тяжелые тучи, когда Гилберт, обратившись незаметным вороном, влетал в проклятый лес. Все здесь предвещало надвигающуюся бурю — клонились к земле скрипучие старые деревья, гудела их жесткая беспросветная крона, пронизывающие до костей порывы ледяного северного ветра витали и путались в ветвях. Старого ворона начинало попросту кружить и кидать в воздухе, поэтому лететь дальше было рискованно. Гилберт, раздосадованно вздохнув, постепенно снизился и вскоре уже парил у самой травы. О черные длинные перья ударились несколько крупных дождевых капель, в воздухе противно заморосило. И без того тяжелая птица постепенно намокала, и вскоре ворон, тяжело взмахивая крыльями, грузно рухнул в жесткую траву. Все. Конечная. Лететь дальше вообще невозможно — начинался ливень, гремели раскаты грома, а видимость упала до абсолютного нуля. Гилберт неохотно признавал, что и эта идея оказалась провальной. Единственное, что теперь оставалось, — заныкаться куда-нибудь под корягу и переждать бурю. Как бы ни было холодно и сыро, убегать от стихии слишком опасно. Ворон, отряхнувшись и нахохлившись, побрел вразвалочку под ближайший куст. И только Гилберт уселся и закрыл глаза, как слух уловил тихий детский плач. Байльшмидт, недовольно поморщившись, перемялся с лапы на лапу. Прошло около двух минут. Нет, этот звук различался слишком четко. Гилберт не мог усидеть на месте и постоянно отвлекался на него. Одна проблема за другой... Может, ему вовсе не кажется? Внутри что-то неприятно заныло. Может, сходить и проверить? Ворон неуверенно выглянул из укрытия, щурясь и ежась от холода. Кажется, что источник звука был совсем рядом, что мага от него отделяли считанные метры. Вот только в гуще травы много не увидишь — ворон пробирался вслепую, надеясь лишь на собственный слух и госпожу Удачу. Сердце в груди стучало как бешеное, Гилберт всем телом слышал учащающийся пульс. И вот, лишь один миг — и оно замерло и болезненно сжалось. Байльшмидт, не веря собственным глазам, на деревенеющих лапах прошелся вокруг крохотной белой простынки. Нашел-таки источник звука... в траве лежал небрежно завернутый в пеленку младенец, явно оставленный на верную гибель. Уж на какую именно, Гилберт раздумывать не стал. Маг, выпрямившись под дождем и встав в нормальный человеческий рост, аккуратно поднял малыша на руки. На крохотной замерзшей ручке красовалась ленточка с вышитым именем. Гилберт, прижав сверток с малышом к груди и невольно улыбнувшись, прочел одними губами: — Людвиг... Взгляд к нему тянуло, словно магнитом. Нет, бросить это чудо здесь Байльшмидт никак не мог. Гилберт, накинув капюшон и спрятав в простынку малыша, спешно зашагал прочь из леса. В спину, подгоняя, хлестал ледяной ветер, над головой сверкали молнии, указывая путь. Байльшмидт даже не разбирал дороги — ноги сами несли его домой. В этой страшной спешке лишь где-то на самых задворках сознания на доли секунды мелькнула мысль: пошел одна тысяча первый год. Наверное, стоит отметить эту дату карандашиком в старом дневнике, после того как Байльшмидт младший крепко уснет в теплом одеяле.Часть I. Пролог
4 января 2020 г. в 21:13
Согласно одному из древнейших пророчеств, сокрытому в давно утерянной книге, тысячный год жизни черного мага — год перелома его судьбы. Все, что было и происходило до этого, отныне забывается и уходит в прошлое. Год, последствия которого предугадать не способны даже самые могущественные и искусные жрецы. Год, до которого многие маги нередко и не доживали — кто по собственной глупости, а кто специально, из страха перед грядущим. Но, как и на все правила, здесь находились пара-тройка исключений. Существовали маги, для которых это знаменательное событие совсем ничего не значило. Они не отмечали оставшиеся дни красным карандашом в дневнике и не строили грандиозные планы, а лишь, как и прежде, смиренно продолжали влачить свое жалкое существование в гордом одиночестве, не имея ни великих свершений, ни даже близких рядом людей.
Байльшмидт не помнил ни точного дня, ни месяца, ни года своего рождения. За, кажется, десять пережитых им столетий эта дата просто утратила смысл. Если быть честным, Гилберт давно бы со счету сбился, какой год шел, если бы дома не висел пожухлый отрывной календарь. Однако увы, это чудесное изобретение не могло напомнить Байльшмидту его точный возраст. Маг лишь знал, что "вроде, 9, кабы даже не 10 столетий или типа того". Не так уж это и было важно. Как ему удалось дожить до такого возраста да еще и очень даже неплохо сохраниться — загадка, ответ на которую не знал даже сам Гилберт. Или не хотел раскрывать. Объяснение он давал лишь одно: невероятная удача, способность к некромантии и кровь девственниц с молоком каждое утро. Однако несмотря на все отговорки и шуточки, глубоко в душе маг давно осознал, что Создатель явно не просто так берег его в течение этих долгих лет. Впереди его ждало что-то посерьезнее и потяжелее пережитого мора и геноцида. И с началом каждого нового дня эти мысли все труднее было выгнать из головы. Это могло означать лишь одно — первая половина жизненного пути пройдена, заканчиваются выделенные десять столетий. Осознание этого пугало, нередко заставляло бродить по дому в смятении и неопределенности. Байльшмидт больше не был так беззаботен и весел. Под глазами теперь красовались синеватые мешки, взор потух и стал безучастным — пришла бессонница, а вместе с ней и постоянные головные боли. В связи с постоянной усталостью и задумчивостью, находиться в четырех стенах круглые сутки было просто невыносимо: не хватало воздуха. Гилберт все дни напролет бродил по полям, лесам и болотам в поисках утешения. Хотелось только одного — умереть.