***
— твой любимый цвет, — джемин, джено и ренджун сидят на паркетном полу кухни, смежной с гостиной, прислонившись к ножкам стола и играют в вопрос-ответ. если быть точнее, джено и ренджун играют в вопрос-ответ, а джемин просто сидит рядом и давится имбирным чаем от переизбытка эмоций, которые он пытается утопить в жидкости с плавающими в ней чаинками. ренджун завалился к нему ровно в полдень и с порога заявил, что хочет пообщаться с джено. джемин думает, что «пообщаться» — это какой-то не до конца ему понятный эвфемизм, но решает не уточнять. — вообще-то джено, в отличие от некоторых, ходит в университет. — какой университет? — фыркает ренджун и путается в длинном шарфе. — он же филолог. у них там даже настоящих занятий нет. они просто сидят, пьют чай и обсуждают, кто из поэтов был геем, а кто — нет. — у тебя странное представление о филологическом образовании. — напиши ему, — ренджун игнорирует его слова. — пусть приходит. так и напиши: «джено, приходи, у нас тоже есть чай, и мы тоже можем обсудить, кто из нас самый гейский гей». jaemin: не хочешь прийти ко мне, если ты вдруг не занят? jaemin: тут ренджун jaemin: ну, и я jeno: вау jeno: ты очень вовремя. теперь у меня есть предлог, чтобы уйти с языкознания jeno: какое печенье ренджун любит? jaemin: овсяное с лимонной цедрой, если мне память не изменяет jaemin: а у меня ты не хочешь спросить, какое я печенье люблю? jeno: я тут не тебе понравиться пытаюсь, дорогой jeno: через двадцать минут буду и джено приходит через двадцать минут, в длинном чёрном пальто почти до тонких щиколоток: кожа на расстоянии от туфель до ткани узких брюк голая и полупрозрачная, как соевое молоко или тающий снег, — и с упаковкой овсяного печенья в рюкзаке, красивый и замёрзший. джемин старается не смотреть, а ренджун наоборот в открытую пялится, пока разливает воду по чашкам с заваркой и кусочками сушёного имбиря, чуть не выплёскивая кипяток себе на пальцы. по субботам у него отчаянное настроение. — мой любимый цвет, — джено задумчиво рассматривает розмарин на подоконнике, а потом переводит взгляд на волосы джемина. — розовый, наверное. джемин пытается скрыть улыбку в чашке имбирного чая. ренджун жуёт овсяное печенье с лимонной цедрой. — твоя очередь. спрашивай. — окей, — джено прикусывает губу и щурится. — твой любимый месяц. — январь, — ренджун отряхивает крошки овсяного печенья с коленей. — и апрель. — почему два? — потому что я жадина, — ренджун тянется за ещё одним печеньем. — а ещё люблю зиму и весну одновременно, да, джемин? — чего? — джемин почему-то дёргается. — а я-то тут при чём? — да так, — пожимает плечами ренджун. — моя очередь? кто-то нетерпеливо дёргает ручку входной двери в коридоре, и ренджун оборачивается. в кухню, смежную с гостиной, вваливается донхёк, без привычно смазанного карандаша для глаз под нижними веками, но в привычно огромной жёлтой футболке с наруто. — разбавляешь фабулу, — хмыкает ренджун. — вы зачем дверь открытой оставляете? — он по-хозяйски берёт оставленную кем-то на полке для ключей пластинку коричной жвачки в коридоре. — чем занимаетесь, подружки-лесбиянки? — ну, — джемин ставит чашку с имбирным чаем на пол и пытается подобрать правильные и не слишком провокационные слова, но не успевает, потому что его перебивает джено. — поздравляю, — он смотрит на донхёка снизу вверх и улыбается. донхёк без кольца на безымянном пальце, потому что вечно свободный и в то же время уверенный, что и без кандалов в виде дорогих украшений от минхёна не убежит. да и не хватило бы у марка денег на кольцо, которого донхёк, по его мнению, достоин. — вы всем рассказали уже, да, сплетницы? — донхёк смотрит на ренджуна и джемина, сведя брови, и особенно экспрессивно отправляет пластинку жвачки себе в рот. — да ты сам всем всё рассказал, — возмущается ренджун. — я получил электронное письмо с анонсом помолвки вчера, хотя никто уже не читает электронную почту, — он отряхивает ткань футболки со снусмумриком от лимонной цедры. — откуда у тебя вообще мой рабочий адрес? — надо было убрать тебя из рассылки, — донхёк игнорирует его вопрос и театрально вздыхает. — джемин-а, а помнишь, мы тебе как-то давали кастрюльку эмалированную такую? можешь вернуть, по-братски. — вы уже совсем-совсем уезжать собираетесь? — джемин поднимается с пола, хватаясь за край кухонного стола, чуть не стягивая скатерть на паркет. — а где марк? — без обид, сладкие, но некоторые люди типа, — донхёк делает неопределённое движение руками, изображая то ли марка, то ли «сладких». — ходят в университет. — бред какой-то, — замечает джено и отламывает кусочек от овсяного печенья. лимонная цедра сыпется на паркет. — а как марк будет учиться в канаде? — джемин лезет на верхнюю полку над раковиной в поисках кастрюли и почти роняет ровно сложенную стопку тарелок. — почему вообще канада? — перебивает его ренджун. в январе в брашове апрель. асфальт сухой. над узкими улицами висят праздничные гирлянды, не мигающие разными цветами в дневном свете, а лишь повторяющие линии электропроводов, тянущихся вдоль карнизов девятиэтажек. свежий, как глоток молока, воздух из-за открытой форточки треплет волосы, хотя ветра нет, и, кажется, волосы шевелятся сами из-за обилия мыслей в голове. — марк жил там когда-то, и его семья там живёт, — пожимает плечами донхёк и надувает пузырь коричной жвачки. — а ещё там кленовый сироп. а я люблю кленовый сироп, — они кивают и молчат: глубокомысленно, так, будто бы каждому внезапно стал близок кленовый сироп. джемин копается на полках с посудой. — и, вообще, мне нравится идея новой жизни, которая не навсегда, но сейчас кажется, что навсегда. новая страна, новая квартира за гроши, новые соседи, новые друзья, новый воздух и небо. но, на самом деле, и люди всё те же, и трава, и цветы, и небо: потому что, посмотришь вверх где-нибудь здесь, и оно голубое или фиолетовое, или розовое, и в канаде оно такое же. всё те же звёзды и облака, и минхён всё тот же, но кажется, что всё новое, и я обязательно буду счастлив только тогда, когда лично испытаю всё это новое в теории и такое же, как раньше, на практике, — он задумчиво накручивает русую прядь на палец. — хотя, нет, на самом деле, я буду счастлив, если хён будет рядом, и, пока он рядом, я счастлив где угодно, и, наверное, поэтому мне не так страшно ехать куда-то далеко и надолго, а, может, даже навсегда, потому что, — джено и ренджун смотрят на донхёка снизу вверх, и он замолкает, наткнувшись на их взгляды: так мило и так трогательно. ренджун, складывающий пентаграмму из крошек и лимонной цедры на паркете, почему-то замирает, оставляя окружность вокруг звезды недостроенной. джемин смотрит на донхёка через плечо, в неудобной позе, и всё ещё тянется к полкам. — в общем, забейте. я бред какой-то несу на нервной почве, — донхёк запинается и смотрит на джемина. — ты мне кастрюлю вернёшь или нет? — и давно ты стал таким сентиментальным? — перебивает его ренджун. — я всегда таким был, ты просто не замечал, — фыркает донхёк и отводит взгляд куда-то на стену цвета слоновой кости. — ладно, простите, мне кажется, я ворвался посреди вашего свидания и мешаю. — нет, нет, нет, вообще нет, — почему-то отвечает джено, и ренджун часто-часто кивает в подтверждение его слов. джемин достаёт с полки кастрюлю и ладонью стирает слой пыли с эмалированной поверхности. — а что это вы резко такими снисходительными стали? — донхёк звучит раздражённо, прячет ладони в карманах брюк и сразу же достаёт их — нервничает. — потому что я душу наизнанку перед вами вывернул? — джемин протягивает ему кастрюлю, и он нетерпеливо вырывает её из чужих рук. — так вот, знайте, у меня нет души, и вообще. что «и вообще» он не договаривает, потому что быстро и внезапно пропадает в коридоре и выскальзывает из квартиры, громко хлопая дверью. ренджун вздрагивает. джемин ловит взгляд джено, который транслирует чувство неконтролируемой нежности: так мило и так трогательно. — а он реально влюблён, — бормочет ренджун, сметая крошки и лимонную цедру в одну кучку на паркете. — я думал эти отношения только на минхёне держатся, а тут вот что, оказывается. — они кажутся милыми, — джено украшает кучку ренджуна особенно крупным кусочком лимона. — ну, донхёк и марк. — тебе так кажется, потому что они не твои соседи, — джемин забирается на подоконник у кухонного стола, чуть не роняя горшок с розмарином на паркет. — они постоянно пытаются убить друг друга, но, наверное, это часть отношений. — отношения — отстой, — выносит вердикт ренджун и делает глоток имбирного чая. — сам ты отстой, — замечает джемин и тянется, чтобы открыть форточку шире. джено бросает на него короткий наигранно осуждающий взгляд. — отношения — отстой, но не всегда же, — он проводит ладонью по своим волосам, пропуская чёрные пряди сквозь пальцы. — приятно знать, что где-то есть человек или люди, которые тебя безусловно любят и готовы ради тебя приехать на другой конец города, если ты вдруг напишешь, что не можешь открыть банку арахисового масла, — джено снова смотрит на джемина и слабо улыбается. — не факт, что они тоже смогут открыть эту банку, но они точно будут рядом в качестве моральной поддержки. — очень специфичная метафора, — ренджун ставит чашку обратно на паркет. — но, ладно, допустим, отношения не всегда отстой, хорошо, — он опирается локтями на колени и кладёт голову на сложенные ладони. отросшие за зиму каштановые пряди чёлки спадают ему на лоб. — кажется, моя очередь, — он сдувает их, но они снова касаются кожи и колют веки. — джено-я, что бы ты выбрал: жить вечно и видеть, как все, кого ты любишь, умирают, или прожить короткую жизнь и метафорически оставить тех, кого ты любишь, без тебя? прохладный и свежий, как глоток молока, воздух из-за открытого окна треплет розовые волосы джемина и забирается под ткань его футболки. — это сложно, — джено выглядит задумчивым и автоматически тянется, чтобы поправить спавшие на лоб ренджуна пряди. ренджун даже не вздрагивает, когда чужие длинные пальцы касаются его кожи. — наверное, второе. те, кого я люблю, смогут двигаться дальше и жить без меня. а я, если буду жить вечно, потрачу эту вечность на скорбь. это никому пользы не принесёт. — умно, — ренджун слабо улыбается. джемин видит, как его щёки покрываются еле заметным румянцем. — джемин-а, — ренджун смотрит на подоконник. мягкий белый свет с отблеском голубой капели на ещё не высохших карнизах пятнами пляшет по коже джемина. он улыбается, красиво и широко, показывая ряд ровных зубов. когда он улыбается, в его глазах появляются вкрапления звёзд, нарисованных серебряной гелиевой ручкой. ренджун поджимает губы, чтобы не улыбнуться в ответ. — ты что бы выбрал? — первое, — джемин спускает ноги с подоконника и делает вид, что ему интересно рассматривать листья розмарина в горшке. — при таком раскладе я мог бы удостовериться, что все, кого я люблю, прожили долгую и счастливую жизнь. я могу справиться с горечью смерти, а им не придётся жить, вечно скорбя. это больно — терять кого-то, но, — он смотрит на ренджуна и натыкается на его взгляд, наполненный чем-то горьким и тёплым одновременно: гречишным чаем, имбирным печеньем без сахара, случайными касаниями и жёсткой колючей шерстью свитеров. этот взгляд понять невозможно. джемин, в прочем, и не пытается. — но я могу справиться с болью, ведь да? я могу. — ты можешь, — кивает ренджун и отворачивается. — ты вообще всё можешь, джемин-а. а ещё, — он смотрит на джено, и слабая улыбка снова касается его губ. — вы с джено-я идеально сочетаетесь даже в вопросах вечной жизни и смерти. — а ты что бы выбрал? — джено чуть наклоняется к ренджуну. ренджун нервно играет с краем футболки со снусмумриком, выдёргивая из неё короткие белые нитки. — ну, — он смотрит на высокий потолок и старую бронзовую люстру. — я не знаю. наверное, я бы не выбрал ни один из предложенных вариантов. пусть это будет сюрпризом, — он снова смотрит на джено и улыбается. — ну, когда кто умрёт. я не хочу знать и зацикливаться на этом. пусть судьба удивит меня. — ты не предлагал такой опции, когда задавал вопрос, — наигранно возмущается джемин. — и что? — ренджун оборачивается и смеётся. — мой вопрос — мои правила. джемин улыбается, отворачивается и выглядывает в открытое окно, подставляя лицо январско-апрельскому ветру. он целует и царапает кожу, пуская мурашки по позвоночнику. джемин вдыхает воздух полной грудью и чувствует, как лёгкие заполняются всем тем, что он любит: зимой и весной одновременно. ренджун и джено в кухне, смежной с гостиной, поднимаются с паркета, убирая чашки и сметая кучки крошек с пола. джено напевает что-то джазовое себе под нос, или джемину только кажется, и это просто ветер шепчет ему что-то голосом джено. розмарин в горшке дрожит листьями и еле заметными, недавно появившимися лиловыми бутонами. джемин оборачивается. ренджун возится у раковины, пока джено аккуратно перекладывает чистые тарелки с сушилки для посуды на полки. свежий, как глоток молока, воздух из-за открытой форточки треплет волосы, хотя ветра в квартире нет и быть не может, и, кажется, волосы ренджуна и джено шевелятся сами из-за обилия мыслей в голове, бегущих по нервам электрическим током, как по электропроводам или праздничным мигающим разными цветами гирляндам. — знаете, — джемин нервно сглатывает и для смелости сжимает ткань своей футболки. — я люблю вас. — мы тебя тоже, — ренджун продолжает мыть посуду и даже не оборачивается. — да ведь? — ага, — джено смотрит на джемина через плечо и еле заметно подмигивает. — что-то типа того. джемин прячет лицо в ладонях и улыбается. джено продолжает напевать что-то джазовое себе под нос. джемин убеждается, что это не ветер.***
— короче, если так подумать, брашов — это дыра, но такая эстетичная дыра, что уезжать никуда не хочется, — ченлэ и джисон идут вдоль пруда в центральном парке. ченлэ смешно щурится из-за бьющего в глаза белого солнечного света. — скоро асфальт станет совсем сухим, и можно будет делать колесо прямо на улице. джисон ничего не отвечает и только прячет руки в карманах куртки. они гуляют с самого утра. ченлэ не замолкает ни на минуту, но джисону это даже нравится: нравится, как ченлэ каждый раз обращается к нему по имени и фамилии, и нравится, что он несёт какую-то откровенную чушь, которая никак не вяжется с реальностью, но в неё почему-то хочется верить. ченлэ в лёгких белых кроссовках с фиолетовыми шнурками и укороченных брюках, открывающих голые щиколотки, хотя несколько дней назад ещё шёл снег, и весь брашов мёрз под слоем снежной сахарной пудры на крышах пряничных домиков. — сейчас же совсем весна, да? не зима совсем, — ченлэ чуть подпрыгивает, пока идёт, как ребёнок. — мои родители говорят, что тут нечему радоваться, потому что это всё глобальное потепление, но я почему-то не могу не радоваться. — как будет «весна» по-румынски? — пожилая женщина с маленьким мальчиком в детском ярко-красном комбинезоне кормит уток хлебными крошками на мостках у пруда. — primăvară, — ченлэ запрокидывает голову и смотрит на безоблачное небо. — а «зима» — iarna. — primăvară, — повторяет джисон. — звучит красиво. — слушай, я должен сводить тебя кое-куда, — ченлэ вдруг хватает джисона за локоть. — у моих родителей есть любимый ресторан, он тут недалеко, и там по субботам скидки на папанаши. ты обязан их попробовать. — что это? — румынские творожные пончики, их подают со смородиновым джемом. тебе понравится, — ченлэ улыбается. на его щеке появляется еле заметная ямочка. — пойдём? джисон кивает. рука ченлэ соскальзывает с его локтя и спускается куда-то в карман куртки. джисон чувствует его замёрзшие тонкие пальцы возле своих. ченлэ по-детски хитро улыбается и цепляется за ладонь джисона своей. — у меня руки просто замёрзли. ты не против? джисон мотает головой. ноги его почти не слушаются, а сознание будто бы засыпано хлебными крошками, которые ещё не съели смешно крякающие и жмущиеся друг к другу утки. джисону приходится ходить по собственному разуму с метафорическим веником и сметать всё то, что мешает думать. у ченлэ, наоборот, сознание — безоблачное небо. он тащит джисона по аллее, продолжая радостно подпрыгивать и щекотать ладонь джисона своими замёрзшими пальцами в кармане его куртки. каменная плитка, которой выложены дорожки на аллее, хрустит и крошится под ногами, как гравий или печенье. они выходят из парка и перебегают через дорогу за два метра до пешеходного перехода. в субботу в центре города почти нет машин, но джисон почему-то всё равно чувствует укол адреналина где-то под рёбрами. — мы праздновали школьный выпускной в центральном парке, представляешь? — ченлэ смотрит на джисона снизу вверх, и джисону не верится, что он старше. — ну, сначала мы были в дворце культуры, и там было скучно. преподаватели и директор толкали речи о том, какие мы все умнички, а родители заставляли меня фотографироваться с одноклассниками — это просто insuportabil, — он запинается. — как по-корейски insuportabil? — а что это значит? — ну, когда невозможно терпеть. — невыносимо? — да, точно, — ченлэ улыбается. — это было невыносимо. мне пришлось ходить в костюме весь день. а вот девочкам нравилось. они все были в таких миленьких пышных платьях, как зефирные феи. так вот, — он достаёт руку из кармана джисона и поправляет спавшую на лоб выцветшую лавандовую прядь. — потом мы пошли фотографироваться в центральный парк, и было тепло и солнечно, и там было много голубей, и я снял эти дурацкие лакированные туфли и бегал по траве босиком сквозь lumina soarelui prin frunze. солнечный свет сквозь листья деревьев. так красиво, — ченлэ вздыхает и слабо улыбается. — я постоянно скучаю по весне. а, когда весна наступает, испытываю эту горечь и грусть от красоты, которую невозможно передать словами. у тебя бывало такое? — ченлэ смотрит внимательно. его глаза блестящие, чёрные и большие, как два майских жука. — когда у тебя есть что-то невероятно красивое, из-за чего сердце сжимается, и ты постоянно испытываешь страх за то, что это пропадёт, его унесет ветром, и ты не сможешь никогда найти и испытать это снова? у меня так постоянно. и это insuportabil. невыносимо. джисон думает, что чувствует себя так прямо сейчас. ему кажется, что ченлэ унесёт ветром, он улетучится и пропадёт навсегда со своими голыми щиколотками и ароматом сушёной лаванды на коже и волосах. джисон боится, что, когда ченлэ пропадёт, он не сможет найти его ни среди стеллажей с книгами в магазине, ни в центральном парке, босого и бегающего за голубями. — пришли, — ченлэ останавливается у углового трёхэтажного здания с большими стеклянными дверьми с резными ручками. над входом выгравировано замысловатое «eternitate». — что это значит? — eternitate? «вечность», — ченлэ нажимает на резную ручку. — тут просто чёрная церковь недалеко, а это здание было построено где-то через лет десять после чёрной церкви, а, значит, оно очень-очень старое. стоит здесь почти вечность. — почти вечность, — повторяет джисон и зачем-то сам хватается за локоть ченлэ. — звучит красиво.***
— встречаешь меня после университета? донхёк в куртке на два размера больше нужного стоит, прислонившись к стене в облупившейся побелке, у запасного выхода из корпуса астрофизики трансильванского университета брашова и тушит недокуренную сигарету о металлические лестничные перила. за зданием университета сквер, засаженный дубами, где студенты курят в перерывах между лекциями. трава мокрая в тени голых ветвей и широких стволов. марк выходит из тяжёлых стеклянных дверей, и белый солнечный свет касается его тёмных волос и освещает все царапинки на стёклах очков в тонкой оправе. марк поправляет лямку рюкзака на плече, и его губ касается усталая улыбка. — а что, нельзя? — донхёк отталкивается от стены и делает два шага вперёд, к марку. его пальто всё в катышках, и донхёк думает о том, что стоит его почистить, или просто купить новое. — нет, можно, конечно, — марк устало падает в чужие объятия. — просто неожиданно, — он говорит куда-то донхёку в шею. — неожиданно и приятно. — я просто подумал, — донхёк аккуратно проводит ладонью по его спине. — что мы типа, ну, — он прижимается к чужой тёмной макушке губами и вдыхает аромат дешёвого ромашкового шампуня. — переезжаем. и, может, я никогда больше не смогу встретить тебя здесь, так что. — ты такой сентиментальный, — перебивает его минхён и отстраняется. — почему все говорят мне об этом сегодня? — фыркает донхёк и по привычке поправляет марку очки. — ну, сентиментальный и сентиментальный, что бубнить-то? — ты дурак, — минхён аккуратно ловит его руку возле своей переносицы и переплетает их пальцы. — самый очаровательный дурак. донхёк открывает рот, чтобы возмутиться, но вовремя себя останавливает. они спускаются по лестнице к мокрой траве в тени голых ветвей и широких стволов дубов. одна усыпанная гравием и песком дорожка вдоль высоких деревьев ведёт к выходу с территории университета. донхёк тянет уставшего марка вперёд и постоянно задирает голову, чтобы посмотреть на чистое голубое небо. марк бледный и уставший, но улыбается искренне и смотрит на донхёка как-то особенно. — а что, если мы усыновим ребёнка в канаде? — замолчи, пока не поздно, — перебивает его донхёк. — даже не начинай. нам типа очень мало лет. — я знаю, — марк отводит взгляд куда-то на стволы дубов в трескающейся от влаги коре. — это я так. просто смотрю на тебя и думаю о всяком. — и кто ещё дурак теперь? — донхёк крепче сжимает ладонь марка, словно боится, что он убежит. — но, если серьёзно, — он вдруг останавливается посреди усыпанной гравием и песком дорожки и поворачивается к минхёну, не отпуская его руки. — я готов с тобой вечность провести. и в этой вечности мы можем делать что угодно. да? — да, — минхён кивает для убедительности. очки снова сползают на кончик его носа. — а как выглядит вечность? донхёк наконец отпускает его пальцы и рисует на гравии луч носком ботинка. — это луч, — замечает минхён. — ага. — у луча есть начало, — марк продлевает луч до прямой ребром своего ботинка. прямая получается слегка неровной, по диагонали делит дорожку, усыпанную гравием и песком, пополам. донхёк и марк стоят на разных половинах. — у вечности нет начала. — разве? — донхёк доводит прямую до конца дорожки в ширину и упирается в мокрую траву. — а как же большой взрыв? наше знакомство — это большой взрыв. — до него тоже же что-то было, — марк переступает через бортик дорожки и встаёт на траву. на его ботинках остаются прозрачные капли в голубых отблесках чистого неба. — вселенная бесконечна. она ничем не ограничена. — тогда, вечность — это, — донхёк рисует снежинку вокруг прямой носком ботинка, проводит ответвления и делит их ещё на мириады лучей и прямых. его ботинки испачканы гравием и песком. — это снежинка. скопление прямых, которые ни во что не упираются, — он встаёт на траву рядом с марком. — это минута в ширину, а не в длину, или что-то типа того. это как, когда писатель ставит три звёздочки, чтобы рассказать о том, что происходит в разных частях вселенной в одно и то же время. расширение времени. — глубоко, — марк снова хватается за руку донхёка и крепко сжимает её, почти до боли. по субботам у марка отчаянное настроение. — я прошёл тест? — приподнимает бровь донхёк. — меня взяли на астрофизику? я достаточно умный? — ты достаточно, — марк не договаривает и аккуратно убирает русую прядь со лба донхёка свободной рукой. — пойдём домой?***
джемин, ренджун и джено сталкиваются с джисоном и ченлэ на лестничной клетке за час до заката: первые трое собираются спускаться вниз, а ченлэ и джисон наоборот поднимаются на этаж выше. за двадцать минут до этого ренджун очень экспрессивно и долго объяснял джемину и джено, почему им необходимо сходить и поесть папанаши: во-первых, потому что нужно приобщаться к культуре страны, в которой они живут, а, во-вторых, потому что смородиновый джем — единственное кулинарное изобретение, которое ренджун признаёт, а по субботам он ещё и по акции, ещё и в комплекте с выпечкой — мечта. джено на его уговоры поддаётся сразу, по большей части из-за того, что «ренджун-а, ты такой маленький и худенький, что мне страшно, так что, да, углеводы и сахар — хорошая идея». джемину из квартиры выходить не хочется, но в какой-то момент в соседние апартаменты возвращаются донхёк и марк: видимо, когда у минхёна заканчиваются лекции — и джемин решает, что поход в ресторан где-то в центре брашова лучше, чем бесплатное аудио-порно. — хён, хён, хён, как хорошо, что мы тебя встретили, — джисон улыбается и пахнет сахарной пудрой и смородиновым джемом. — мне нужно кое-что тебе отдать, подожди. и он поднимается вверх по лестнице, пропуская по три ступеньки, и скрывается за дверью квартиры своих родителей, оставляя ченлэ стоять напротив джемина, ренджуна и джено и неловко улыбаться. ренджун смотрит на ченлэ и щурится. — я джисона едва знаю, но, если ты его хоть пальцем тронешь, я прокляну всю твою семью. — пожалуйста, не надо, — испуганно пищит ченлэ и закашливается. в предзакатном свете, переливающемся всеми цветами радуги из-за нараспашку открытого окна на лестничном пролёте, его выцветшие лавандовые волосы кажутся яркими и сказочными, как волосы какой-нибудь зефирной феи. — ренджун шутит, — на всякий случай говорит джемин. ченлэ поджимает губы и смотрит на джено. джено коротко и поддерживающе кивает. джисон выскакивает из квартиры меньше, чем через минуту, с каким-то пакетом в руках и спускается на пролёт ниже. — вот, — он протягивает его джемину и смущённо улыбается. — это мама связала. в благодарность за брусничный пирог, — джемин заглядывает в пакет и аккуратно достаёт из него большой шерстяной бежевый свитер со связанной веточкой брусники на груди. — она сказала, что это что-то вроде «спасибо» за то, что ты со мной возишься. вот. — ого, — джемин зарывается в колючую бежевую ткань пальцами и чувствует руку ренджуна или, может, руку джено, или, скорее всего, руки обоих на своём плече. — спасибо. правда. — может, на чай зайдёте? — спрашивает джисон, не переставая улыбаться. — вы куда сейчас вообще? разноцветный свет, льющийся откуда-то из-за карпат и бьющий через открытое нараспашку окно, слепит и даёт какое-то новое видение одновременно. джемину кажется, что он смотрит на реальность через отверстие в курином боге, и всё вокруг сказочное, а свежий, как глоток молока, воздух магический. и, скорее всего, так и есть. и, скорее всего, это реальность. а для джемина это сто восемьдесят шестая зима. — в «вечность».