3.02. Пятница. «Бермуда»
Четверг и день пятницы у Антона прошли в совершенной тишине. Он работал — спокойно, отстраненно и рутинно, ограничиваясь короткими сухими консультациями с Еленой относительно прошлых рекламных кампаний. Голова была забита только тем, как бы не повториться в приемах, как бы показать свой профессионализм, как бы потратить время с пользой… А еще — тем, что в его мессенджерах тоже поселился обыденный покой. Пиликали время от времени каналы, посвященные фитнесу, боксу и бодибилдингу. Вылезали объявления о скидках в магазинах одежды и здорового питания. Влад присылал фотографии амстердамского стрит-арта. Леха деловито молчал. Дизайнеры по рекламе и SMM-щики из компании Антона — наоборот, чуя запах денег, не менее деловито что-то выспрашивали. Под этим гнетом опустился куда-то в низы уведомлений диалог с контактом, на аватаре которого стояли белые руки… В отличие от прошлого раза — тишина. Больше хозяйка не писала. Так со среды и не спросила, как ощущения, когда новая встреча. И хотя Горячев сам уже спланировал свои выходные, внутри порой просыпалась и жгла его злость, да еще какое-то поганое нервное чувство. Слишком сложно Антону дался накануне этот эпизод — из «слишком хорошо» в «опасно» и «одиноко», да еще Влад подлил масла в огонь. Не выходило абстрагироваться целиком, нет-нет где-то все равно зачешется. Даже в самом неожиданном месте. Антон думал: контракт длится — значит, должно длиться и общение. А оно внезапно прервалось с того конца, едва начавшись. Зато на его месте зияло ощущение использованности, брошенности. «Ну, она же сама сказала, что кайф с этого ловит? Что ей от меня надо — понятно… Что мне от нее — тоже. Общение с клиентом, наверное, опционально каждый раз? Или она просто конец недели уже другими укомплектовала?» Антон скрипнул зубами. В любых долгосрочных отношениях (когда таковые еще были) он всегда был эгоистичным ревнивцем, и сегодня давно забытое ощущение — он его опознал! — вновь начало прорезаться где-то на уровне солнечного сплетения. И все же Горячев напомнил себе: да, ему наверняка придется делить ее с другими. Как кофеману приходится делить с другими своего баристу. Или пациенту — врача. Начал лечить себя, отворачивать от тупорылой жажды внимания. «Я просто пользуюсь услугой. Как и со всеми. Всеми остальными тоже пользуется кто-то другой. И мной». В голову вдруг невольно пришли куплеты из той старой песни, перепетой еще Мэрилином Мэнсоном — Sweet Dreams. Под немой мотив Антон и успокоился так же быстро, как и вспыхнул. А зазвучавшая уже через пару минут в наушниках музыка настроила его на совсем другой лад — перенесла мыслями ближе к ночному клубу, примирила с этой жизнью, состоящей из одного потребления, скоротечных связей, в которых никто никому и никогда не должен… «И я не должен ей писать, если она вдруг ждет. Не в моих правилах, сучка». Горячев улыбался. Деловые контакты пошли бодрее. Руки уплыли по списку так глубоко вниз, что перестали всплывать даже в развернутом на весь пятнадцатидюймовый экран ноутбука окне телеграма. Да, так и должно было быть. Через тридцать минут мысли о хозяйке вовсе перестали беспокоить Антона. Не отзывались даже тенью при каждом обращении к компании, неизбежно связанной с ней. Он весь превратился в одно прямолинейное движение. Снова — в фотографии моделей. И сквозь них — в фантазию, где каждая из них способна ожить и задвигаться на душном танцполе в узких джинсах и открытом блестящем топе, или в коротком коктейльном платье с бесстыдным вырезом — посреди зимы. Антон, как нередко шутили друзья и он сам, обладал удивительной способностью: его фантазии очень часто претворялись в реальность с поразительной точностью. Каждый раз, когда компания собиралась в дни Горячевской «охоты», первым делом его всегда спрашивали: «И кто она будет?» Тот задумывался, воображал, озвучивал — и начинал искать. А в конце вечера уезжал на квартиру или еще куда, как приходилось, с девицей из своей мечты. Почти один в один! И никогда не повторялся, даже если задавал похожие параметры… Можно было спорить о том, что, мол, Антон задумывал типаж и просто отыскивал красотку с подходящей внешностью — но ради чистоты эксперимента он называл и одежду, и какие-то детали, вроде родинок и татуировок. Может, и это было всего лишь усложнением условий для поиска? В прагматичном мире, где нет места чудесам, надеяться на предвидение, конечно, не приходилось. Но Антону все же везло — и он получал ровно то, что хотел. Но если здесь играла какую-то роль настоящая мистика, то и она не обходилась без помощи Лехи Коткова. Вот уж кто понимал толк в магии — по крайней мере, в магии вечеринки, магии места… Его клуб назывался B-triangle — в честь Бермудского треугольника. Конечно, здесь никто не пропадал бесследно. Но уже второй год многие и многие жители Северной столицы разменивали спокойный домашний вечер на этот безумный суперсовременный дизайнерский опыт, наполненный духом первобытного транса. Даже Антон не мог с уверенностью сказать, кого и какими методами Леха вынудил перекроить занятое им помещение так, что даже пространственно оно теперь сплошь состояло из треугольников. Треугольный танцпол в окружении двух открытых треугольных зон отдыха, мебель, стремящаяся к треугольным формам, треугольные неоновые рамы под потолком, выстроенные по образу причудливого тоннеля из фракталов, и хаотично развернутые треугольные зеркальные панели там же — бессчетное количество раз отражающие это треугольное безобразие. Треугольники были правильные и неправильные, разных размеров, существующие в переливающемся дуохроме: основные цвета — глянцевый черный и матовый серый, а неоновым пятном в них — один яркий цвет, каждый раз разный — на разные случаи или просто по прихоти хозяина. Едва зайдя в «Бермуду» (или в «Треугольник» — в обиходе, конечно же, его никто не называл по-английски), ты словно попадал в чертов графический эквалайзер на компьютерном проигрывателе. Или в какой-то высокотехнологичный киберпанк, в секту рабов одной геометрической формы. Или — в мечту кислотного наркомана с обсессивно-компульсивным расстройством. Впрочем, это «дерьмо», как ласково называл дизайнерское решение Коткова Антон, никогда не надоедало. Оно было запоминающимся, до безобразия вкусным и ужасающе завораживающим. Отрывающим от реальности. К визуальной концепции приложил руку, конечно же, Вовин. Так уж вышло, что если бы кто-нибудь захотел лучше понять внутренний мир Антона или кого-то из его друзей — достаточно было бы отвести этого человека в клуб. «Треугольник» был зоной, свободной от предрассудков, но со своими правилами. Никакого разврата на территории, никаких наркотиков (никаких тяжелых, если хорошо договориться, никаких — без ведома хозяина), никаких драк. Только танцы, музыка, тематические вечеринки, бар, еда и паровые коктейли (для своих Леха, впрочем, мог организовать и настоящий кальян). Только отдых. Сюда приходили парни и девушки совершенно разных взглядов, из разных слоев общества, разной ориентации — поэтому никакой нетерпимости здесь тоже не приветствовалось. Клуб Лехи был одним из немногих в городе, где, несмотря на отсутствие «специализации», реально встречались гей-парочки; где можно было, не боясь получить по морде или услышать оскорбление, подкатить к кому-то одного с тобой пола, познакомиться — и уйти вдвоем. Может, потому бизнес Коткова и окупился так быстро. В Питере любили странное и смелое — а если их концентрация в одном месте доходила до абсурда, это мог быть только полный провал или абсолютный успех. Такая вот была «Бермуда» — многозначная, как и ее символ. Ведь треугольник олицетворял два начала, единство стихий, перекресток миров, совершенство; в равной степени он походил на банальный бокал для мартини или трусики, а мог напомнить о кесадилье или чипсах начос. Леха любил с умным видом смаковать концепт во всей полноте — хотя его, конечно, немного больше интересовали материальные выгоды, которые можно из этого концепта извлечь. Все остальное он отдавал лицам заинтересованным. Влад вот почти всегда приходил за нирваной и одному ему известными гранями Вселенной. А Антон предпочитал искать бикини. Они разместились в малом ВИП-зале. Темно-серые стены пульсировали басом — внутрь музыка не залетала, но от низких частот было не спастись. В этот раз собрались без Алены. В последний момент та открестилась со словами: «Не хочу смотреть на мучения недотраханного, пасите его сами». А это значило, что парней выпустили из последних рамок приличия. — И кто же она будет? — с усмешкой традиционно поинтересовался Леха, одетый почти как криминальный авторитет из девяностых: черный джемпер с короткой увесистой цепью под высокой горловиной, сверху еще и малиновый пиджак. Впрочем, к его бандитской сытой морде и неофициальному статусу «личного сутенера» такое шло как нельзя лучше. — Брюнетка, — загадочно улыбнулся Горячев. — С короткой стрижкой, взглядом хитрой сучки и острыми ногтями. В белом коктейльном платье, остроумная, уверенная в своих желаниях — такую не надо раскалывать, она сама альфа-самка и даже угощает мужиков коктейлями! С узкими бедрами и пышной грудью. — У тебя что, деньги кончились? — хохотнул Котков. — Зачем ты представляешь бабу, которая мужиков коктейлями угощает? — Свои считай! Конечно, для того, чтобы подцепить на энтузиазме и угостить самому! Это же обмен кодовыми жестами, Лех. — Что это тебя на доминантных потянуло, а, Антон? — захохотал Вовин, выуживая из облегающей черной толстовки с карманами на животе, что совершенно внезапно находилась под белой футболкой с обрезанными рукавами и странным да определенно рукотворным рисунком, небольшой пакетик. — А у меня тут гостинец для вас, ребятушки. Угадайте что? — Влад зазывно тряс подарком. — Потому что пассивных и неопытных не люблю, мать твою! — Антон закатил глаза. Но разве мог он злиться на глупые вопросы прекрасного друга, который уже сейчас выполнял обещание сделать этот вечер еще лучше, чем есть? И вот Горячев разулыбался, перевел хитрый взгляд на Леху. — Ох, Влад… Я тут с вами на рабочем месте спиваюсь, а тут еще и скурюсь. Алена меня убьет, — Котков предвкушающе потер ладони. — Из Амстердама? Сам уже опробовал подарок-то, надеюсь? — Нет! — обиженно отозвался Вовин. — Ты что, по мне не видно, что я не укурен? А это у нас — каннабис, курением которого мы будем заниматься… — он любовно раскрыл пакет, и на неоновый мир взглянули мятыми мордами аккуратные самокрутки. Влад незамедлительно пояснил: — У меня еще есть сырье, но пока нам и этого хватит. — Да я ж просто отзывы твои услышать хочу, — улыбнулся Леха и встал, чтобы закрыть дверь. Гул стал еще тише. А Антон сразу, как по команде, потянулся к Владу. Курить он сегодня собирался второй или третий раз в жизни — знал, чего ждать, но запретность и волнительное чувство, словно это все впервые, приятно щекотали нервы. Забрав самокрутку, Горячев откинулся на спинку дивана, прислоняя ее к носу и внимательно обнюхивая. — Пепла на диваны не натрясите, — предупредил Леха и поставил свой пустой уже к тому моменту стакан. Вовин, хитро ухмыльнувшись, положил на середину стола зажигалку явно из Амстердама. Он прикуривал первым, а всем остальным оставалось только догадываться, зачем Владу две зажигалки. — Надо затянуться два раза и остановиться. Там они это сравнивают с солью. Мол, добавить можно всегда, а вот если пересолил — то все… — Влад откинулся на спинку дивана, положил одну руку на треугольную подушку, а другую — на Антона. — Знаете, что еще увеличивает кайф? — Просвети, — выгнул брови Горячев, вдыхая носом дым, сизым комком вылетевший изо рта Влада в его сторону. Сам пока не торопился — да и Леха успел к тому моменту схватить трофейную зажигалку. — Кончить, Антоша, — Влад потрепал его за щеку, — кон-нчить! Мол, твой мозг и так в состоянии удовольствия, а тут еще подкинешь ему эндорфинчиков. Лепота. Говорят, так, как кончают под травкой, не кончают никогда… Такое себе, — Влад сделал еще одну затяжку, глубоко загнал дым в легкие и держал его, пока не сбросил пепел в импровизированную пепельницу. — Так что у тебя сегодня двойной кайф. А кто хороший друг? — Вла-а-ад, — заухмылялся Антон и толкнул того в бок. — Ну отдайте мне уже зажигалку кто-нибудь! Главное — не растерять привлекательность по накурке… Кто уж там мог растерять привлекательность! У Хантера Томпсона под наркотой успешные дела и покрупнее делались, а тут — всего лишь травка. Комнату постепенно заволакивал пьяный туман. Антон чувствовал ватную, колкую слабость во всем теле, мыслями — был здесь и где-то еще. Все беспокойное и суетное осталось далеко за пределами «Треугольника». А тут был только Леха, травящий байки про жизнь клуба в прошлые выходные, и Влад с полным устным экскурсом в уличную культуру Амстердама. А еще — тень желания в голодном теле. Предвосхищение обещанного удовольствия. — Черт, если я не пойду сейчас, то я уже вообще никуда не пойду, — засмеялся Горячев, лениво выбираясь из-за стола. — Леха, проложи маршрут! Выйду и потеряюсь нахрен в каком-нибудь углу. — Не для тебя, Антоша, нездоровый образ жизни… Пошли! Воздух в душном, забитом главном зале показался свежим, чистым и отрезвляющим. Оставив Вовина, они вышли в разрезанную многочисленными треугольниками ярко-розового цвета черноту. Из соседней «випки» с хохотом вылетела группка подружек и тут же вмешалась в толпу на танцполе. Словно кто-то фруктового ликера влил в объемный стакан, уже заполненный всем, чем можно. Антону показалось, что среди них мелькнула нужная ему белая юбка. — Ну все, вливайся в музыку, — раздавал на ухо советы Котков, обняв Антона за плечо. От него пряно пахло дымом и тяжелым, солидным парфюмом. Хотелось скорее оторваться и упасть носом в сладкие женские духи. — Можешь как раз в эту дверь случайно зайти — это у них девичник. Ошибся дверью, здрасьте — сам все знаешь. Или к бару шагай сразу, раз угощаться у альфа-самки собрался! Только не перепей, пока качает. — Да, папочка, — заржал Горячев, отталкивая его и заступая на длинные невысокие ступеньки, спускающиеся к танцевальной зоне. Мощный бит уже проник в тело, наполнил неожиданно живой энергией. Легко двигаться, когда ты пьян. Оставалось теперь только кричать вслед: — Я тебе позвоню, если меня похитят! Космическая, торопливая сила транса окончательно впитала его в себя. Антон решил пробираться к бару через разреженный поток вспыхивающих и угасающих в эпилептично мигающей светомузыке тел. Лиц он не различал. Себя, казалось, тоже. Собственные руки, которые он видел порой краем зрения, когда поднимал их, подвернутые манжеты белоснежной рубашки — все казалось полупрозрачным и неестественно насыщенным чужеродной краской. Вот он — почти черный призрак… Вот — уже горит, подобно блуждающему огоньку. Горячева отчего-то страшно смешила мысль, что с тем, как он отражает свет, достаточно будет просто встать на видном месте и ждать, пока к нему заплывет, как к удильщику, какая-нибудь прелестная рыбка. С этой мыслью он и потерялся в себе, так и не дойдя до бара. Поднял руки, прикрыл глаза. А позвоночник сам уже кривился под ударами аудиоволн, и мозг не выказывал совершенно никакого сопротивления напевным заклинаниям забыть обо всем… Пальцы. Плечи. Глаза. Губы. В обрамлении размытых треугольников, как в фоторамках — разрозненные образы. Осколки. Выбирай любой. Собирай мозаику. Чьи-то ладони совсем рядом — Антон отодвинул их, не желая сегодня обращать никакого внимания на навязчивый символ. Темные волосы с сочными розовыми бликами — нашел. Белая юбка… Белая майка… Бело-серебряные искры на коктейльном платье — совсем рядом. Антон видел узкую красивую спину в глубоком вырезе, но не лицо. Подошел ближе. Только руку протянуть — и уже можно трогать так, как трогать невежливо, хотя бы не познакомившись. Еще один запрет — и первая неяркая вспышка возбуждения вдруг ослепила, обострила чувства. «Пускай это будешь ты», — загадал Антон и вынырнул из-за плеча сверкающей незнакомки, страстно желая получить ее образ целиком. Победить — или продолжить поиски. Его встретили два очерченных черным — конечно, не углем, но так было похоже — темных глаза, томные полные губы и четкие линии макияжа. Антон видел, как молодая женщина замедлилась в танце, окидывая всю его фигуру оценивающим взглядом; таким острым и тонким, словно лезвие ножа для резки бумаги. И вот, когда ее подруги только навострили когти и выписывали бедрами витиеватые фигуры прямо за спиной, брюнетка сделала уверенный шаг навстречу к Горячеву. Ее ручки не касались его, но вот тело, словно намагниченное, оказывалось постоянно в недопустимой близости. Антон быстро подстроился под ее ритм — он едва ли контролировал свое тело, живущее само по себе, пластичное и свободное как никогда. Бедра напротив бедер. Полная грудь — почти вплотную к его груди. Никакого личного пространства. Никаких рамок и границ. Антону показывали, что его хотят и он нравится, как в мире животных, самым понятным языком — невербальным; а он отвечал. Языком жестов, тела и реакций. И в какой-то момент, прижавшись мягкими губами прямо к Горячевскому уху, незнакомка полила в мозг едва различимые в оре музыки фразы: — А ты хорошенький! Пойдем, угощу? — и, взяв его за руку, потянула через толпу, через гомон и шум, через светодиодные вспышки прямо к бару, к мягкому перезвону бокалов, к улыбающимся людям и, конечно же, к месту парковки всех жаждущих чего-то большего в эту ночь. Она заказала два напитка и, аппетитно изогнувшись так, что стали видны плавная линия бедра да острая коленка, с готовностью подставила лицо под взор Антона и розовые блики. На барный табурет она не забиралась. Во-первых, не позволило бы платье. Во-вторых, возможно, это было следующим ее оружием, новым прицельным выстрелом, как, например, тонкая цепочка, свисающая с шеи и теряющаяся в ложбинке между грудей, или хитрый бальзам для губ, который скрывал их обветренность или зацелованность кем-то. Брюнетка вновь наклонилась к Антону, чтобы спросить: — Что-то здесь ищешь? «Тебя», — подумал Горячев, но успел смолчать: его опыт показывал, что это слово произносят, как правило, не столько сопливые романтики, сколько маньяки. А он — он был заряженным молодостью и музыкой, голодным и пьяным мальчишкой в эту ночь, но точно не сталкером. Расфокусированный взгляд ползал по образу незнакомки, почти призрачному, фантастическому… Сверкающая, властная — в эту ночь она напоминала ему Снежную Королеву, которая должна увезти с собой одного наглого бессердечного Кая. И тот ухмылялся, когда наконец находил ее глаза. — Ту, которая хорошо танцует, — обозначил Антон. — Кажется, нашел. Он потянулся было к стакану на барной стойке, как вдруг услышал вопрос бармена: «Поджечь?» Бросив беглый взгляд в ту сторону, Горячев понял, что в черно-розовом безумии выделяется только один почти заглушенный отблеск — на просвет от белых ламп в рабочей зоне. Зеленый. Абсент, конечно же. Антон неуверенно кивнул — он не хотел рисковать с неразбавленным напитком после косяка, а так у него был шанс выжечь градус и не ставить над собой слишком смелых экспериментов. Вспыхнуло голубое пламя — и вот уже его порция дополнилась перевернутым бокалом с соломинкой. Горячев наклонился, медленно вдохнул пары, сделал небольшой глоток теплого, жгучего, приторно сладкого зелья… Его бросило сперва в жар, потом в холод, затем обратно... Под кожей проползла дрожь, спустилась и собралась где-то между бедер. Что за характер был у его находки! — Я Антон, — представился он, облизнувшись и утерев губы тыльной стороной ладони. Женщина медленно улыбнулась, натягивая эмоцию на столпы собственных мыслей. Одна из них была пьяная и разрешила задержаться взгляду на чужих губах непозволительно долго. Другая — расчетливая и смелая; она отклонилась назад, чтобы посмотреть на чужие наручные часы. И когда все ее устроило, наконец, представилась: — Эля, — улыбнулась брюнетка, заправив за ухо прядь гладких волос. — А я ищу того, кто хорошенький, — хищно ухмыльнулась она, сладко причмокнув. — Кажется, нашла. Что, Антон, мы здесь надолго, мы хотим танцевать или, может быть, я станцую только для тебя? Эля — наверное, Эльвира, — двинулась на Антона, и уже очень скоро напряжение между ними стало гуще и сытнее. Новая знакомая облизывала губы, заправляла волосы плавным движением, открывала шею и показывала всем своим видом, что она-то знает вес своему телу и ладному лицу. Еще немного — и ее руки лягут на Горячева, заявляя свои права всем, кто мог бы на что-то претендовать в эту ночь. — Такой красивый мальчик и один. Кто ж тебя такого отпустил, а? Хочешь расскажу тебе секрет на ушко? — Ну попробуй, — с вызовом прошептал Антон, податливо разглядывая каждый новый изгиб, который открывался перед ним. Ах, этот сладкий яд на уши… Эля наверняка думала, что берет его в оборот — а он уже контратаковал, пристраивая горячую ладонь у нее на талии. — Расскажи… И тут вдруг сквозь электронный шум, сквозь свет и жар прорвался лишний сигнал — вибрация мобильника в кармане. В клубе Лехи Антон, пока еще находился в сознании, привык быть максимально бдительным — ведь Большой Брат следил и мог дать команду «отставить»... Мало ли кто сюда приходил отдыхать! Горячев, не отстраняясь, вытащил смартфон свободной рукой, снял блок и глянул на уведомление. Пришло оно, впрочем, не от кого-то, кого он мог ожидать. На узком всплывшем окошке читалось начало сообщения от хозяйки с нежными руками: «Антон! Реальность совершенно выбила меня из времени, и тебя, вижу, тоже, но я…» Но Горячев был беспощаден — и смахнул бесполезное сообщение, так и не открыв целиком. Телефон снова соскользнул в карман — и как раз вовремя, потому что Эля стала медленно отдаляться. Но не смогла. В ту же секунду вторая ладонь уже смяла шероховатую ткань сверкающего платья, а Антон хищно улыбался ей в лицо: — Ну-ну. Я люблю именно на ушко! Или ты хотела выпить?.. Тогда прости… — М-м-м, — Эля скользнула узкой ладонью по белой ткани рубашки, задевая аккуратными длинными ногтями скрипучий принт. — Не отвлекайся от меня, Антон. А то не расскажу секрет. Но, так как ты вел себя не очень хорошо, придется отвести тебя в угол. В мой угол, — Горячев ощутил, как вторая рука опустилась ему ниже пояса. Эля не нарушала самых запретных границ, но прозрачно намекала на такое намерение. — У меня есть машина, квартира, но нет хорошенького мальчика. Будешь сегодня мой. — Она лихо опрокинула в себя свое же зелье, разбавила алкоголь поверхностным скорым поцелуем в губы, оставила деньги, которые выудила из лифа, что скромно прятался под сияющим платьем, и поманила Горячева за собой, пощекотав его ноготками под челюстью. Тот чуть не замурлыкал — ему этим вечером все кружило голову. — Пойдем? Антон допил абсент и, лихо взяв Элю под руку, позволил вести себя. У него не было с собой никаких вещей, кроме телефона; верхняя одежда хранилась в гардеробе, как, видно, и ее; Леха и Влад не ждали назад. Горячев был вовсе не против того, что этим вечером снимали его, а не наоборот. В мозгу страшно зудела только одна мысль: наконец перед ним спустя месяц женщина — роскошная, доступная, не ставящая никаких правил. Он мог трогать ее, слушать ее, вдыхать ее запах. Она целовала его, а еще у нее был узкий аппетитный зад, женственная фигура и красивая грудь. А еще она была напористой! Как та, вроде бы, жена Богданова — только гораздо более во вкусе Антона. На выходе он подал Эле шубку, помог одеться. В белесом свете уличных фонарей и среди снега она показалась ему немного старше, чем вначале — но кто был Горячев такой, чтобы жаловаться, если от нее так вкусно пахло, а она сразу продемонстрировала ему, чего хочет? — Увезешь меня в свой ледяной дворец на санях? — засмеялся Антон, когда сквозь снегопад они добрались до серебристой «бэхи». Возле машины он снова поймал Элю и без лишней агрессии, играючи прижал ее к двери со стороны водительского сиденья. Приблизился к ее лицу, бедрами утонул в длинном меху, прикрывающем женские ноги. — А можно сперва осколочек в сердце? — Ну не сани, конечно, нечто получше и с подогревом, — Эля прикрыла глаза, недолго размышляла над тем, как уронить осколок в сердце, а затем отдала Антону еще один поцелуй. Но на этот раз долгий, томный, не оставивший на ее губах ни следа блеска и укравший несколько долгих минут жизни. Горячев ей нравился. Это было видно по тому, как легко и просто Эля шла на контакт, как быстро принялась искать болевые точки, чтобы разыграть желание, как без вопросов позвала на свою территорию. И дыхание у нее было спокойное, непоколебимое волнением первой встречи, но жаркое от возбуждения. — Садись, — улыбнулась она, оторвавшись от Антона, — нам недалеко. Антон блаженно откинулся на спинку кресла, не чувствуя холода в остывшей машине. Его морило и дурманило, современные здания за окном сменялись помпезными фасадами, золотящимися в ночи полупраздничной подсветкой. Они пересекли Фонтанку, проехали мимо Мариинского дворца — куда-то в сторону купола Исаакия и в старые дворы. Не так уж далеко и от дома Антона. На случай он сократил собственный путь более чем вдвое. Но стоило ли хотя бы задумываться о случае, если его мысли так материальны? Невольно Горячев смотрел на руки Эли, нежно сжимающие руль. Невольно задел мыслью сообщение, которое не захотел читать. Поделом! Чего та, невидимая, могла от него хотеть? Антон был уверен, что вот сейчас он вернется в свою колею и забудет о ней окончательно. Время у временного решения вышло. Как и у всех, кто находил Горячева, кого находил он; один раз, два — достаточно, чтобы получить все. Достаточно, чтобы пресытиться. От рук Горячев вновь быстро отвлекся на городской пейзаж за окном. Он не пытался запоминать дорогу, просто медитировал. Позволял мыслям течь. Позволял им стоять, увязая в дурмане марихуаны и абсента. Какой коктейль… Через полчаса добрались. Просторная парадная, широкая лестница, деревянные перила: в центре Питера один дом был похож на другой, возможно, больше, чем в любом другом городе. Эля поднималась впереди, и Антон пытался заглянуть под шубку, под короткую юбку, бездумно следуя за ней. Квартира. Темная прихожая. Тишина и голые плечи. — Мне бы в ванную быстро… — заулыбался Горячев. — А потом я вернусь, найду тебя по открытой двери и ты мне наконец расскажешь свой секрет. Идет? — Идет. Иди, — Эля указала нужную дверь, а сама уплыла в одну из трех комнат, так и не включив свет. Но вскоре по просторной квартире сонно пополз шепот музыки. Горячев оказался в небольшой, но чистой ванной, совмещенной с туалетом, с каким-то совершенно обыкновенным белым кафелем и бесконечным засильем женских баночек-скляночек для ухода за собой. Первым делом озаботился тем, чтобы в ближайшие несколько часов его не побеспокоили никакие другие физиологические позывы. Потом обязательная гигиена. Потом — уточнить наличие в кармане брюк презервативов… Наткнувшись ладонью на телефон, Горячев вспомнил: Леха! Лехе он традиционно отчитывался о своих спонтанных, хотя и ожидаемых, исчезновениях из «Треугольника». «Жив, цел, орел, катаюсь со Снежной Королевой по адресу… Если пропаду до завтрашнего обеда — наверное, замерз где-то здесь. =)» — набрал он в личные Коткову и скинул геолокацию. «Ну ты уж постарайся ее согреть!» — прилетел ободряющий ответ, и Антон, весьма довольный собой, свернул чат. И тут же уперся в поднявшийся контакт с руками, на котором теперь горела красная точка. То непрочитанное… Горячев, неожиданно раздраженный журчанием воды под краном, вздохнул, нахмурился и открыл сообщение. «Антон! Реальность совершенно выбила меня из времени, и тебя, вижу, тоже, но я надеюсь, что тебе все понравилось в прошлый раз. И мы встретимся. Может быть, в выходной? Или в среду?» «Поразительно, все же вспомнила», — выгнул брови Горячев. Хозяйка была в сети и, похоже, все еще ждала от него новостей. Но Антон уже завелся: отложив телефон на ванный столик, он снял с себя футболку и нырнул лицом в ладони, под струи воды. «Ищет меня теперь, как любая из этих дебильных девок. „Встретимся в выходной, Антон? Или в среду?“ А если больше не встретимся, то что?» Раздражение, внезапно выбившее его из колеи, словно вымыло из тела приятное томное опьянение, и теперь Горячев старательно пытался стереть с себя нервозность, напряжение, лишние мысли, которые назойливым роем перли в блаженно-пустую до этого момента голову. Прохладная вода стекала по занемевшему лицу. Цветочное мыло оседало на руках, под мышками, ниже… Вот он, запах чужой женщины. Антон старательно примерял его на себя, мимикрируя, готовясь превратиться из случайного «хорошенького мальчика» в того, кто всецело владеет и принадлежит. Пять минут, десять… Капли воды осели темными пятнышками на брюках, и Антон затер их полотенцем. Рубашку решил не надевать — только лихо накинул на плечо, покрасовался перед зеркалом. Отражение глядело на него незнакомыми темными глазами, и зрачки походили на черные стеклянные бусины, вставленные в неестественно-бледное в белом свете лицо. Ну и впрямь Кай. Эта дурацкая ассоциация так захватила Горячева, что он вновь мигом забыл обо всем — кроме призывно ноющего, еще не раскрывшегося возбуждения. Но тут снова завибрировал телефон… Антон мгновенно взялся за него с одной целью — убедиться, что от него не хотят ничего срочного, а после («На часах 23:55, мать вашу!») — выключить вибровызов и уйти в небытие до утра. Но посреди экрана горело новое уведомление от «рук». Новое сообщение. «В таком случае я буду искать следующего кандидата. Хорошего вечера, Антон». Горячев захлебнулся, скрипнул зубами. К чему такие поспешные выводы? Что это, она его просто выбросить вздумала?! В один миг от пары жалких предложений Антона охватила такая злоба, что заболела голова. «Да с чего ты вообще решила, что я должен перед тобой отчитываться?.. То, что я работаю на вашу ебучую компанию, не значит, что я должен как штык быть не на летучках, а в дрочильне, которая одному богу известным образом оказалась там же! Блядь…» Антон выдохнул и потер лоб. Вспомнил свою паранойю. Подумал, что, возможно, беда его именно здесь и кроется — в том, что он должен. Ведь если доминатрикс была кем-то из сотрудников высшего звена или состояла в близких отношениях со Львом, то могло произойти что угодно. Но Горячев не хотел отвечать. Его пошатывало, а складывающиеся в потенциальный ответ фразы оказывались то непозволительно слабыми, то слишком агрессивными. Единственное, чем Антон решил себя спасти, прежде чем все-таки выключить вибрацию, было: «Я сейчас не могу писать». Не ахти какой ответ на фразу, исходя из которой хозяйка «уже все поняла» — но Горячев допустил, что если она не конченая драматичная сука, то поймет, что поспешила с выводами. «А потом я уже сам тебе скажу, что мне эта ересь в вашем офисе на хер не сдалась, и работу я тоже передам, пока все не зашло слишком далеко». Со всем этим дерьмом Антон задержался в ванной несколько дольше, чем это было вообще допустимо. Вдоль позвоночника ползала нервозная дрожь: сперва это, а теперь Эля уже наверняка заскучала, да и поведение его смешно… Опьянение как ветром сдуло, и все, что от него осталось — гипнотизирующий, засасывающий поток уже не приятных эмоций, а дисфории. Горячев нашел свою новую знакомую в комнате, что освещалась уличным фонарем снаружи, а посему и без источников света внутри помещения все было прекрасно видно. Эля сидела в кресле в одном нижнем белье и слушала музыку, а ее платье безвольно валялось у порога небольшой спальни, являя собой образчик самой лучшей приманки. Сети расставлены, ставки сделаны, только игра все никак не начнется. Когда Антон переступил порог комнаты, Эля ожила и воплотилась в белый в свете фонаря, живой да нервный силуэт. И только в последнем читалась некоторое нетерпение. Горячев услышал все тот же сладкий голос, уверенность и спокойствие, а увидел — кружевные чулки и пояс к ним: — Ох, Антон, я уж думала, ты начал все веселье без меня, — Элины руки легли Горячеву на живот, аккуратно поглаживая. Было в этом жесте что-то настолько материнское и заботливое, словно по одному эмоциональному фону она смогла все прочитать. — У меня есть еще немного абсента, я могу сделать тебе коктейль или, если хочешь, заставлю собирать зеркало. Не бойся, мой мальчик, я не кусаюсь. Эля прижалась к Антону так, что ее грудь в небольшом черном — как ему казалось — бюстгальтере немного приподнялась. Вместо ответа он обхватил ладонями точеное личико и припал к губам поцелуем. Пить Горячев не хотел — алкоголь при такой эмоции бросил бы его в еще более глубокую яму. Хотел — просто забыться. Понять, что именно здесь его желают и именно здесь он желает находиться сам. Но как бы сладко ни жалась к нему Эля, как бы томно ни вздыхала в губы, где бы ни гладила — а тело стыло, казалось, только сильнее. Если еще полчаса назад Антону было достаточно только подумать, чтобы возбудиться, то сейчас он не мог выместить обнаженными фантазиями о красотке перед ним страхов и сомнений. «Если я не отвечу в ближайшее время, она может разорвать договор. А может, у нее кто-то там уже кайфует и это просто предлог выбить еще одно место. Зачем мне место… Да она же не может просто так от меня отказаться, она говорила, что я хорош! А если там реально Елена… Если она меня все же снимала… Я же даже сам от нее тогда не уйду. Надо проверить, будет ли она давить… Мне пиздец...» Горячев очнулся тогда, когда пальцы Эли легли ему на ширинку. Она щекотала его ногтями — но ощущалось это не как игривая и томная прелюдия, а как трение наждачки. Каждое прикосновение становилось все более и более неприятным, Антон замыкался в себе — ничто раньше его так не сбивало. А теперь его уничтожало все, включая нахлынувшее вмиг похмелье. — Подожди, я не могу… Что-то мне нехорошо… — Горячев отстранился, мягко отводя Элины руки. Чувствовал он себя полным ничтожеством. Перед ним роскошная дорогая дамочка в одном белье, а у него не встает — ни в какую! И — только отвращение к ней, в целом неизбежное в будущем, но на этот раз — преждевременное… В глаза брюнетке он смотреть не хотел. — Так, только если собираешься блевать, то иди в ванную, ок? Я эту квартиру снимаю, не хочу завтра убираться перед тем как отдать хозяину ключи, — Эля вздохнула и закатила глаза. Сдалась она быстро, словно все знала заранее и бороться за хороший вечер не намеревалась. Она только накинула на плечи черный халат с элементами кружева, кутаясь в него так, словно холодная ткань смогла бы ее согреть. — Я говорила тебе не отвлекаться от меня. Что, написал тебе кто? Благоверная, от которой налево пошел? Не дрочил же ты там так долго в ванной. — Нету у меня благоверной, — огрызнулся Антон. — Мозгоебля только есть… Не испорчу я тебе квартиру, не переживай. Пойду оденусь… Опустив плечи, Антон вышел в прихожую. В считаные минуты он уже был одет — и в уличное тоже. Так быстро, как сегодня, Горячев не зашнуровывал ботинки даже в детстве, когда очень спешил к пацанам во дворе — разглядывать первые трофейные фотки из эротического журнала. Эля наблюдала за ним изучающе с телефоном в руке и непробиваемым выражением лица. — И что, так вот просто убежишь? Не попробуешь остаться до утра, не хочешь проспаться? Дать себе еще шанс? Или со мной что-то настолько не так? Горячев выпрямился, вздохнул. Все же взглянул на нее еще раз — и впрямь, не дать ли себе еще шанс? Поздно он поймал мысль, что если бы придумал какую-то иную причину, не связанную с самочувствием, и сошел за несчастного — возможно, удалось бы уйти от этих неудобных вопросов. Но теперь почти любое слово, которое он мог сказать, звучало бы дешево. Обычно Антон не корил себя за такие ситуации. Но сегодня он оказался настолько подавлен и разочарован в самом себе, что почти чувствовал вину перед этой женщиной. — Все с тобой как надо. Но так лучше будет, правда… Давать вторые шансы — два раза огорчаться, — нахмурился он и отвернулся к двери. Пара секунд возни — и в лицо уже веяло сырым сквозняком с лестницы. — Спасибо, что позаботилась, в любом случае. Пока… Хлопок и поворот замка уже за спиной прозвучали, как пощечина. Обреченно Антон побрел вниз. Вызвал такси. Впереди его ждал вполовину сокращенный, преждевременный путь домой.Ночь 3–4.02. Хозяйка
На столе темного дерева лежал ежедневник, который нервно трепали руки. На открытом развороте, на одной из страниц цвета слоновой кости было написано несколько имен, ранее зачеркнутых: Сергей, Артур, Слава… И последнее — Антон. Рука несколько раз намеревалась зачеркнуть имя, но вышло только обвести пожирнее и поставить рядом точку. Слева — телефон. Он был активирован: вот открылась злополучная программка, несколько уже давно неактивных контактов и вдруг... «Антон печатает…» Читалось в этих двух словах, загорающихся короткой вспышкой и сменяющихся нервозно-безликим «в сети», что-то угнетенное, недоговоренное, слишком недоверчивое. И это — после тех наглых смайликов-улыбок, сладких провокаций. «Ну вот, теперь могу». И все. Но через несколько мгновений, словно опомнившись, снова: «печатает…» «Ну и резкая же ты =)) Я просто в клубе был с друзьями». Рука отбросила телефон в сторону, на дальний угол стола, но сообщение оказалось прочитанным. Взяла ручку, нависла над именем… Прошла секунда. Две. Три. Пришлось поставить еще одну точку, чтобы завершить хоть как-то затянувшееся действие. Стоит ли писать ответ? Мобильный телефон рвано перемещался то в руки, то на стол, то в карман, то опять в руки. То загорится экран неприятным голубым свечением, то вырубится окончательно и обратится в черную дыру одним мигом. Пальцы печатали спешно и жестко ударяли подушечками о гладкое стекло. «Ну так я выбираю следующего или тебе все еще нужны мои услуги?» И тут Антона прорвало, потому что он тут же начал что-то писать — перебойно, остервенело… Остановился. Даже сквозь текст угадывалась агрессия, которую он, возможно, силился скрыть — но отказывал себе в этом. Не любил, не умел врать? «Почему ты этим занимаешься в том же доме, где со мной проводят совещания? Я не тупой, мне кажется, что ты тоже в компании… Просто сразу скажи мне, если я решу отказаться, у меня будут проблемы?» Пальцы остервенело колупали защитное стекло экрана в ожидании верной мысли. И печатать начали не сразу, долго подбирая правильные слова, а затем стирая их одним махом, скашивая лихим прорывом. «У тебя не будет проблем, отказывайся и уходи. Если тебя только это волнует, то на этой стороне все прекрасно. Если ты плохо читал договор, то прошу повторить и заметить, что он обоюдоострый для нас обоих. Я тебя вычеркиваю, все забудь и успокойся». «Я еще не сказал нет». На этот раз сообщение даже не пришлось открывать полностью, чтобы прочесть. Палец до немоты вбился в «отметить как прочитанное», а после длинные пальцы вернулись к шершавым листам ежедневника и прохладному металлу ручки. Стержень уперся в бумагу, промял ее, почти проткнул насквозь. Отвечать Антону никто не собирался, готовясь сделать последний прочерк. Однако он не замолкал. «Просто поставь себя на мое место… Это все очень странно. И непривычно. И меня все еще мучает паранойя... Но это все равно не отменяет того факта, что мне с тобой очень хорошо. И я, наверное, не прав, что не писал первым. Я просто не общаюсь обычно с девушками после секса. Вот такой я мудила». Ответный удар последовал практически незамедлительно: «Да, ты очень неуважителен к девушкам. Но со мной такое не проходит, как видишь. Тем более, отчего ты ведешь себя так, словно ты выбираешь? Я тебя тоже выбираю. И могу тебе сейчас отказать просто потому, что мне не нравится, что ты мудила, Антон. И меня не устраивают эти твои скачки настроения. Либо все устраивает, нравится — остаешься. Либо уходишь». Сообщение отправилось, а руки замерли, стискивая пальцами чуть потеплевший металл. Вдогонку полетело: «Да, мы работаем в одной компании». Антон на какое-то время замолчал. Он не отошел: висел в сети. Наверное, перечитывал сообщения, думал. И писать начал только спустя долгие десять минут — так же медленно и осторожно. «Хорошо. Мне очень нравятся твои ручки. И ты уже заставила меня умолять, поэтому я отношусь к тебе не так, как к большинству девушек — чтобы ты знала. Прости, что поступил так неблагодарно. Ты еще будешь ждать меня?» Послышался глубокий вздох, а после несчастное имя Антона стало самой жирной надписью на всем развороте. Сначала Горячеву никто не отвечал, а руки просто аккуратно выглаживали чуть помятые на уголках листы планера, после — перебирали письменные принадлежности в металлическом стакане, что покоился на столе. «Конечно, Антон, я тебя очень жду. Но мне очень важно знать, когда мы собираемся заранее, чтобы иметь возможность устраивать встречи. Мне нужно готовиться». «Завтра. В 18:00 или около того. Подойдет?» «Может быть. Я подумаю».