Слепое пятно

      Роттердам поражал воображение. Футуристическое безобразие архитектурных форм, буйство красок, смесь запахов мегаполиса, маленького зеленого города и вкусной еды — такой была самая артистичная и безумная грань Европы. Под высоким, но толерантным к гулякам июньским солнцем она играла ярче всего. Жизнерадостный, шумный в самый разгар фестивалей и не менее волшебный, чем Питер, встречал своих гостей город изобретателей и чудаков, где дома имели форму поставленного на угол куба, а велодорожки были шириной с автодорогу. Сложно даже представить, какие люди могли жить в нем, дышать его воздухом. Впрочем, принимал Роттердам одинаково приветливо всех, а своей способностью сочетать несочетаемое напоминал одну необычную компанию, по воле счастливого случая оказавшуюся здесь сегодня в полном составе.       — Я бы не смог тут жить, — вздыхал Леха, озираясь по сторонам. Эту фразу Котков повторял уже пятый день из пяти, которые друзья находились в «столице современного искусства», — и еще что он выглядит слишком нормальным и на него странно косятся (на Леху и впрямь косились, но только когда он начинал громогласно возмущаться на русском).       — Хорошо, что тебя не слышит Влад, — хихикнула Алена, шагая с Котковым под руку. C недавних пор она носила ту же самую фамилию — Леха наконец сделал предложение, — а поездка в Голландию за компанию с близкими стала главным приключением медового месяца. «Нормальность» молодого мужа бьюти-хулиганка совсем не разделяла и разгуливала по ярким улицам с многоцветными пастельными локонами, по последней моде.       — Да, Леха. Хорошо, что не слышит. А то бы напомнил, что работаешь ты в клубе, который, судя по его виду, из Роттердама вынули и в Питер перебросили!       От Антона можно было ждать каких угодно изменений, но не в том, что касалось любви нарываться и прочих не до конца утихших проявлений юношеского максимализма. За прошедший год Горячев и так стал совсем другим человеком, — а потому не было ничего удивительного в том, что свой тридцатый день рождения он отметил обескураживающе обыкновенно. Он даже чувствовал себя обманутым: вставать после вечеринок не стало тяжелее, спина не начала болеть от физических нагрузок, страсть к компьютерным играм и прочим «глупостям» не угасла, секс-марафоны остались такими же желанными и запойными — что там еще обещали на очередном рубеже? Больше всего Антона огорчило то, что из категории «пацаны» в категорию «солидные мужчины» по набору условных внешних данных он тоже не перешел. Правда, всех этих расстройств хватило на несколько дней, а затем итогом Горячевского самоанализа стало умозаключение: все врут, старости не существует, можно расслабиться! И даже позволить себе не сбривать трехдневную щетину, которая добавляла не лет, а только задиристого шарма ладному лицу, как и небольшие шрамы на левой скуле и над бровью.       Котков повернулся, чтобы все разложить критикану по понятиям, но Антона не так уж легко было достать — особенно когда тот, хохоча, утек подальше от брюзжащего лучшего друга за плечо своего спутника. Лев в переменах не отставал от Горячева. Это касалось как стиля в одежде, который приобрел исключительно белые и черные оттенки, так и манеры говорить, вести себя. Богданов стал еще более спокойным — ушла натянутая нервозность и навязанное доминирование — и сытым, хотя новый бизнес спа-салонов с индивидуальной линейкой косметики ручной работы вытягивал из него порой все соки. Влад шутил, что пережитый опыт с Антоном и до него наложил на Льва особенно интересные тени, которые играли на руку в сфере оказания услуг теперь.       — Да ладно тебе, Лех. — Богданов ухмыльнулся и увел руку за спину, чтобы потискать Горячева за что попадется. — Вон Петруша не ныл, когда окно в Европу рубил, и ты не плачься. Вдруг что полезное для себя вынесешь и в свое дело привнесешь. Хорошо же? А ты у нас в этом плане Петруши ничем не хуже!       — Глядишь, и тебе тут памятник поставят, — энергично кивал Антон, зубоскаля. — Вон у нас и почти что настоящий скульптор есть… А мы, кстати, почти пришли. Где там наши?       Общий сбор был назначен на территории Музейного парка недалеко от Кюнстхаля. А все дело в том, что, помимо отпусков и празднеств, повод для поездки в Роттердам у друзей нашелся самый солидный — на этом настоял «случайно» (как обычно) попавший сюда Влад. Весь прошлый день и ночь Вовин со своей командой не спали в отеле — готовили инсталляцию, с которой их сюда и пригласил обретенный во время прошлой поездки в Амстердам знакомый меценат. Как оказалось, гулять по кварталу красных фонарей и курить травку свободные художники умели не просто так, но и с правильными людьми.       — Я вижу Рому, — произнес Леха, приложив ладонь козырьком ко лбу и щурясь на солнце.       Они вышли на просторную площадку, окруженную зеленью. Ее центр заняла какая-то хитрая конструкция, но со стороны, откуда двигались ребята, был виден только задник. А там, куда указал Котков, под навесами расположились деревянные скамейки, лежанки и сиденья разных геометрических форм. Рома действительно клонился над ноутбуком, заняв одно из посадочных мест. Сисадмина, который теперь был еще и личным помощником Богданова, всегда видели увешанным электронными гаджетами. Рома постоянно отвлекался, тянулся рукой к уху, чтобы активировать звонок в наушнике и очередной раз сообщить кому-то, что Лев Денисович находится в отпуске. Теперь он, а не Елена, был всегда на связи и являлся по праву левой рукой директора. Лев с Ромой за год горячо спелись, тем более что характер молодого человека пообтесался, стал проще и хитрее, но только в рамках рабочего процесса. В личном общении Роман нисколько не изменился, оставаясь все тем же недоверчивым брюзгой с ярко выраженным недугом — человеколюбием.       Рядом с Ромой — причем неизменно как будто бы в зоне его игнора — ребята увидели своего уже не нового знакомого, художника Рената. Правда, даже Антон до сих пор общался с товарищем Влада от силы раз пять, и все пять раз его можно было увидеть только в обществе сисадмина. В Голландию Ренат прибыв во всеоружии — с этюдником и палитрой — и писал новый Ромин портрет. Получался, судя по всему, «Роман сидящий», полный дум на лице.       — Ребят! — обрадовался Рома и вскочил с места. Осознав за собой слишком яркую положительную эмоцию, он тут же насупился и забубнил: — Уже давно вас жду. А, Лев, там звонят по поводу контрактной лаборатории, вашего согласия ждут.       — Ну вы больные, — мгновенно встрял Горячев, оборвав едва начавшуюся деловую беседу. — У вас же отпуск! Какие лаборатории! Лев, ты обещал, что не будешь работать на этой неделе… Ты же не хочешь сказать, что ты мне вра…       — Не врал! — перебил Богданов, замотав головой в отрицании. Горячев получил свой беглый поцелуй в висок, а затем Лев зашептал Роме: — А по тем же деньгам?       — Нет, чуть снизили, — ответил в тон ему тот. — Хорошо мы их две недели мариновали!       Антон под хихиканье Котковых уже сжимал руки в кулаки:       — Ну вот помаринуйте их еще, может, они!..       — Вы простите, что вас перебиваю я, — послышался со стороны голос Рената, который, указывая на каждого кончиком кисти, очень и очень строго — почти оскорбленно, — заглядывал в лица нарушителей тонкой атмосферы вдохновения. — Но сейчас Рома работает только моим натурщиком.       — Ну вообще-то я все это время рабочие вопросы решал! — обиженно отозвался сисадмин. — А ты рядом присел не спрашивая.       — Я спросил. Когда ты мне сказал, что тоже сюда едешь. Мы обсуждали, что нельзя упускать такой возможности на родине Рембрандта и прочих…       — С тобой бесполезно договариваться, ты все переиначишь! — вскипел Рома. — Будем договора составлять!       — Искусство не терпит рамок! — охотно продолжил спорить Ренат, но, видимо, чтобы убрать свидетелей, быстро перекинулся и на остальных: — И вообще, вы уже посмотрели, что мы тут поставили? — он кивнул Антону и Льву за спины. — Влад с Леней должны были вот сейчас говорить с руководством музея… Они только утром все смонтировали.       — Нет, но мы шли… — разулыбался Леха. — Только хотели собраться. Может быть, раз Рома у нас за всем следит и все знает, он подскажет, где девушки?..       — Они ели, вот недавно тут были, — Роман растерянно обвел взглядом фудкорт неподалеку, но никого не обнаружил. А все потому, что буквально через секунду словно из ниоткуда на Льва совершили самое настоящее нападение; Богданова накинулась на того со спины, запрыгнула, повиснув на шее и обвив ногами бока. Елена и Лев не виделись месяц, потому как и жизнь Богдановой резко изменила свой вектор. Она не стала работать дальше с братом так тесно и теперь являлась агентом, выездным менеджером по связью с иностранными инвесторами или партнерами. Какое-то время после смерти отчима Елена просто восстанавливалась, проходила психологическую терапию, исследовала свой быт и училась жить, постепенно настраивая отношения с братом и лишая себя и его придуманных рамок. Но у четы Богдановых с обыденностью всегда были самые настоящие проблемы; Лена очень скоро увязалась за Настей и ее странным кочевым стилем жизни.       — Лев! — вопила Богданова, тиская брата до такой степени, что тот скоро попросил не душить его и дать еще один шанс. Руки в перчатках не позволяли Елене держаться за плечи Льва по-человечески, поэтому она взяла его шею в самый настоящий борцовский захват.       — Я смотрю, Настя тебя научила всему плохому, чему можно, и сразу, — придушено шипел Богданов под хохот Алены и Романа. Правда, стоило Елене все же отлипнуть от Льва, как на него из-за другого плеча длинной черной тенью бросилась Настя. Она в причудливом городе, впрочем, как и раньше, не отказывала себе ни в чем, что касалось внешности, и являла собой совершенный киберпанк — и впрямь какого-то персонажа «Матрицы». Никуда не делись только дреды, пирсинг и кривая ухмылка. По очереди она расцеловала всех и каждого. Елена вторила ей, но больше обнимала и прижималась. Досталось даже Ренату. Антон, бесконечно счастливый долгожданной встрече, уже сам влетел в Богданову последним и подхватил на руки, а Настю под ее же гневные восклицания — просто приподнял. Даже оказавшись на земле, хакерша, впрочем, продолжала протестовать:       — Я никогда и никого не учу ничему плохому, Лео! Это из-за горячего твоего Горячева она теперь еженедельно кидает ножи. А сильные руки — похоже, и вовсе семейное!       — Ага, не учишь ты, — шутливо бубнил Богданов и тер шею. Елена какое-то время нахваливала Рому за то, как он хорошо следит за Львом, а после опять повисла на брате. На этот раз просто на руках, вынуждая его обниматься. Лев возмущался: — Да что такое! Что за тактильный маньяк!       — Это я еще приличная, — ухмылялась Елена. — Это я вам еще ножи не кидала! Сядем есть, я покажу.       — Если что, с вилками она тоже неплохо справляется, — сочувствующе потрепала Богданова по плечу Настя.       Эля всегда появлялась в самый последний и неподходящий момент и сегодня тоже почти опоздала на встречу. Егор, который шел с ней за руку, налетел на Антона и, как по лестнице, забрался по нему до самых плечей. Горячев, придержав мальца за щиколотки, одарил его взглядом родного старшего брата — или даже отца. Элю, озираясь на очень внимательного Богданова, он приветствовал целомудренным поцелуем в щеку и уступил место остальным; первой оказалась Настя, вооружившаяся замаскированной под объятия ехидной щекоткой.       Каждый сегодня получил свою порцию ласкового человеческого тепла. И так продолжалось бы и далее, если бы не Влад, что появился в самом сердце начавших набухать под эмоциональным порывом историй и радостей.       — Ну где вы ходите, а? — возмутился он. — Все давно готово, смотреть пора, а вы!       Вовин был человеком очень ветреным по натуре. Поэтому никто не удивился тому, что с подачи Алены он вдруг перекрасил волосы из кипенно-белого в лавандовый, как и тому, что свой кислотный гардероб сменил на более спокойный по цветовой гамме — впрочем, простотой фасонов Влад по-прежнему похвастаться не мог. Однако все эти визуальные метаморфозы никак не повлияли на нутро. Вовин был тем же добродушным и верным парнем, который на первый взгляд ни к чему не относился серьезно. Но — только на первый.       Свою последнюю работу Влад и небезызвестные VoLR Band готовили более полугода. Однако загорелся идеей Вовин почти сразу. «Это будет ваша история», — объявил он, когда вывалил ее разрозненные детали в общем чате под Новый год. Затем следовали долгие приготовления, по большей части секретные. Антон, к своему стыду, в какой-то момент даже успел решить, что Влад взялся за нечто неосуществимое и забросил это, потому что несколько раз отвлекался на другие проекты… Затем он, как это часто бывало, пропал. А затем — появился со словами: «Я закончил, мою работу увидели за границей и позвали на выставку!»       Инсталляция называлась «Точка зрения». Это была многоуровневая панорама, число слоев в которой невозможно было охватить обыкновенным беглым взглядом. Она изображала группу людей — вернее, их черно-белых силуэтов — расположившихся сидя на диване и вокруг него, как на классическом групповом снимке. В качестве референса узнавалось общее фото с какого-то праздника, однако действующие лица были максимально обезличены. Их роль, объем и содержание раскрывались только при более внимательном осмотре. Полуденное солнце выхватывало множество фрагментов, из которых были составлены фигуры и их окружение. Часть являлась простыми фотографиями, подобранными так, чтобы создать нужный тон фона. Можно было подойти ближе, всмотреться — и найти там самих себя и множество незнакомых людей, выдернутых из фотоальбомов, собранных в одно маленькое человечество. Вторая часть представляла собой множество сведенных друг с другом стереоизображений. Из них в основном и были собраны персонажи переднего плана и приближенные к ним детали. Бликуя на полуденном солнце, тени людей переливались сокрытыми внутри них сюжетами: в одной фигуре человек с глухой повязкой на лице снимал ее и открывал глаза; в другой тень девушки, замершей среди безучастной толпы, находила поддержку множества протянутых рук; в тени третьей сменялся узнаваемый мистический сюжет: шут, юродивый неожиданно превращался в мудреца; четвертая хранила тайну о том, как блудница оказывается матерью; пятая сперва и вовсе не походила на человека — это был код защитной программы, но под другим углом появлялся рыцарь, загородивший собой группу людей; шестая и седьмая оставляли позади пошлую клубную жизнь и рюмки с коктейлями, принимая новый символ — семью и дом; восьмой превращал разросшийся во всю душу терновник в цветущий сад; а девятый раскрывал крепко сжатый вначале кулак, протягивая остальным свое сердце.       Искусство — молчаливая исповедальня для души. Каждый проходит путь к нему и его осознанию по-своему; нет единой верной дороги, нет карты или инструкции по раскрытию сердечных мышц. Совсем иной случай, когда ты — очаг, нутро творения. Детище творца. Бравая компания молча смотрела на то, как их маленькие жизни, внезапно перекрутившиеся в крепкий канат, стали истоком для искусного исполнения. Влад наслаждался немым благоговением и ждал, когда кто-нибудь нарушит звонкое безмолвие, но не стерпел, как полагается художнику:       — Ну?       — Не знаю, что сказать, — неровным голосом признался Рома, пряча влажные глаза.       — Главное здесь что-нибудь понять! — строго сказал Влад и пробежался взглядом по главным судьям своего труда.       — Если смотреть под прямым углом на человека, то это только силуэт. Слепое пятно, — выдохнул Богданов.       Влад удовлетворенно замолчал, и в этом теплом ощущении собравшиеся провели еще какое-то время.       — А что ты понял? — полюбопытствовала Алена у Влада.       — Ну как? Ешь, что дают, но сри кружочками.       Антон, не сдержавшись, издал один булькающий смешок. Потом другой. А потом под общий дружный хохот пришла очередь молодого творца быть погребенным в обожающих, любимых и любящих объятиях близких.