Какого черта именно ты, Лань Сичень?!

Глава ордена Юнь Мэн Цзян, высокомерный и гордый, агрессивный и беспокойный, Цзян Чэн. Высокий, мужественный, мускулистый, красивый. Все, кто когда-либо находился рядом с ним, чувствовали ту убийственную и подавляющую ауру, и это при том, что Глава ордена Цзян никогда не использовал феромон. Если уровень ваших духовных сил недостаточно велик — на ногах перед ним устоять не выйдет; многие пятятся назад или падают ниц, если Цзян Чэн проходит мимо, такой величественный и горделивый. В общем и целом — настоящий альфа. А теперь представьте на секундочку, что тот самый гордый и заносчивый Цзян Чэн каждый цикл умирает в своих покоях, раскрасневшийся, слабый и податливый, жалкий и безумно сексуальный… С высоко поднятой задницей, лежа на животе, он, позабыв о собственной гордости, глухо стонет и трахает себя пальцами, мокрыми от смазки. Под закрытыми веками рассыпаются фейерверки, тело неконтролируемо трясет, член дрожит от напряжения, и белесая жидкость пачкает выбеленные простыни. Такой Цзян Чэн, с растрепавшимся пучком, с искусанными губами, с испариной на румяном лице — звучит, как бред, только вот… Цзян Чэн — омега, но об этом никто не должен узнать. Только Вэй Ин замечает смутную тревогу, плещущуюся в глазах Вань Иня, когда один из адептов доносит весть о срочном собрании глав орденов. Он выразительно смотрит на своего брата, ему искренне жаль бедного Цзян Чэна, потому что у того, кажется, скоро течка. — Наверняка у тебя есть благовония, — скептически тянет У Сянь, хотя честно хотел бы поддержать угрюмого братца добрым словом. — Конечно же они у меня есть! — рявкает Вань Инь, шагами меряя широкий зал. Он нервно мечется туда-сюда, словно заяц, загнанный волками, кусает губу и заламывает руки. Выглядит жалко. — Прекрати метаться. Они должны перебить запах твоего феромона, — раздраженно проговаривает Вэй Ин и вскакивает с места. — А ты прекрати говорить мне, что делать! — восклицает молодой человек и пулей вылетает на свежий воздух. Конечно, у него есть благовония, конечно, они смогут перебить запах, но если течка застанет его прямо при всех… Он слышит, как Вэй Ин просит Лань Ван Цзи принести какие-то таблетки. Оказывается, адепты Гу Су Лань принимают специальные пилюли, чтобы течка омег не мешала им идти по пути самосовершенствования. «Мы выше природы» — Цзян Чэн был с ними солидарен, но и знать не знал, что этот процесс можно подавить. У Сянь знает, что не получит от него благодарности, но красноречивый взгляд слегка покрасневших глаз говорит лучше всяких слов. Глава ордена Юнь Мэн Цзян прибывает на совет в смешанных чувствах. Пускай Ванцзи и объяснил, что нужно делать, если течка застанет врасплох прямо при всех, как он может не беспокоиться, ведь ни разу еще не видел действия тех самых пилюль? Ему не помогает даже факт невинности ордена Гу Су Лань, отсутствия всяких грязных сплетен об их адептах. Лань Сичень, мирно созерцающий природу в ордене Лань Лин Цзинь, застает Главу Юнь Мэн Цзяна в совершенно непривычном ему амплуа: рассеянный взгляд отливающих фиолетовым глаз, выбившиеся из пучка волосы, пояс покосился и совсем немного расслабился, туго запахнутые одежды теперь выглядят слегка небрежно, словно бы человек одевался наспех и совсем не заботился о своем внешнем виде. — Глава ордена Цзян! — восклицает Сичень, бесшумно преградив Цзян Чэну путь. Тот, кажется, даже не замечает его, делает пару шагов и плечом врезается в грудь молодого человека. Они оба еле слышно охают, только вот приветливая улыбка Сиченя не меркнет ни на секунду, Вань Инь же отшатывается, явно напуганный произошедшим. — Глава ордена Лань, — немного придя в себя и привычно нахмурив брови, проговаривает Цзян Чэн и пытается расправить плечи, когда чувствует легкий ветерок, гуляющий у его ключиц. Он опускает голову и смотрит на свой неприемлемый внешний вид, кончики ушей предательски вспыхивают, а глаза распахиваются в удивлении и очаровательной невинности. — Глава ордена Цзян, что произошло? Почему вы в таком виде? Неужели что-то серьезное приключилось с Главой ордена Цзинь? — Цзян Чэн резко поднимает свой взор на Сиченя и тот, застыв от такого взгляда на секунду, принимается сыпать вопросами. С каждым словом он придвигается все ближе, сдерживаемый феромон становится все ощутимее, и Цзян Чэна слегка ведет. «Черт! Скоро начнется!» — проносится у него в мыслях, тогда как на деле Вань Инь выпрямляется и немного грубовато пресекает череду вопросов своего внезапного собеседника: — Глава ордена Лань, попрошу Вас, — угрожающе склонив голову набок, проговаривает и метающим молнии взглядом заставляет Сиченя остановиться и замереть в смятении. — Я сам не знаю, что случилось, раз этот парш… Цзинь Лин решил собрать всех глав, — вовремя исправившись, заклинатель прокашливается и параллельно приводит себя в порядок. Надавав себе мысленных затрещин и обещая раскрошить собственные зубы от такого позора, Цзян Чэн становится обычным Цзян Чэном и уже более менее дружелюбно, — хотя может ли Ваньин быть дружелюбным ещё вопрос, — произносит: — Попрошу Вас пройти в зал. Надеюсь, вы забудете о нашей встрече, — и, не позволяя Сиченю открыть рот, проносится мимо, через пару секунд теряясь среди мельтешащих адептов Лань Лин Цзинь. Глава ордена Лань же замер в ещё большем смятении. Ему показалось или Глава ордена Цзян действительно источал феромон, свойственный омегам? Нет, такого быть не может. Чтобы Цзян Чэн, да был омегой… Дружелюбная улыбка на секунду превращается в усмешку: бывают же в жизни неудачи, но Сичень быстро приходит в себя и действительно решает забыть об их странной встрече. Все-таки рядом с ними сейчас находится много омег, также много тех, кто ещё учится или просто не желает контролировать свой феромон. Причина, по которой Цзинь Лин собрал всех в своем ордене, действительно не является рядовой, но также может решиться простыми письмами всем главам лично. Матерые мужчины обмениваются насмешливыми взглядами, огибая невинного и честолюбивого Сиченя и грозного и необычайно взвинченного Цзян Чэна: всем понятно без слов, что мальчишка лишний раз пытается утвердиться среди них. На самом деле, обстановка в ордене почти не меняется после прошедших ужасных событий, за это стоит отдать должное юному Главе, что смог собрать всех под своей ещё не окрепшей рукой и удержать контроль над ситуацией. После завершения переговоров, в которых Цзян Чэн принимал пассивное участие, наступает время празднества. Вань Инь молит всех известных ему богов, лишь бы дурацкая течка пришла под покровом ночи; тогда и пилюли, которые он, конечно же, уже принял, не пригодились бы. В голове Цзян Чэна ровный голос Ван Цзи: «Глава ордена Цзян, эти пилюли подавляют феромон и возбуждение, но остальные симптомы им неподвластны, так что постарайтесь покинуть остальных глав до того, как кто-то успеет понять, что происходит». «Я и без того собирался смыться отсюда как можно скорее», — с легким головокружением Цзян Чэн наливает себе чашу вина, побуждаемый другими главами сбоку. Он неспешно взглядом обводит зал и даже не спешит ругать Цзинь Лина: и правда, этот прием он организовал не хуже предыдущего Главы, хоть местами и происходят оплошности, но их тут же исправляют. Вань Инь и заметить не успел, а его племянник уже стал кем-то, на кого не стыдно смотреть. Он хмыкает и на секунду прикрывает глаза: пускай такой судьбы не пожелаешь никому, но, под стать дяде, этот малец с высоко поднятой головой и неуемными амбициями осмелился собрать всех по такому пустяковому вопросу. Молодой человек открывает глаза, не в силах смириться с идущей ходуном головой, и натыкается на внимательный взгляд дружелюбных, ярких и сверкающих глаз. Глава ордена Лань, Лань Сичэнь, Лань Хуань, а он и правда… «О чем ты только думаешь!» — вопит подсознание, но либо вино дало в голову, либо подступающая течка, либо все вместе, расслабляют разум и горячат сердце, напряжение последних дней словно бы стихает. Волнение никуда не уходит, но Цзян Чэн чувствует, как расслабляются собственные плечи, тут же начиная ныть. Он хмурится и ведет плечом, пытаясь размять мышцы, и в этот момент снова наталкивается на взгляд Сиченя. То ли причина в том, что они сидят напротив, то ли в том, что произошло перед собранием, но Глава ордена Лань слишком часто смотрит на него. «Неужто что-то почувствовал?» — да быть такого не может. Цзян Чэн реагирует на тост и поднимает чашу с вином, салютуя племяннику и улыбаясь уголком губ от его ошарашенного вида. Как раз этот момент и выбирает глупая физиология для того, чтобы нанести контрольный удар. Тело вздрагивает, словно стягиваемое в узел, руки начинают трястись, чаша вылетает из рук Главы ордена и со звонким: «Дзынь» разбивается возле его ног. Вань Инь низко опускает голову, лбом почти бьется о стол, и сжимает руки в кулаки, борясь с дрожью и тянущим чувством в паху. Ощущения те же, но как будто чуть слабее. Отлично, он может с этим справиться. — Глава ордена Цзян?! Вы в порядке? — спрашивают вокруг, среди стройного хора голосов слышится взволнованный тон Сиченя… И чего он только о нем думает?! — Дя… Глава ордена Цзян! — восклицает Цзинь Лин, и Цзян Чэн вскидывает голову. — Все в порядке, мне просто нездоровится, — цедит сквозь зубы и, пошатываясь, поднимается с места. — Пожалуйста, продолжайте празднество и прошу прощения за это происшествие. — Я помогу вам добраться до покоев! — восклицает Сичень, спешно и стремительно поднимаясь с места и оказываясь подле Цзян Чэна. Он смотрит на Главу ордена Лань и хочет придушить этого придурка. Ну какого черта именно ты! — Глава ордена Цзян, я все равно хочу уйти отсюда, не противьтесь, — выкроив момент, когда никто их не услышит, проговаривает Сичень, и Вань Инь вздрагивает. Ладно, пусть будет по-твоему, но если ты в самом деле решишь.! Он, и правда, решил. Крепко схватив Цзян Чэна за локоть, с неизменной дружелюбной улыбкой, в белоснежных одеждах и лобной лентой, этот идеальный и невероятно красивый Глава ордена Лань ведет его через весь дом, не забывая при этом учтиво притормаживать, когда головокружение не позволяет сделать и шагу. — Что же с Вами приключилось… — с нотками беспокойства шепчет, незаметно пытаясь принюхаться к Цзян Чэну. Тот грозно смотрит прямо перед собой, его брови собрались у переносицы, а губы сжались в тонкую линию, но даже так он выглядит… Сичень качает головой. Почему тот запах не идет у него из головы, почему образ такого растрепанного Главы ордена Цзян напоминает ему адептов-омег собственной школы?! — Отпусти…те меня, дальше я сам, — делая паузу перед каждым словом, Цзян Чэн находит в себе силы оттолкнуть заклинателя и более-менее выровняться. Ему срочно нужно лечь и зажечь благовония. Действие пилюли скоро прекратится, и почему он выпил её за два часа до самого собрания, а не прямо на нем?! Сичень точно не должен их увидеть, тогда он все поймет и… Цзян Чэн совсем не хочет думать, что будет потом. — Я не могу бросить Вас в таком состоянии, — недаром Ван Цзи является братом Сиченя, они оба упертые до смерти, Цзян Чэн не может сопротивляться адекватному, уверенному альфе, к тому же в расцвете своих сил, к тому же ещё и могущественному заклинателю, поэтому обреченно рычит и позволяет чуть ли не силком тащить собственное тело до покоев. — Да что же с Вами такое! — почти перед самой дверью Вань Инь понимает, что возбуждение начинает накатывать как-то слишком сильно, нюх обостряется и этот злосчастный феромон Сиченя! — Отпусти…меня, — низким утробным голосом рычит Цзян Чэн, и заклинатель, правда, отшатывается, но только для того, чтобы в следующую секунду распахнуть дверь в его покои и без лишних слов затолкнуть внутрь. Вань Инь осознает свое плачевное состояние, он понимает, что выгнать Сиченя не получится, и, раз он уже зашел в его обитель, обратной дороги нет. Ещё один человек узнал его секрет. В помещении чувствуется характерный для подавителей запаха омег благовоний, на письменном столе лежит мешочек из Гусу, в котором — Сиченю не нужно и гадать, — находятся пилюли для подавления феромона. Сам Цзян Чэн выглядит так, будто сейчас расплачется, он весь дрожит и еле держится на ногах, пытается доковылять до кровати и спотыкается, начиная падать. Сичень реагирует даже быстрее, чем успевает осознать произошедшее: он тянет тело Цзян Чэна на себя, и они валятся на его постель, от которой так и несет хвоей, весьма необычным для альфы запахом. Но Глава ордена Лань уже все понял. Цзян Чэн просто не может являться альфой. Только не сейчас, только не такой дрожащий и зажмурившийся, только не такой слабый и манящий. — Как давно вы… принимали пилюлю? — запнувшись, чтобы сглотнуть, спрашивает Сичень. Цзян Чэн откатывается от него как можно дальше, хватает подушку и зажимает её между ног, пытается не хмуриться и жмуриться так сильно. Холодный пот проступает на лбу, скоро щеки загорятся адским пламенем и действие лекарства сойдет на нет. Если бы Цзян Чэн только знал, если бы он с детства приучал себя к контролю собственной природы, эта злосчастная пилюля смогла бы работать весь день, а не каких-то четыре часа. — За два часа до начала собрания, — спустя долгое время отвечает Цзян Чэн, с силой сжимая руки в кулаки. — Прошу Вас, Глава ордена Лань… уходите, — он хочет договорить: «и только попробуй кому-нибудь об этом рассказать», но внезапная волна мурашек заставляет прогнуться в спине и с глухим стоном уткнуться в простыни. Сичень вздрагивает и чувствует, что феромон становится гуще, он словно бы заволакивает разум, и ему бы, по-хорошему, уйти, но заклинатель лишь придвигается к Цзян Чэну ближе и кладет руку ему на лоб. — Да Вы же весь горите, — невпопад произносит, замечая, как сильно лихорадит Цзян Чэна. — Могу ли я… Могу ли я чем-нибудь помочь? — неожиданно для него самого, его голос становится мягче, нежнее, словно бы он разговаривает с нежной и юной девой. Это не укрывается от внимания Цзян Чэна, это бесит его так сильно, чертова природа альф и омег! — Оставь меня в покое! — рявкает Цзян Чэн, прилив сил подрывает его с постели и он подскакивает к столу, падая на колени и дрожащими руками высыпая остатки пилюль себе на ладонь. — Нет! — восклицает Сичень и ловко перехватывает чужое запястье до того, как Глава ордена Цзян совершит смертельную ошибку. — Разве Вас не предупредили, что, чем больше вы выпьете лекарства, тем сильнее разыграется течка?! — глаза Цзян Чэна распахиваются в удивлении. Он смотрит на взволнованное лицо Сиченя, на котором теперь нет ни тени улыбки, красивые брови слегка сошлись к переносице, все выражение выдает крайнюю степень нервозности и беспокойства. Почему-то от этого становится смешно: Цзян Чэн фыркает и склоняет голову. Такой красивый, утонченный Глава ордена Лань сейчас стоит на коленях и отчитывает течную омегу, да не абы какую, а самого Главу ордена Юнь Мэн Цзян! Вань Инь вскидывает голову, угадывая растерянность на лице Сиченя, он немного ослабляет хватку, и Цзян Чэн послушно откладывает оставшиеся пилюли. Раз теперь скрываться смысла нет, остается только уговорить его уйти, пока все не стало совсем худо. Он ведь выпил три штуки за раз… Кажется, эта течка будет самой трудной за долгие годы его жизни. — Глава ордена Лань, прошу Вас, уходите пока не поздно. Я… — Цзян Чэн сглатывает вязкую слюну и смотрит на Сиченя из-под опущенных ресниц. Он не знает, как развратно выглядит сейчас, тем более, когда правда раскрылась таким образом, и они теперь вдвоем, вокруг совсем нет людей, а запах хвои так сильно манит… Лань Хуань неосознанно прекращает контролировать собственный феромон и на Вань Иня обрушивается невероятный аромат морозной свежести. Так вот почему его появление у всех вызывает мурашки и слабый озноб, — я выпил три пилюли, прошу вас, уходите… — Теперь я точно не могу оставить вас одного! — изящные брови летят вверх от услышанного, Сичень твердо намеревается остаться подле Цзян Чэна. Он знает, как тяжело приходится омегам после этих пилюль, он уверен, что сможет себя контролировать. Он спокойно реагировал на стонущих за тонкими стенами кабинета лекаря адептов, что может пойти не так сейчас? — Я смогу себя контролировать, — будучи полностью уверенным в себе, Сичень одним взмахом руки зажигает подавляющие благовония и чувственно хватает Цзян Чэна за руку. Ваньин едко усмехается. — Глава ордена Лань… кто сказал тебе, что я смогу? — криво улыбаясь, он позволяет довести себя до постели, хотя вполне мог бы доползти и сам. Просто омега внутри него чувствует сильного альфу, чувствует его феромон, который прямо перед носом, настолько густой и тягучий, что хочется упасть на колени и хорошенько вылизать… Цзян Чэн обреченно вздыхает. Вздох этот похож на стон и рев раненого зверя, на возглас уязвленной гордости и глубокой ненависти к себе. Цзян Чэн понимает, что ни разу еще не проводил течку с альфой, он не сможет контролировать себя, каким бы сильным ни было его тело или уровень совершенствования. Та сущность, которую он подавлял так долго, хищно облизывается, вылезая из своего пыльного угла, и Вань Инь чувствует, что его омега собирается отыграться и на нем, и на первом попавшемся альфе. Ну почему именно Лань Сичень?! Брат Лань Ван Цзи, супруга его собственного брата, Глава ордена, самый красивый мужчина во всем мире заклинателей, к тому же чистый и непорочный, будто горный ручей, почему именно он? Будь это, скажем, посредственный заклинатель, Цзян Чэн и его внутренняя горделивая омега отослали бы беднягу-альфу куда подальше, но если перед тобой самый желанный альфа для всех омег?! Цзян Чэн не хочет сдаваться. Он мечется по постели, чуть ли не рвет на себе волосы, рычит и кусает несчастную подушку, колотит ногами воздух и пытается унять дрожь, — такой гордый и заносчивый, агрессивный и недружелюбный Глава ордена Цзян… Нет, Цзян Чэн, мечущаяся по постели омега. Сичень, замерев на месте, наблюдает внутреннюю борьбу, и в его сердце распускается прекрасный цветок, что с каждой секундой, проведенной в размышлениях, цветет все ярче. Глава ордена Цзян всегда держался очень мужественно, всегда излучал боевую и грозную ауру, поражал своим уровнем духовного самосовершенствования, и никогда от него нельзя было почувствовать и намека на запах. Сичень всегда восхищался его мастерством, он хотел узнать секрет и скрывать свой феромон тоже, он всегда с благоговением смотрел на Цзян Чэна, на юношу, судьбу которого никто не пожелает повторить. Потерявший семью и родной дом, он на руинах построил новый Юнь Мэн Цзян и встал во главе. Ему пришлось повзрослеть так рано, пришлось пройти через многое… Предательство собственного брата, его возрождение, множество других событий; немногие смогут сохранить внутренний стержень после такого, даже будучи альфой, сильным по своей природе существом. Но Цзян Чэн… Он — омега. Ваньин столько лет скрывал это. Его тайну знала лишь его семья и пара приближенных матери, никто не посмел бы опорочить его имя, пускай даже в шутку. Даже Вэй Ин молчал, не смея подкалывать брата за его природу. Он всегда старался производить впечатление альфы, всегда смотрел как бы свысока на других, был заносчивым и высокомерным, гордым, его уважали и боялись. И вся его репутация развеется без следа, когда станет известно, что он — омега. И обнаружил это не некто, от кого можно было бы откупиться. — Лань Сичень! — обреченно рычит Цзян Чэн и поворачивает голову к мужчине, сидящем в метре от него. Сквозь пелену возбуждения он видит красивые и четкие черты лица, изящные брови, лучистые глаза, сочные губы — перед ним сидит писаный красавец, его внутренней омеге плевать на титул, плевать на гордость самого Цзян Чэна, его омега хочет этого альфу. Она его получит. Сичень не успевает среагировать на ловкий выпад, он успевает только охнуть и приобнять Цзян Чэна за талию, после чего они падают на постель таким образом, что Вань Инь седлает чужие бедра и вдавливает плечи Хуаня в постель. — Глава ордена Цзян, что ты… что ты делаешь?! — изрядно испугавшись, восклицает заклинатель и в ответ получает подернутый пеленой возбуждения взгляд. Цзян Чэн наступает на горло своей гордости, его слишком сильно манит запах морозной свежести, настолько, что хочется вылизать, снять кожу заживо и надеть её на себя, нюхать, нюхать, нюхать до потери сознания, это сводит его с ума, а рот наполняется слюной. Сичень пытается освободиться от Цзян Чэна, он хочет призвать того к здравому смыслу, но он принял три пилюли и сердце самого парня в смятении. Ему слишком нравится хвоя, которую почти не скрывают благовония, он слишком уважает Вань Иня, слишком восхищается им. Его жалкая попытка терпит полнейший крах, Цзян Чэн криво усмехается и сдавленно стонет, припадая к шее Сиченя. Глупый, и зачем он только носит открытый ворот, он так соблазнительно оголяет его сверкающую бледную кожу, её очень сильно хочется покусать. Цзян Чэн кусает, как настоящая собака зализывает каждый укус и тихо постанывает, после носом прижимаясь близко-близко к горячей шее. Сичень сбивчиво шепчет: «Глава ордена Цзян… Цзян Чэн…» и, стараясь сопротивляться и не перевернуть наглую омегу в ту же секунду, всего лишь хватает страстного Вань Иня за талию и сжимает до ощутимой, отрезвляющей боли. Заклинатель вздрагивает, стонет чуть громче обычного, прямо в тот момент, когда кусает фарфоровую кожу Сиченя, эта вибрация настоящим и ощутимым ударом приходится альфе по темечку и понемногу начинает крыть. Лань Хуань распахивает глаза и приоткрывает рот. Неужели все будет вот так? Он не сможет удержать контроль от трех пилюль, не сможет сопротивляться какой-то омеге? Его альфе совершенно плевать, что «какая-то омега» являет собой очень сильного мужчину. Но Сичень ведь не лыком шит. Под влиянием момента он прижимает Цзян Чэна ближе и за секунду меняет их положение, размазывая и без того ничего не соображающего Вань Иня по белоснежным простыням. Многострадальный пучок распадается, волосы цвета воронова крыла рассыпаются в красивый беспорядок, аккуратные косички все также закреплены на затылке. Такой… очаровательный. Паникующий мозг Сиченя понимает, что это и есть та самая критическая отметка. Глава ордена Лань склоняется над раскрасневшимся Цзян Чэном, тяжело дышит и лихорадочно осматривает его лицо. Он как будто бы пытается остановиться, или же, наоборот, ищет, с чего бы ему начать. Если честно, Сичень уже знает ответ. Цзян Чэн вцепляется в чужое предплечье, когда горячие и влажные губы припадают уже к его шее, точно так же, как и он пару мгновений назад. Только вот теперь его целует настоящий альфа, вне зависимости от доброжелательной личины, которую он демонстрирует остальным. Этот Сичень целует так остервенело, кусает почти до крови, словно бы каждым укусом хочет поставить метку, этот Сичень улыбается, но не тепло и невинно, а со скрытым желанием в глазах, с непроглядной тьмой в глубине черных зрачков. Это — то, что Цзян Чэн — омега всегда мечтал увидеть, но от чего всегда открещивался. Желание. Настоящее, животное, когда человек отбрасывает все формальности, когда ему срывает крышу настолько, что контролировать себя уже просто нельзя. И он, омега, такой неотесанный, высокий, мускулистый, высокомерный и заносчивый, смог сорвать все ограничения с самого желанного всеми альфы. Он, такой нескладный и совсем не омега! Сичень не дает времени на раздумья. Одним резким движением он развязывает пояс, глухо и недовольно рычит, стягивая одежды и пытаясь добраться до члена. Цзян Чэна выгибает дугой, когда нетерпеливая рука находит самое интимное место и, не раздумывая, уверенно сжимает плоть. Глава ордена Лань склоняется к уху омеги, опаляет его жгучим дыханием, облизывает и прикусывает мочку, после глубоко вдыхая насыщенный хвойный запах. Вань Инь не успевает понять, когда оказывается в одних нижних одеждах. Его штаны насквозь промокли пахучей смазкой, он видит, как недобро блестят глаза альфы и чувствует твердую плоть, толкнувшуюся в опасной близости к его лону. Все тело прошибает дрожью, перед глазами рассыпаются звезды, все горит яркими вспышками, в висках пульсирует, а напряжение внизу живота просто скручивает все в тугой узел, который затягивается все туже с каждым движением руки Сиченя. А ведь он еще не раздевался. Цзян Чэну, правда, немного жутко, что будет, когда они оба окажутся без одежды… Впрочем, жгучее желание затмевает все страхи и опасения, омега нетерпеливо дергает чужой пояс, тихо постанывает, толкаясь в чужой кулак, и пытается поймать чуть припухшие от поцелуя губы. Сичень уворачивается, он разглядывает, как Вань Иня мажет по кровати, как он стонет и кусает губы, как жалостливо сходятся у переносицы брови, и покрасневшие глазки со слезами в уголках просто окончательно выбивают всю адекватность. Где здесь теперь можно разглядеть того самого Цзян Чэна?! Куда делся тот осторожный и внимательный Сичень?! Сейчас здесь есть только альфа и омега, два густых аромата, которые старательно перебивают благовония, и практически нет свежего воздуха, все пропиталось запахом похоти и желания. Сичень нетерпеливо распахивает чужую рубаху и припадает к соскам: одной рукой скручивает и ласкает чувствительный комок, губами припадает к другому и старательно лижет, пуская по телу Цзян Чэна новые волны дрожи. Хорошо. Как же ему хорошо. Несдержанные движения Сиченя, то, как ритмично он двигает рукой, как чувственно играется с его телом, покрывает поцелуями-укусами ребра, лижет впалый живот и остервенело разглядывает истекающую смазкой дырочку, покрасневшую и пульсирующую, не идет ни в какое сравнение с теми ласками, какими пытался удовлетворить себя Цзян Чэн. Это в тысячи, нет, в миллионы раз лучше. — Сичень, — собственный голос кажется намного выше и жалостливее, в обычные моменты он давным давно бы отвесил себе затрещину, но сейчас Вань Инь только вздрагивает, потому что встречается с томным взглядом обычно доброжелательного и хорошего Сиченя. — П-позволь мне, — стройная рука с изящными пальцами тянется к его лицу, он притягивает его ближе к себе и сладко целует, как будто бы осознанно, и альфа верит, он поддается, смакуя сладость чужих губ. Цзян Чэн же нащупывает колом стоящий член Сиченя и с тихим охом сжимает его в своем кулаке. Глава ордена Лань прерывает поцелуй, отстраняется и смотрит вниз, на то, как рука омеги ласкает жаждущий внимания орган, он зависает, равно как зависает и Вань Инь, только вот он не может понять: «и вот это должно во мне поместиться?» Сичень поднимает голову, видит замешательство в красивых глазах Цзян Чэна и хмыкает, склоняется и увлекает его в страстный поцелуй. Вань Инь растворяется в ощущениях, он сейчас как оголенный нерв, сил не остается ни на что, и первый несдержанный стон вырывается из него в тот момент, когда Сичень на пробу погружает в него сразу два пальца. — Такой влажный, — тихо шепчет, быстро двигаясь внутри. Цзян Чэн совсем теряется. Ощущение его пальцев внутри так непривычно, это совсем не похоже на его обычные течки, ленивые, почти без движений. Он чаще занимался собственным членом, но сейчас в него погружается третий палец и становится не до сравнений. Цзян Чэн выгибается, открывая искусанную шею на радость Сиченя, и тот впивается в неё остервенело, словно умирающий от жажды странник, словно бы весь Цзян Чэн — родник на долгом и беспрерывном пути. Он собирается испить его до дна. Вань Инь вздрагивает и намертво вцепляется в чужие плечи, когда Сичень, наконец, входит. Они сплетаются в влажном и беспорядочном поцелуе, они глушат стоны друг друга. Сичень рукой придерживает Цзян Чэна, нетерпеливо толкаясь в тугое лоно, другой хватает пряди черных волос и с силой сжимает. Его волосы пахнут хвоей, его губы пахнут хвоей, все его тело сочится этим крышесносным ароматом, он сводит с ума, и теперь Сичень с усмешкой думает о том, что нужно было перестать разыгрывать сдержанность ещё тогда, при их встрече до собрания. Возбудившись от этой мысли ещё больше, Сичень выпрямляется, крепко хватается за бедра Цзян Чэна и срывается на бешеные толчки. Он слишком нетерпелив, он слишком сильно хочет увидеть, как омега под ним будет извиваться и чуть ли не кричать от удовольствия, он хочет увидеть, как кончает Глава ордена Юнмэн Цзян. Он видит: Вань Инь дает ему все, чего альфа так желает. Он мечется по постели, черные волосы приходят в полнейший беспорядок, и две аккуратные косички практически расплетаются. Его лицо, мокрое от слюны и слез, красное и абсолютно очаровательное... Прямо сейчас Цзян Чэн показывает ему свою слабость, самую уязвимую свою сторону, он поддался только ему, Сиченю, раскрылся перед ним во всей своей красе. Сичень допускает собственническую мысль о том, что хочет, чтобы Вань Инь принадлежал только ему. Цзян Чэн кончает с громкими стонами, с выгнутой спиной и крупной дрожью. Он кончает под альфой, первым и самым прекрасным в его жизни. Он тянется к его лицу и чуть не плачет, когда чужие губы целуют, даруя необходимое спокойствие и уверенность в том, что это не ложь. Сичень выглядит таким прекрасным сейчас — заклинатель нехотя отстраняется от обмякшего Цзян Чэна и прикрывает глаза, уверенно хватаясь за собственный член. Вань Инь наблюдает за тем, как дрожат длинные ресницы, как румянец расцветает на бледных щеках, как напряжены руки и мышцы живота, как красиво смотрится эта рука, которая играет на великолепной Лебин, на длинном и крупном органе Сиченя. Цзян Чэн с жадностью смотрит, как глава ордена Лань кончает, немного нахмурившись и прикусив губу. Они ничего не говорят, Сичень лишь укладывается рядом с податливым Цзян Чэном, вплетает руку в его длинные волосы и комната надолго погружается в умиротворенную тишину. Возбуждение от течки спадает, ясность мысли возвращается к Главе ордена Цзян, но двигаться и ругаться не хочется от слова совсем. Ему слишком нравится морозная свежесть, пропитавшая кожу Сиченя насквозь, ему слишком нравятся длинные, трепещущие на бледных щеках ресницы, ему слишком нравится красивая рука, крепко обнимающая его за талию. Цзян Чэн не может удержаться и опасливо, совсем невинно, касается челюсти Сиченя губами. Он лениво открывает глаза, на его прекрасное лицо возвращается та самая, для всех, улыбка, и он спрашивает: — Неужели течка Главы ордена Цзян до сих пор не прошла? — Цзян Чэн замирает. Это все сейчас было для того, чтобы… Точно. — Прошла, — грубо оттолкнув Сиченя от себя, сквозь зубы цедит Вань Инь и тянется за простыней, чтобы прикрыть собственную наготу. Теперь распущенные волосы, оголенные плечи, торс и ноги кажутся чем-то постыдным, чем-то, что ни в коем случае нельзя никому показать. Конечно, Глава ордена Лань всего лишь помог течной омеге, такой добрый и отзывчивый. — Я ценю Ваше великодушие, наверное, было сложно с такой омегой, как я, — не думая о том, что говорит, выпаливает Цзян Чэн и отворачивается. Сичень замирает, удивленно хлопая глазами. Это была обида в его голосе? Это говорила омега или сам Цзян Чэн? Что? Почему он так реагирует? — Глава ордена Цзян… — растерянно бормочет Сичень, но его прерывает взгляд, полный оскорбления и боли, взгляд униженного и оскорбленного человека. Что он себе напридумывал?! — Не нужно, — севшим голосом хрипит Цзян Чэн. Горло сдавливает от некстати взявшихся слез, глаза щиплет и в груди что-то скребется, что-то до жути неприятное. Вань Инь всегда уважал Сиченя. Ещё тогда, на учебе в Гусу Лань, он увидел его и был совершенно очарован. Его аура, то, как он держался, его неизменная улыбка и ощущение комфорта рядом с ним потрясали воображение, его красота вызывала зависть, и Цзян Чэн отворачивался, хотя инстинктивно хотел посмотреть подольше. Чем больше проходило времени, тем могущественнее он становился, тем больше людей собирались вокруг него, тем больше человек питали к нему те же чувства, что и Цзян Чэн. В глубине души он хотел быть именно таким: отзывчивым, добрым, защищать тех, кто был ему дорог, он хотел быть сильным альфой с мягким сердцем. Но судьба, видно, посмеялась над ним, сделав высокомерной омегой. Став Главой, Вань Инь имел счастье наблюдать прекрасное лицо Сиченя на каждом собрании, на каждом торжественном мероприятии и на поле боя. Каждый раз, глядя на него, Цзян Чэн невольно задерживал дыхание. Такой могущественный, такой сильный заклинатель, он может, не глядя, уничтожать полчища мертвецов, но в конце лишь мягко улыбнется и поинтересуется, не поранился ли ты. Сейчас Цзян Чэн понимает, почему так сильно не хотел, чтобы Сичень увидел его настоящего. Потому что то, что он омега — для самых близких, для тех, кому он может довериться, не глядя, за кого он может отдать жизнь, не подумав, для тех, кто любит его точно так же, как и он. Но Лань Сичень слишком добрый, он никогда не оставит нуждающегося в беде. И именно сейчас Цзян Чэн был для него тем самым нуждающимся. А так больно и обидно потому, что Сичень, кажется… Мог бы стать тем человеком, кому Цзян Чэн мог бы открыться и без всякой течки. — Прошу Вас, уходите, — стараясь не выдать своего состояния, цедит Цзян Чэн и ложится на постель, стараясь укрыться как можно лучше. — Не говорите никому о том, что произошло только что. Как для вас, так и для меня, это все было неудачным стечение обстоятельств, лишние сплетни сейчас ни к чему, — такие жестокие слова после такой откровенности и открытости друг перед другом. Сичень замирает, не в силах поверить в услышанное. Для меня? Для него? Неудачное стечение обстоятельств? Хочется поддаться уязвленному сердцу и уйти прочь, как и просит Цзян Чэн, но альфа внутри рычит и злобно скалится. Он отрезвляет мозг и вместо того, чтобы проглотить невысказанные вопросы, Сичень произносит очень низко, с плохо скрываемым гневом в голосе: — Глава ордена Цзян, ты хочешь сказать, что это ничего для тебя не значило?! — он яростно прожигает широкую спину взглядом, Цзян Чэн чувствует этот взгляд и эту ауру, по спине бегут мурашки, а до мозга слабо доходит такая реакция альфы. — А что это значило для тебя? — слабым голосом произносит, усаживаясь и разворачиваясь к Сиченю лицом. — Это ведь собственник говорит в тебе. А во мне говорит уязвленная жертва, нам просто нужно принять это и не переносить природу на наши чувства, — через силу цедит, стараясь бороться с огнем в глазах Главы ордена Лань. Сичень замирает на секунду, словно бы на него выливают ушат холодной воды. Он пустыми глазами смотрит сквозь Цзян Чэна и на секунду становится страшно. Вань Инь хочет уже отступить, но Сичень реагирует быстрее и хватает его за плечи, практически подтаскивая его к себе: — Цзян Чэн, ты… — бессилие в глазах напротив вводит Вань Иня в тупик, плаксивая омега тут же прячется в свой угол и на место приходит настоящий, не фальшивый Цзян Чэн. — Я всегда уважал тебя, считал сильным альфой, пускай ни разу не чувствовал твоего феромона, я знал, что ты можешь справиться со многим даже без природы, но ты… Ты оказался омегой, и я, правда, был шокирован. Даже сейчас, я до сих пор не могу поверить в это, — лицо Вань Иня стремительно темнеет, а кулаки сжимают простынь до громкого хруста. Сейчас он скажет о том, что разочарован в нем, и на всей жизни Главы ордена Цзян будет поставлен крест. Как же бесит. Почему все должно было произойти именно так?! — Но после этого я стал уважать тебя ещё сильнее, даже не так, теперь я восхищаюсь тобой, — Цзян Чэн замирает, не зная, какую эмоцию ему следует нацепить на лицо. — Что ты сказал? — переспрашивает, не осознавая, что сказал это вслух. Сичень удивляется, отпуская чужие плечи, он повторяет все то же самое с такой уверенностью, как будто так и должно быть: — Я восхищаюсь тобой. Будучи слабой омегой по своей природе, ты можешь поставить на место могущественных альф и они считают тебя своей ровней. Ты своими силами добился того, чтобы тебя уважали, вне зависимости от твоего пола. Я восхищаюсь тобой и никак не могу сказать, что происходящее здесь было неудачным стечением обстоятельств, — собрав всю свою волю в кулак, вещает Сичень, будучи полностью уверенным в своих словах и чувствах. Конечно, теперь он может признаться в этом не только себе. — Сичень, ты… — Цзян Чэн не может найти слов. Он пустым взглядом смотрит на красивые пальцы Сиченя, на его обнаженные руки и торс с расцветающими на нем засосами. Он видит перед собой сильного альфу с добрым сердцем, самого желанного альфу всего мира заклинателей, и этот альфа говорит ему, что он восхищается им, омегой? Нет, нет, нет. Все не так. Это Лань Сичень, могущественный и сильный заклинатель, великодушный и готовый прийти на помощь нуждающимся, с доброй улыбкой и нежным взглядом, говорит, что восхищается им, местами грубым, заносчивым и гордым Цзян Чэном? Голова идет кругом. В воздухе до сих пор витает смешанный запах хвои и морозной свежести. Кажется, что они находятся в зимнем лесу, среди сосен и елей, полной грудью вдыхают ледяной, с обжигающими нотками, воздух. Сюда примешан и запах секса. Здесь, на этой самой постели Цзян Чэн в первый раз попробовал нечто, о чем раньше и подумать не мог, с человеком, о близком общении с которым мог и не мечтать, и он говорит ему такие вещи… Он устал думать, устал размышлять. Сейчас ему хочется отпустить это все, закрыть в клетку глупую омегу вместе с гордостью и бравадой, ему хочется побыть свободным, и, с каждым вдохом обжигая легкие лютым морозом, он чувствует себя чуточку свободнее. Сичень напряженно ждет ответа, и получает его совсем внезапно и совсем не так, как ожидал. Цзян Чэн просто хватает его за подбородок и целует, мило нахмурившись и зажмурив глаза. Вот так просто, без лишних слов притягивает ближе к себе, сам двигается навстречу и уверенно углубляет поцелуй. Сичень замирает с широко распахнутыми глазами, но через пару секунд, почувствовав облегчение, по-доброму усмехается, насколько позволяет его положение, и с удовольствием смакует освежающую хвою на своих губах.