Петербург, зима 1823 года.
Павел Пестель заметил ее сразу же, как только вошёл в гостиную квартиры Рылеева. Она сидела в углу на софе, вдали от беседующих за столом мужчин. Почти полностью растворившись в тени большого серванта, незнакомка, однако, не смогла укрыться от глаз Пестеля — в ученическом сером платье, с собранными на затылке волосами, она казалась не старше семнадцати лет. Девица подняла голову как раз в тот момент, когда Пестель перешагнул через порог и кинул мокрый от растаявшего снега плащ на спинку стула. Их взгляды встретились — всего на секунду — и она снова опустила голову. — Пестель, друг мой! Наконец-таки Вы к нам добрались! Мы уж думали, вас снегом занесло по дороге! — приветствовал старого друга сам хозяин квартиры. Он выглядел, как всегда, безупречно: безупречно-белая сорочка, безупречно-отутюженный жилет, на лице — безупречно-спокойная улыбка. Женатым быть, наверно, даже неплохо, с каким-то разочарованием подумал Пестель и подал Рылееву руку. — Нет уж, любезный друг, снег нам точно не преграда! — в своей обычной манере отмахнулся он, пытаясь поймать какую-то мысль, возникшую на периферии сознания. Снег, снег… Дорога… Он о чем-то забыл… Вслед за Пестелем в гостиную один за другим вошли Волконский и Муравьев-Апостол. Оба кинули одинаково недоумевающие взгляды на незнакомку в углу, и, так же, как и их товарищ минутой ранее, не стали останавливать на этом свое внимание. Обменявшись приветствиями и несколькими обязывающими фразами о погоде, все расселись кто где. За окном бесновалась вьюга, металось от ветра пламя свечи. Стоя у окна и глядя на выкованные морозом узоры, Пестель почувствовал, что начинает млеть от благословенного тепла комнаты. Еще один-два бокала вина — и о цели, ради которой он, не отдохнув с дороги, приехал в квартиру дома на набережной Мойки, можно будет забыть. Пестель услышал шорох юбки и обернулся на звук. Незнакомка покинула свое место в уютном углу и теперь стояла рядом с Рылеевым. Она крепко сжимала в руках тетрадь в синей обложке и отдавать ее поэту явно не собиралась. Пестель наблюдал за ними с минуту, дивясь тем, как Рылеев, будучи человеком семейным, умудряется так ловко вести разговоры с другими женщинами. В том, что Кондратий Федорович обожал свою жену и души не чаял в маленькой дочке, Пестель не сомневался. Но сцена, наблюдаемая им в данную секунду, заставляла поверить в то, что с этой девушкой Рылеев, мягко говоря, хорошо знаком. Где-то слева вполголоса спорили Волконский и Бестужев. Никита Муравьев сидел за столом и, кажется, дремал. Каховский уже сгреб со стола бутылку вина и, так же как и сам Пестель, ждал, когда Рылеев проводит гостью и по обыкновению запрет дверь. Последний отчаянно дергал себя за воротник сорочки. На лбу — испарина, на щеках — предательский румянец. Ай да Кондратий Федорович, усмехнулся про себя Пестель, окончательно уверовав в то, что дело здесь нечисто. Все закончилось в следующую секунду. Незнакомка вложила тетрадь в руки расстроенному поэту, наклонившись к нему вплотную, сказала что-то короткое и, судя по тому, как сжались губы Рылеева, неприятное, и покинула комнату. Мгновение спустя гнетущую тишину нарушил звук откупориваемой бутылки. — Ну что, друзья, теперь мы можем приступить к… Кхм… Беседе? — нетерпеливо спросил Каховский. — Еще нет Трубецкого, — расстроенно откликнулся Рылеев, но тот решительно отмахнулся от друга. — Начать можно и без него, — заявил он, беря сразу два бокала в руку и разливая вино; хрусталь звякнул мелодично и печально. — Ведь, как я понимаю, начинать мы будем с того же, чем закончили в прошлый раз? Взгляд проницательных глаз уперся в Пестеля. Каховский всегда был горяч. Рубил с плеча. А ведь Пестель был такой же, только старше. Выдержке он научился за последние годы. Выдержке и способности промолчать, когда это необходимо. Снова завязался разговор, все о том же, что и в последние встречи. С тех пор, как распался их общий негласный Союз и образовались новые Общества, им стало труднее договориться. Вот и сейчас — пусть не всерьез, пусть не доходя до крайностей — сидящие в гостиной поделились на два лагеря. Уже крепко засевшие в подсознании устои разных Обществ вбивали между собеседниками клин противоречий. Одних смущали методы, которыми предполагалось осуществить задуманное, других — результат. Общей была лишь конечная цель, и это было единственным, что собирало их здесь — в синем доме на набережной Мойки. — А я говорю, что императора оставлять в живых нельзя ни в коем случае! — уперто повторял Каховский, со звоном опуская опустошенный бокал на стол. Снова разгорелись споры. — Обойтись можно и без цареубийства, — возражал ему Волконский. — Будем смотреть по ситуации! — решительно заявлял Муравьев-Апостол. — Но, надо думать, если мы оставим его в живых, все наши действия могут так и остаться бесплодными, — неожиданно взял сторону Каховского Никита Муравьев. — Милый друг, потише! — увещевал товарища Рылеев. Пестель молчал, сжимая пальцами край подоконника. По вискам снова начинала бить тупая боль, и на лбу выступила испарина. Судорожно выдохнув, он всего на мгновение закрыл глаза и тут же почувствовал, как волной накатывает на него боль и сжимает голову, словно в тисках. Он, должно быть, побледнел, потому что оказавшийся рядом Муравьев-Апостол вдруг наклонился к нему и, осторожно сжав его локоть, спросил: — Павел, тебе плохо? — Сейчас пройдет, — сквозь зубы ответил Пестель, чувствуя — пройдет не скоро. — Я выйду на минуту. Не вслушиваясь больше в горячие споры, Пестель резким шагом миновал расстояние до двери и вышел из душной гостиной. В тесном коридоре было не лучше. Глотая воздух ртом, он ослабил узкий воротник сюртука. Сквозь мельтешащие круги перед глазами заметил смутное движение рядом с собой, но не придал этому значение. Ноги не держали. Не предпринимая даже попытки найти стул или скамью, Пестель шагнул назад и прислонился спиной к благословенно холодной стене. Боль потихоньку начала уходить. — Возьмите. Пестель услышал голос, но не сразу понял, кому он принадлежит. Лишь спустя несколько мгновений, когда зрение восстановилось, он увидел прямо перед собой незнакомку в сером платье. Она протягивала ему стакан воды. Ее внимательные глаза без стеснения оглядывали его лицо. Пестель принял стакан и сделал несколько глотков. Отер со лба выступивший пот. — Благодарю Вас. Незнакомка без спроса забрала стакан и указала кивком головы на соседнюю дверь: — Вам нужен свежий воздух. В кабинете Кондратия окно не запечатано. Она ушла, оставив после себя едва заметный шлейф духов. А Пестель остался стоять, провожая ее фигуру холодным взглядом. Её тон и то, как она вела себя в доме Рылеева, внезапно оскорбили его, заставили почувствовать себя слабым и уязвимым. Он устал с дороги, головная боль, о которой он уже успел почти забыть, в последние недели снова стала напоминать о себе, и меньше всего он желал, чтобы кто-либо узнал об этом. Но возвращаться в гостиную отчаянно не хотелось. Пестель опасался, что приступ повторится, знал, что выглядит плохо и вполне даже сходит за больного человека, поэтому, поколебавшись еще мгновение, все-таки вошёл в кабинет. Не тратя времени, обогнул большой стол у окна и приоткрыл податливую раму. Тихие шаги раздались за его спиной — Пестель знал, что незнакомка обязательно зайдет в кабинет вслед за ним. Все женщины по характеру сердобольны — им только дай жертву, которую можно окутать своей заботой. Пестель с досадой предчувствовал вопросы о его самочувствии, однако тусклой лампе, которую девушка внесла в кабинет, был искренне рад. Он вдохнул морозный воздух и повернулся к вошедшей. Незнакомка словно только этого и ждала. Она уже поставила лампу на стол и, опустив руки вниз и переплетя пальцы, смотрела теперь на стоявшего перед ней мужчину. Голова чуть наклонена набок, на лоб упала короткая прядь, взгляд прямой и открытый. Она заговорила, но с ее губ слетело совсем не то, что Пестель ожидал услышать: — У меня будет к Вам просьба, — секундная заминка, словно для того, чтобы подобрать правильные слова. — Вы не могли бы просить Кондратия о том, чтобы он не устраивал чтений в это воскресенье? Меня он не послушает. — Отчего же я должен просить его об этом? — скрывая удивление, осведомился Пестель. Незнакомка отвела взгляд, но лишь на секунду. Как бы уверенно она ни держалась с ним, Пестель не без удовлетворения заметил, что ей не по себе от того, что приходится вести разговор с незнакомым мужчиной, да к тому же мужчиной в звании. — Понимаете, он, конечно же, будет читать свои последние стихи… — Не вижу в поэзии ничего дурного, — довольно резко перебил девушку Пестель. Ему уже порядком надоел едва начавшийся разговор, немного раздражали довольно бесцеремонные манеры девушки, и вообще ему давно пора вернуться в гостиную. — Поэзия заканчивается там, где начинается политика, — ровным голосом сказала незнакомка. — Кондратий человек осторожный, но даже он может оступиться. Вы же знаете, Павел Иванович, сейчас у государя… повышенный интерес к роду вашей деятельности. Не думаю, что будет разумным проводить такое мероприятие днем, да к тому же в воскресенье. До Пестеля не сразу дошла суть сказанных девушкой слов. Стоило ей только произнести его имя, как в его памяти возник давно забытый образ — зима 1815 года, дорога, случайная знакомая в маленьком литовском городе. Конечно же, это не она, только взгляд напоминает ту, другую. Взгляд и этот серьезный, деловой тон. Сейчас той, другой, должно быть уже за двадцать пять… — Вам сколько лет? — зачем-то спросил Пестель, и девушка заметно растерялась: — Двадцать два. И — заливаясь предательским румянцем: — Я прошу прощения за то, что потревожила вас, — глаза опущены в пол, пальцы правой руки нервно сминают рукав платья. — Но от своих слов я не отказываюсь. За последний месяц было четыре ареста. Один из них — в доме напротив. Теперь настала очередь Пестеля пристальнее вглядеться в лицо девушки. Она не выглядела на свой возраст. Высокая и по-девичьи хрупкая, с волосами, заколотыми так, что ни один локон не спадал на плечи, она была похожа на лицеистку. Но взгляд ее больших глаз тут же заставлял менять мнение. Кто она? Откуда взялась? Она говорила о политике так легко и свободно, словно всю жизнь только и занималась тем, что строила заговоры и плела интриги. Почему она заговорила с ним? Ни одна из женщин, которых ему довелось знать, не говорила с ним так. Это было неправильно, не соответствовало их статусу, в конце концов было просто неприлично. Женщины в дела мужчин лезть не должны. Особенно в такие дела. Разговор пора было заканчивать. — Приму к сведению, — Пестель ударил каблуком о каблук и наклонил голову в знак прощания. — А теперь вынужден откланяться. Он закрыл окно и вышел из комнаты. Одновременно с этим открылась входная дверь, и на пороге появился Сергей Трубецкой — весь в снегу и с покрасневшими от мороза щеками. Он посмотрел сначала на Пестеля, потом — на вышедшую вслед за ним из кабинета девушку. Стряхнул с себя снег и ничего не сказал.***
Просьбу незнакомки Пестель выполнять не стал. Более того — в воскресенье ровно в два часа дня он уже стоял в гостиной Рылеева, невольно высматривая в толпе серое платье. Но вокруг него кружили одни зеленые мундиры. Не видно было даже Натальи Михайловны, которая обычно суетилась вокруг мужа. Сегодня Рылеев встречал гостей один — задумчивый, молчаливый, растерянный. Гостиная потихоньку наполнялась людьми. Приглушенные разговоры долетали до Пестеля со всех сторон; квартира поэта гудела, как улей. Рылеев подходил то к одному знакомому, то к другому. Пестель наблюдал за ним издалека, следя за изменениями на его лице. Вот он растерян, вот оживлен, вот снова брови его съехались к переносице и губы сошлись в тонкую линию… Чтения, как обычно, начались с краткой сводки новостей. Со своей речью выступил как всегда сдержанный Трубецкой, потом добавили несколько слов Якушкин и Матвей Муравьев-Апостол. Их речи встретили восторженно. — Так не отступим же от правого дела! — выкрикнул кто-то из собравшихся, и эта фраза почти мгновенно потонула в одобряющих рукоплесканиях. Наконец все стихло, и на середину гостиной вышел Рылеев. Горделивая осанка, пламенный взгляд черных глаз — милый и робкий в быту, Кондратий Федорович преображался мгновенно, когда говорил о России, об их правом деле… Он начал читать свои стихи, и вокруг воцарилась тишина. — Не ожидала Вас здесь увидеть, — раздался рядом тихий голос, и Пестель вздрогнул. — Вы решили задержаться в Петербурге? Она стояла рядом, как ни в чем не бывало глядя на Кондратия. Серое платье незнакомка сменила на темно-зеленое, но такое же простое. Волосы так же собраны заколкой. Пестель развернулся к девушке всем корпусом и наклонил голову в знак приветствия. — Рад Вас видеть здесь, сударыня! — вежливо ответил он, решив поддержать игру. — Я, так же как и Вы не ожидали увидеть меня, совсем не думал, что снова смогу удостоиться встречи с Вами. Незнакомка быстро взглянула ему в глаза и опустила голову, скрывая смущение. Она, очевидно, услышала насмешку в его голосе и с опозданием осознала, насколько вызывающим было ее поведение. Но, похожая на неразумного упрямого котенка, она не отступила и осталась стоять рядом как ни в чем не бывало.«…Уже воспрянул дух свободы Против насильственных властей; Смотри — в волнении народы, Смотри — в движеньи сонм царей!..»
— Скажите, Павел Иванович, — большие глаза снова были обращены к нему, и Пестель вдруг снова почувствовал себя уязвимым. — Только честно скажите… Какие у вас шансы осуществить то, что вы задумали, и остаться в живых? — Практически никаких, — сухо ответил Пестель, ни на секунду не отводя взгляда от побледневшего лица девушки. — Почему Вы интересуетесь? Она едва заметно пожала плечами. — Я просто хочу понять, что движет такими людьми, как вы. Если бы… Окончание ее фразы потонуло в рукоплескании офицеров. Рылеев закончил читать и, разгоряченный, взъерошенный, ушел с центра, слившись с толпой. Мгновение — и он оказался рядом с ними. — Павел! Несказанно рад видеть тебя! — тут он заметил притихшую девушку и, словно только теперь до конца избавившись от опьяняющих революционных мыслей, спохватился: — Разреши мне представить тебе мою дальнюю родственницу, Викторию. Виктория присела в легком реверансе. Пытливые глаза смотрели исключительно на Кондратия, словно девушка утратила интерес к бывшему собеседнику и решила избегать его во что бы то ни стало. — Рад знакомству, — из приличия ответил Пестель и, почти не пытаясь скрыть иронии, добавил: — Твоя родственница, Кондратий, совершенно очаровательна! Я давно не бывал в обществе столь милой дамы. Кондратий улыбнулся, не разобрав в словах друга скрытого подтекста. Взглянув на часы и будто вспомнив что-то, извинился и исчез за дверью. Едва он ушел, Виктория посмотрела прямо на Пестеля и, улыбнувшись, предложила: — Может, останетесь на чай? Пестель вежливо улыбнулся в ответ. Конечно, он не собирался задерживаться здесь ни минуты дольше. — Отчего не остаться, — сказал он противоположное тому, что собирался сказать.