Замерзла

      О приближающемся празднике сейчас напоминало ну разве что все.       Начиная прилипчивой мелодией исконно рождественского Джингл Белс, раздающегося на каждом углу, заканчивая имбирными пряниками и сладкими тросточками столь неестественно и неуместно прописавшимися на витринах кафетерия.       Весь кампус был украшен, подбадривая студентов поскорее закрыть долги и всецело посвятить себя главному празднику зимы. А на улице снег, больше походящий на сахарную пудру, мягким покрывалом окутывал доступное ему пространство, ежесекундно увеличиваясь в объеме за счёт плавно опускающихся с неба снежинок.       Будь Элизабет пятнадцать, ну, или около того, она описывала бы пред рождественскую атмосферу именно так, но ей давно уж не пятнадцать, а любовь к сахарной пудре с праздничного печенья давно сменило пристрастие к амфетамину.       Она останавливается посреди дороги, абсолютно не замечая мчащихся на большой скорости машин, суетливо бегущих прохожих, бросающих осуждающие фразочки в ее сторону. Лиза поднимает покрасневшие от холода ладони к губам и выдыхает, рассчитывая хоть чуть-чуть согреть продрогшие конечности. Толку от этого не было, и устало, скорее на автопилоте, бредя дальше она пару раз хлопала по карманам своей старенькой, темно-зеленой куртки. Сигарет тоже не было.       Дорога домой утопает в размытом туманном сознании, и Элизабет не понимает, стало причиной этому не окончившееся действие наркотика или же одежда, подобранная явно не по погоде. Она хлопает дверью в свою комнату и в очередной раз благодарит себя из прошлого, что смогла выбить одиночный блок у заведующего учебной частью.       Все мокрые вещи тотчас летят в корзину для белья, а близ нее сиротливо оказываются такие же пропитанные тающим снегом ботинки. Лиз хмурится, ведь до прачечной, в конце концов, дойти придется, а потом устраняет эти мысли новой таблеткой экстази. Совсем не хочется думать.       Оставшись в одном нижнем белье, она вымучено спускается по стене, вращая в руках телефон. Запрокидывает голову и сжимает челюсти, стараясь подавить рвущийся наружу крик. Как же все это надоело. Проводит пальцем по экрану, разблокировав его и еле сдерживается, чтоб не запустить девайс в противоположную стенку. С обоев главного экрана нежно улыбаясь на нее смотрит девушка, стоящая в объятиях Лизандра.       Они смеются.       Они, мать его, счастливы.       А что бы он сказал, узнав до чего Элизабет себя довела? — А нечего бы ты не сказал, — скалится, обращаясь к фотографии, — потому что будь тебе хоть немного до меня дело — не бросил бы.       Настройки, сменить фотографию главного экрана, подтвердить и все, нет больше приторных фотографий, хранителей иллюзорного счастья, не осталось, иссяк лимит. Да и вообще, давно надо было это сделать, кивает, соглашаясь со своими мыслями, и чуть склонив голову вбок, пристально смотрит на новую картинку. Обложка какого-то музыкального альбома. Что же, плевать.       Она засыпает прямо на полу, в нижнем белье, поджав колени и свернувшись в позу эмбриона. Ей абсолютно не жалко себя, окружающих, кого бы то ни было.

***

      Сбитое, спутанное дыхание такое же как и светящиеся под лунным светом волосы.       Элизабет заглушает боль беспорядочным сексом. Элизабет заменяет обычные сигареты на те, что без фильтра; на те после которых ошмётки табака оседают на языке.       Она не режет вены и не заглушает боль (хоть на этом спасибо) калеча саму себя. Она позволяет всему этому смешиваться с кровью, течь по венам растворяться в душе, примерно также, как новая доза порошка сейчас растворяется в стакане с остатками рома.       Она не калечит себя, но разрушает практически все вокруг, ломает вещи, каждый раз поднимается на крышу, выкуривает пять-шесть сигарет и корит себя за неспособность сделать шаг вниз.

***

      Канун Нового года.       Двадцать минут — и отсчёт становится быстрее.       Пятнадцать — и дыхание перехватывает.       Десять — остаётся лишь безразличие.       Ржавчина хлипкого ограждения крыши проникает в раны на ладонях, смешивается с кровью сочащейся из свежих порезов и неприятно щиплет. Они правда думают, что это подобие заборчика может обеспечить безопасность?       Лиз делает глубокий вдох и морщится. Запах Бреста плотным ореолом скопился вокруг неё. Пропитался в белые локоны, в старую одежду, проник под кожу. — И все же ты глупая.       Элизабет уже почти двадцать два. В двадцать она узнала о своём диагнозе, в двадцать один подсела на наркотики.       Оттолкнуть всех близких от себя оказалось достаточно просто и сложно одновременно, спустя короткие пару месяцев пустоту, все ещё пропитанную родными образами, облюбовали галлюцинации. — Семь, — тихо бурчала себе под нос девушка смиренно ожидая неизбежного. Элизабет, та что пела оды жизни; та, что до последнего готова была бороться. — Пять, — выдыхает почти весь воздух из легких и старается не поворачивать голову чуть правее.       Он стоит там.       Он снова пришёл.

***

      В последнее время Элизабет говорила слишком уж тихо и спокойно. — И знаешь, — тут как-то слишком явно проступает безумие, — я минут двадцать просидела смотря в одну точку. Только плакала.       Кастиэль должен ее понимать, он тоже потерял близкого друга. Поэтому Лиза как маленький доверчивый ребёнок рассказывает ему обо всех своих чувствах и переживаниях. Кастиэль не станет осуждать, как остальные, нет, он точно поймёт.       Но Кас отчего-то говорит то, что бьет отрезвляющей оплеухой по бледным щекам. — Может уже пора отпустить его и жить дальше? Элизабет, столько времени прошло.       Она смутно помнит, что было в тот вечер. Совершенно не помнит, что ответила солисту ныне популярной группы. Но отчетливо помнит, что закинулась новой дозой скоростей и нашла вход на крышу многоэтажки.

***

— Три, — а в квартирах этого самого дома люди вторят ей отсчитывая оставшееся до наступления Нового года время. — Ну же, милая, — Эйнсворт, нет, его призрак, галлюцинация, Элизабет и сама не понимала, что это, стоит в паре сантиметров от нее, — докажи, что не слабая. Прыгни. — Два, — шепчет она дрожащим голосом и переступает через хлипкое ограждение. — Ну же!       Только один шаг. Сейчас. — Идиотка!       Кто-то крепко хватает ее за чересчур тонкое запястье и она падает, но не вниз, а спиной на заснеженную поверхность крыши. Образ Лизандра растворяется под бледным светом луны и вскоре небо озаряется тысячами огньков. — Прия? Ты тоже пришла посмотреть на салюты?