Looks Not With The Eyes

— Блять! — воскликнул Полнарефф настолько громко, что звук отскочил от стен комнаты Нориаки. Когда он ударил кулаком по стене, металлический скрежет по камню издал такой оглушающий шум, что Нориаки почти удивился отсутствию искр. — Черт побери! — Успокойся, Полнарефф, — твердо сказал Абдул, сам очевидно пытаясь держать себя в руках. — Так ты только помнешь себя. — Мне плевать, — прошипел он, мигом отскакивая от стены, чтобы выплюнуть слова прямо Абдулу в лицо, — Я буду злиться столько, сколько захочу. По крайней мере, это я все еще могу себе позволить. — Я не это имел в виду. — Для тебя-то все, может, вполне прекрасно, — продолжил Полнарефф голосом, скатывающимся в ядовитые, полные страдания нотки, которые звучали так, будто он сейчас заплачет, пускай и не мог чисто физически. — Ты все еще можешь есть, черт, да ты можешь летать! Может быть, тебе так больше нравится, без разницы, но я устал тратить всю свою жизнь в качестве гребанных доспехов. — Успокойся, — резко рявкнул Абдул. Нориаки дернулся от того, как грозно это прозвучало; Полнарефф отскочил назад, и даже Игги перестал без конца лаять, чем он занимался с тех пор, оказался в комнате. — Я хочу освободиться от проклятья так же сильно, как и ты, ради всех нас. Не смей в этом сомневаться, Полнарефф. На короткий момент их окутала тишина. А потом: — Извини, — сказал Полнарефф с искренним раскаянием во все еще срывающемся голосе. — Я просто не понимаю, почему он так поступил, — он махнул рукой в сторону Нориаки, даже не глядя. — Мы наконец-то нашли кого-то достаточно сумасшедшего, кто признался бы ему в любви… — Спасибо большое, — встрял Нориаки так сухо, что любая пустыня позавидовала бы, но Полнарефф полностью его проигнорировал. — …А он просто ушел. Это же идеальная возможность, половина решения прямо под носом! А он все бросил, сказал ему уйти? Это потому что он парень? Если так, то нам реально надо попытать удачу с какой-нибудь дамочкой из борделя, хуже, чем торчать здесь в таком виде еще десять лет, уже не будет. — Дело не в этом, — ответил Абдул с такой уверенностью, что привлек внимание Нориаки из прострации, во время которой он бездумно пялился на пол туда, где сидел Игги — совсем рядом с Полнареффом, и если бы тот двинулся в сторону, то обязательно бы споткнулся. Абдул сидел на краю подоконника, находясь там последние пару часов с тех пор, как пришел найти Нориаки после его исчезновения со двора. Сейчас он смотрел прямо на Полнареффа, словно пытаясь одним своим вниманием донести до него всю сложность ситуации. — Джотаро не против симпатии Какеина. Как раз наоборот. Полнарефф так устало фыркнул, что Нориаки буквально видел, как он закатывает свои несуществующие глаза. — Ты собираешься выражаться понятнее или нет? — В этом есть смысл, — сказал он, перебирая лапками по камню и пуша перья. — Ты не думаешь об этом с перспективы Джотаро. — Вообще-то думаю, — запротестовал Полнарефф, — Горячий парень врывается в мой замок, мы флиртуем неделями, он признается в любви, а я убегаю как идиот. Хочешь сказать, он запаниковал? Он сказал ему уйти. — Сказал, — согласился Абдул, — но не по этой причине. Подумай, Полнарефф. Что бы произошло, ответь Джотаро взаимностью? — Проклятье бы спало, — немедленно ответил он. — И мы бы жили долго и счастливо. — Верно, — сказал другой голосом учителя, который помогает ученику разобраться со сложной задачкой. — И откуда ты это знаешь? — Это часть заклинания, — фыркнул француз. — Ясно ведь как день. Ты же тоже был там и все слышал. — Слышал, — поддакнул Абдул, — Из уст того самого человека, который наложил проклятье на всех нас, на Джотаро только за то, что он последний наследник своего рода. Достоверный источник, я уверен, ты согласишься, — после этого Полнарефф затих, даже не пытаясь воспротивиться, но Абдул все равно от него отвернулся, устремляя свой как всегда внимательный взгляд на Нориаки. — Прошло много времени с тех пор, как Джотаро позволял себе о ком-то беспокоиться, — сказал он нежным тоном, каким обычно разговаривают со сломленным человеком. Хотел бы Нориаки, чтобы он не подходил так сильно под его нынешнее состояние. — Ты видел, что стало с теми из нас, кого он считал друзьями. У него были годы на то, чтобы подумать и осознать, что произошло с людьми, которых он любил, — Абдулу не обязательно было наклонять голову, чтобы Нориаки вспомнил о гладкой мраморной статуе и темных лозах во дворе. — Он наверняка заволновался, что проклятье распространится и на тебя, если ты попадешь под эту категорию. Абдул дернул крыльями, его яркие алые перья зашуршали между собой, пока он ждал реакции Какеина. — Можно даже принять за комплимент то, что он не смог доверить себе видеться с тобой, после того как ты сказал о своих чувствах. — Лучше бы я молчал вовсе, — вздохнул Нориаки и снова уперся взглядом в пол. Его грудь все еще сжимало, как и весь вечер, но сейчас это больше походило на тиски, на кулак, который хотел раздавить ему ребра и оставить страдать в мучениях. Он представить не мог, как покинет замок, как вернется в деревню, которую оставил позади почти без всяких сомнений. Он не мог решиться оставить Игги, Полнареффа и Абдула или трагическую красоту внутреннего двора. И оставить Джотаро… Сама идея заставила его задохнуться — она сжала кулак на горле, пока его глаза не защипало от слез, которых он еще не позволил себе пролить, потому что эмоции его находились под контролем от шока. Никогда больше не видеть этих глаз, никогда не чувствовать тепло чужих касаний; когда в памяти остался лишь один маленький смешок, без возможности когда-нибудь услышать его снова. Нориаки чувствовал как от этих мыслей в его груди появляется тяжелый камень, тащащий его на дно отчаяния, о возвращении из которого он даже помыслить не мог. Поэтому он лишь закрыл глаза и стал ждать, когда же этот бесконечный кошмарный момент закончится. — Ладно, — сказал Полнарефф, звуча удивленно от умозаключения Абдула, но с намеком на свою обычную пылкость, как будто бы не безрассудство Нориаки было виновато во всей ситуации. — Это не невозможно. Мы можем придумать решение, мы все исправим. — Серьезно, — ответил Абдул, но голос его был даже немного веселым под всей маской скептицизма, словно он действительно заинтересовался тем, что ему решил предложить Полнарефф. — Продолжай. — Ладненько, — начал Полнарефф, — мы найдем еще этой зеленой ткани и сделаем… И внезапно весь замок тряхнуло. Другого слова и не подобрать: будто бы кто-то зазвонил в огромный колокол, и безмолвный камень вдруг ответил на звон низким дребезжанием, которое Нориаки чувствовал аж в костях, ощущал, как оно выбивает из него весь дух. Слова Полнареффа прервались, скорее всего, это подействовало и на него. На несколько секунд они впали в полную тишину, примороженные к месту силой этого звука. Нориаки не мог вдохнуть — его легкие напрягались, но грудь не могла пошевелиться, сердце не билось, он задыхался… и потом так же внезапно давление ослабло, он вдохнул полной грудью, но тут же послышался гулкий лязг, словно кто-то с силой ударил по камню, и гигантские металлические шарниры недовольно заскрипели. — Джостар, — послышался голос, и был он таким же громким, как первый звенящий шум, — звучный, громогласный и удушающий, будто пальцы на горле Какеина, будто кулак, сжимающий его сердце. Он исходил от стен, от самого замка, витал в воздухе, как отравленная дымка, ищущая свою жертву. — Ублюдок, где же ты? — О господи, — сумел выдавить Полнарефф с другой стороны комнаты, — Это были ворота? — в его ногах застыл Игги, широко расставив лапы и вертикально подняв хвост в воздух, с низким рычанием, и Нориаки не мог представить, что игрушечные часы вообще могут добиться такого угрожающего вида. Какеин все еще не мог дышать, его сердце грохотало так, словно он был под водой, словно все его существо сжималось все больше и больше с каждой секундой, с каждым вдохом. Но он все же видел Абдула, сидящего на окне, видел, что птичья голова повернута в сторону и большие золотые глаза направлены вниз, на двор замка, и от того, что он видел, у него кровь стыла в жилах. — Что такое, Абдул? — спросил Полнарефф, делая шаг вперед, чтобы посмотреть самому; но Абдул его опередил ответом, не поворачивая головы, не сомневаясь, не отводя взгляда от того, что он видел снаружи. — Это он, — сказала птица, и Нориаки никогда раньше не слышал, чтобы Абдул говорил таким тоном, никогда не видел такого ужаса на чужом лице. — Он вернулся, — Абдул сделал вдох, а потом с напряжением в голосе, которое отозвалось в венах Нориаки громом, добавил: — Дио.