Зима

Мирон просыпался неохотно, подспудно понимая, что открой он сейчас глаза — и похмелье обрушится на него огромной волной-убийцей. Вот сейчас, ещё секунда. Рядом кто-то завозился и больно пнул Мирона по ноге холодной ступней.  — Блядь, — обречённо прошептал Мирон и разлепил один глаз. За окном было ещё темно, значит, раннее-раннее утро, значит, можно провалиться в спасительное забытье. Свалить он всегда успеет. Осталось вспомнить, с кем он умудрился покувыркаться и по пьяни рога наставить своей женщине. Мирон моргал опухшим с бодуна глазом и прислушивался к себе, пытаясь найти в пока ещё пропитанном алкоголем организме голос совести. Совесть молчала. Ну и кто она, а? С кем он пошалить умудрился? Как плохо ничего не помнить. Самое ужасное после пьянки — вот это поганое забытье. Мирон закинул руку, вывернул неудобно кисть и нащупал угловатый изгиб бедра, повёл пальцами ниже: волоски на ноге были жёсткие, длинные, совсем не девичьи. В волосатости дев Мирон разбирался, ну не настолько мохнато-жёсткое у них! Наверное. Это что ж за крошка-бодипозитивщица на его бухую голову свалилась? Мохнато-жесткое и вообще не позитивное заворочалось, скинуло руку Мирона с бедра и совершенно не женственным голосом прохрипело:  — Пить. Мирон зажмурился. Допрыгался, пидор старый, вот на что девочку свою променял. Вот на это колючее, хриплоголосое и мучающееся сушняком? Сам виноват. Нечего было к Ваньке на вечеринку эту идти. Плохо дома сиделись? Скучно стало? Зато теперь весело. Ох как весело. Мирон на всякий случай притворился мёртвым и лежал тихо-мирно, пока его любовник за водой ходил. Симулировать смерть Мирону понравилось, и он незаметно для себя снова заснул. Второй раз Мирон проснулся поздним утром, уставился на бледное плечо и ярко-зелёные волосы. Это же тот самый, с тусовки Ванькиной, Андрей… Андрюша. Первое, что вспомнилось, так это то, что Андрюша стонет музыкально и губы чувственно облизывает, Мирон это наверняка помнит. А ещё в рот брать умеет. Но это не точно. Да нет, точно, и было заебись. Он в рот брать умеет, а Мирон Яныч хорошо умеет лапать за жопу и нашептывать, как заклятие: «Поехали к тебе, а?» Гарри-Мирон-Поттер, твою мать. Теперь-то нужно заставить себя подняться и уйти по-тихому, надеясь, что Андрей не растреплет всем и вся, чем они ночью занимались. Кстати, в каком он вообще районе? Такси б вызвать от подъезда. Но сначала отлить сходить. Это сейчас важнее всего. Мирон позалипал на спутанные со сна волосы, на острое плечо и, послав всё нахер, обнял Андрея за талию, прижался-притерся пахом к заднице. На улице зима, холодно до поджимающихся яиц, а тут комфортно и Мирону, и яйцам. Так стоит ли уходить? Ладно, чёрт с ним, с такси. Его ж отсюда вроде не гонят? Не гонят. Вот поссать надо встать, а больше пока никуда не надо. Потом Мирон пытался найти объяснение своему поступку и пришёл к выводу, что ему было просто влом вылезать из теплой постели. Просто тупо влом. Именно потому он вернулся обратно, уткнулся носом в Андрюхины позвонки и вырубился. Мирон спал бы до вечера: спешить было некуда, а недосып прочно дал о себе знать и утягивал в забытье, давая организму такой нужный отдых. Но кто ж дал? Андрей пошевелился, потянулся, и Мирон выплыл из уютной дрёмы.  — Блядь, вот это мы спать. Мирон согласно кивнул и подоткнул себе под спину одеяло. Андрей сел — высокий, худощавый, бледнокожий — выпрямился, лопатками повел. Красиво.  — Вот это мы вчера ужрались… Мирон пальцами по пояснице провел, кожа мурашками пошла.  — Ага. У тебя есть таблетосы? Аспиринчик там или ещё чё. Андрей повернулся, потёр длиннопалой ладонью помятое со сна лицо, усмехнулся.  — Не, только вискарь. Мирон залип, разглядывая случайного любовника. Красивый, сволочь.  — Что?  — Я согласен на виски. Похмелье начало улетучиваться после душа, правда, Мирон минут сорок ждал, пока Андрей там наплещется. Зато кухню разглядел: съём, мебель со времён совдепии, такое себе, короче. Ну и хрен с ним, не ему тут жить, так-то даже ностальгией повеяло. У него в детстве тоже стол такой был: штамповали-то все одинаковое. А потом остатки бодуна они виски добили — к этому времени за окнами опять стемнело, и уходить Мирону расхотелось напрочь. Позвонила единственная и неповторимая, спрашивала, как дела и как там Мирон без нее. Мирон стоял в подъезде в потрёпанных домашних тапочках на босу ногу и говорил, что соскучился и вообще ему грустно, одиноко и жизнь — говно. А ещё я сглупил, дорогая. Вспомнил свое молодо-зелено и выебал вместо Герды Кая. Ну вот так бывает. Разумеется, этого Мирон не сказал. Разумеется, он пропел в трубку о своем вынужденном одиночестве и даже сам в это поверил. И даже немного пожалел. Совсем чуть-чуть. Подумалось, что Андрей не просто так настолько долго в ванной потерялся. А вдруг он там себя готовил, ну, вот… Вот просто пальцами сам себя растягивал в рыжей от старости ванной. По пьяни ж до нормального траха дело не дошло, а сейчас и нагнать упущенное можно. И как-то от таких мыслей даже перед самим собой не стыдно было. Совершенно не стыдно, только сладко. Мирон зашёл обратно, щёлкнул замком и поправил начавший вставать член. Столько лет держался — и вот на тебе. Старый ты, сука, пидорас. Андрей сидел на полу, подпирал спиной кровать и, казалось, просто залипал в стену. Мирон проследил за его взглядом, прищурился, приглядываясь, мотнул головой и опустился рядом. Подбородок у Андрея был колючим, а губы неестественно яркие.  — Что? — Андрей нахмурился, отставил стакан в сторону.  — У тебя глаза разного цвета, — сказал Мирон и полез целоваться.