Зима

Мирон болт забил на все крики и оры совести: впереди была женитьба и отъезд в Лондон. Почти жена очень хотела в столице Британии жить, и Мирон согласился. Не потому что Лондон ему так нужен был, нет. Просто кое-кто прочно в жизни прописался. Третий лишний, твою мать, непреложная истина. Скоро все эти мытарства закончатся, вот только сразу надо было точки расставить над всем, а получилось через жопу. Во всех смыслах этого слова. Андрей сидел на постели, уперся подбородком в колено и Мирона рассматривал. — Явление Христа народу. Мирон хмыкнул: подъебщик хуев. Да, две недели не приезжал, ну, а хуле, сам виноват. Я занят, не могу, я не дома. Чувствовался в этом большой наеб. Андрюша далеко не дураком оказался, вот и решил, видимо, оградить себя от Мирона, или наоборот, вот похуй вообще. От перестановки мест слагаемых, как говорится. А сегодня пацан сдался, дал добро на встречу. Поэтому Мирон здесь. Поэтому сбежал аж на целую ночь. Поэтому что-то радостно так от мыслей, о том, как Андрюша никуда от него деться не смог. Мирон на кровать уселся, наклонился, в висок поцеловал — привычно — и пальцами в пережженные краской волосы полез. — Соскучился? — интимно слишком получилось. Даже самому не понравилось, как сказал, но так похуй стало. Андрей глаза скосил. — Не так чтобы очень, — и завалился на спину, потянул Мирона за собой. — Вообще не скучал, дядь. Мирон разулыбался, полез цепкими пальцами под футболку, слушая, как чужое дыхание прерывистым становится. — Пиздишь? Андрей хмыкнул. — Да не, просто у меня друг приезжал. Такой же, как и ты. Мирон замер, прижался лбом ко лбу, чтобы глаза в глаза смотреть: контакт не потерять. Внутри что-то мерзкое зашевелилось, гадкое. Но кто он, блядь, такой, чтобы судить. Но неприятно стало, заболело внутри так, что захотелось башкой махнуть и залепить лбом в переносицу. Ибо нехуй, сука. — А я женюсь скоро. Легко так признание далось. Совершенно не напряжно. Андрей прыснул. Смешно ему, блядь. Чё смешного-то? — Бля, да не было у меня никого, ну. — А у меня будет. Свадьба. Понимания от Андрея Мирон не ждал. Что его выставят нахер — да. А понимания — нет. Но Андрей не был бы Андреем, если б не удивил и на этот раз. — Ну ты чего, а? Колючий же, блядь! — Мирон возмущался, но повернул голову удобнее, подставляя шею под поцелуи. — Андрей! Андрей улыбнулся. Мирон это кожей почувствовал — и не смог не улыбнуться в ответ. Стало легко. Нормально всё, никакой драмы. Живём. Живём, сука. — Ты тоже колючий. На это возразить было нечего. — Хочу тебя, покемон, блядь. Андрей в ответ прижался пахом к бедру, потёрся полувставшим членом. — Повтори. — Покемон, блядь. — Не это. — Хочу тебя. В настежь открытое окно дунуло холодным ветром, взметнулся парусом тюль. Андрей, горячий и шепчущий какую-то херню про пустой ад, опять полез целоваться. Сполз вниз, под одеяло, уколол щетиной бедро, а потом умело насадился горячим ртом на член — Мирон хмыкнул довольно и опустил руку на мягкие вихры, задавая темп. — Вот люблю Питер, — Андрей прижался спиной к груди, откинул голову, пытаясь заглянуть Мирону в глаза. — Но холод, сука, ненавижу. — Окно забыл закрыть… Мирон наклонился, целовал долго и со вкусом, завалился на спину и спустился пальцами к заднице, полез между ягодиц. Только недавно оттуда хер вытащил, но интерес опять проснулся, да и не только интерес. И откуда в нём на этого пацана столько прыти? — Сейчас я тебя согрею. Андрей рассмеялся, толкнул острым локтем в ребра. — Только этот способ знаешь? Жопа, блядь, не казённая. — Уж лучше, чем твое бухло. Андрей насупился, уткнулся носом Мирону в плечо. — Я не пью, как и обещал. Мирон вздохнул: месяц назад очень неприятный инцидент случился. Ему до сих пор было за него стыдно. Андрей тогда нашелся на кухне в окружении компа, ополовиненной бутылки водки и запивки в виде сока «Тропикана». Пьяный, но вменяемый. Мирона это начало раздражать, бесить, выводить из себя. Он сжал челюсти и уставился, не мигая, на любовника. Андрей, видимо, умел считывать мысли по выражению морды лица. — Да я вывезу, чё ты. Не психуй, Мирон, тебе не идет, — Андрей щелкнул зажигалкой и откинулся на спинку стула. — А я текст пишу, правда, хуйня получается. Мирон присел на колченогий табурет, стрельнул без спроса сигарету из чужой пачки, задымил за компанию. — Чё ты вывозить собрался? Не пей, а. Андрей подпёр щёку ладонью, бровь вверх поползла — скептически так. Мирон выдержал на удивление твёрдый и трезвый взгляд. — Давай внесем ясность? — спросил Андрей и взлохматил волосы, убирая со лба влажные пряди. — Давай, — согласился Мирон. — Какая тебе разница? А? Я ж тебе не отказываю. Не ломаюсь. У. Удобненько. Мирон курил, и хотелось курить ещё и ещё. Потому что раздражение, гнев и обида от этих пьяных выпадов были парадоксально, неправильно огромны. Потому что хотелось трезвого и спокойного Андрея. Потому что за Андрея переживалось. — Я переживаю за тебя, уёбок. Уёбок усмехнулся, приложился к пакету с соком и махнул рукой. — Я тебе и так дам, Мирон. И тогда Мирон разбил бутылку о стену с веселыми цветочными обоями. Ебнул со всей дури и обессиленно затих. Андрей замолчал, понаблюдал за подтеками на обоях и поднял глаза на пытающегося успокоить дыхание Мирона. — Дядь… — Мирон. Меня Мирон зовут. — …да ты охуел, — не то обреченно, не то устало вынес вердикт Андрей. — Ты мне кто, а? — Любовник твой, — сказал Мирон и спёр вторую сигарету. Андрей молча отвернулся к окну. Мирон курил, смотрел на осколки белого бутылочного стекла и мечтал отрезать себе язык. Любовник, блядь. Ну да, в свой очередной последний раз он уже четыре месяца ходит. — Андрей. Андрей кивнул — че надо, Мирон? — и уставился выжидающе. — Хуле ты меня нахуй не пошлёшь, а? Андрей пожал плечами, улыбнулся едва заметно. — Не хочу, — просто ответил он. Мирон тяжело вздохнул. Хотелось услышать другое. Что-то вроде «иди нахуй и не возвращайся никогда». Было и прошло. Заебал. Мирон, вали. Вали, Мирон, домой. Андрей гнать и не думал. Мирон уходить не хотел. — Я окно закрою, — сказал Андрей, который был тут, в настоящем, и Мирон тряхнул головой, возвращаясь в реальность. — Только пальцы убери от моей задницы. Мирон выдохнул, отпустил Андрея из постели и хрипло каркнул: — Я в Лондон уезжаю. Андрей оглянулся, захлопнул створку не глядя. Свет фонаря на лицо упал, и Мирон залюбовался. — В Лондон? — тупо переспросил Андрей. — На пэ-эм-жэ. После свадьбы. Через пару месяцев, короче. Андрей мотнул головой, потёр пальцами виски — Мирон на локтях приподнялся, пытаясь эмоции с лица считать. Без толку. Темно для этого было слишком. — Уходи, — глухо попросил Андрей. — Уходи, дядь. Мирон не спорил. Не к этому ли стремился? Не для этого ли сказал? Андрей умница, правильно все сделал, только смотрел на Мирона больным взглядом, пока тот в штаны впрыгивал, и кутался в одеяло: пацана ощутимо знобило. Это все вовремя не закрытое окно, решил Мирон. Мирон захлопнул за собой дверь и вышел в звездно-морозную питерскую ночь. Мирон писал. Писал много и почти каждый день. Он списал все на беспокойство и даже пытался звонить — Андрей не отвечал. Андрей нашелся через две недели: в пасмурное утро ответил на смс, и Мирон облегченно выдохнул. Андрей поздравил со свадьбой. «С новым статусом, Мирон», — написал Андрей. И Мирон закурил, глядя в сумеречное предрассветное небо. Мирона обняли со спины, коснулись голого плеча гладкой щекой — привычно. Телефон снова пиликнул: ага, значит, счёл нужным ответить, куда пропадал. Мирон потом прочитал, пока ему завтрак готовили. Приболел немного, витаминки пил всякие, лекарства, короче, Мирон. Окна теперь закрываю. Не кипишуй. Отозвался же, бля, дядь. Типа всё, выздоровел. Мирона облегчением накрыло: болел. Зима, холодно, простудился всё же, придурок. Южная пташка, хуле. Ему б из тепла не вылезать, а он в демисезонных кроссах да по снегу. Благо, Андрей не спросил: нахуя вообще пишешь, дядь? И это давало надежду, что простил. Мирон хотел быть прощенным. Улетать — так без груза обиды. Так легче. Мирон пытался пустить всё на самотек. Ну ответил же тогда. И даже со свадьбой поздравил — самому смешно становилось от этих детских убеждений. Самотёк не пускался. Оставались съемная квартира и живущий в ней Андрей. Мирон просыпался ночами и долго думал, когда его жизнь успела скатиться в дешёвую драму. С того момента, когда он решился отвести пьяного парня домой или когда вернулся за обещанным отсосом? Или когда возвращался домой и говорил сам себе: это в последний раз. Мирон зашел в знакомый подъезд, наобум приперся, безо всяких смс и звонков. Взлетел по лестнице до нужного этажа, на удивление, почти не запыхался. Он слышал, как за тонкой, обтянутой дермантином дверью верещит трель дверного звонка, бубнит кто-то монотонно, видимо, телик… Мирон не сдавался, жал раз за разом чёрную кнопку снова и снова. А потом просто ударил по синей обшивке кулаком. В сердцах долбанул посильнее и застыл: оказалось, что квартира не заперта. Мирон вмиг вспомнил кучу клишированных сюжетов, когда потом находишь в открытом доме труп хозяина. Хозяин был жив. Андрей нашелся в спальне, и Мирон выдохнул. Мирон почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение и улыбнулся помимо воли. Андрей пил, на ноуте крутилась какая-то передача от ВВС про жизнь после исчезновения людей, и нещадно сквозило из настежь открытого окна. — Привет, — сказал Андрей и подтянул длинные костлявые ноги. Ноги были красивыми, и Мирон позволил себе полюбоваться. Залип на несколько секунд, пока Андрей опрокидывал в себя очередную дозу вискаря прямо из горла. — Не сиди на полу, жопу застудишь, — Мирон прошел мимо, захлопнул окно, поправил штору. Андрей улегся головой на кровать, махнул рукой. — Будешь? — и выставил вперед бутылку. Мирон присел на корточки, протянул ладонь к безбожно заросшей щеке. Андрей вздохнул и закрыл глаза. Улыбнулся. — Ты вернулся? Мирон погладил большим пальцем бровь, коснулся губами виска, прям у кромки роста волос. Андрей перекрасился. Сидел жёлтый, как цыплёнок. — Мирон? — Андрей потерся лбом о плечо, от него пахло алкоголем, табаком, немного потом. — Я попрощаться пришёл. По-человечески. Андрей отстранился, поёжился, натянул на колени халат: прикрылся, значит. Мирон поднялся — главное сказано. Смог же, выговорил, справился. — Андрей… Я просто так улететь не смог. Это нечестно. Андрей мотнул головой, приложился к бутылке, занюхал рукавом. Тишина давила на плечи. Андрей молчал, Мирон ждал. Чего ждал? Отпущения грехов, не иначе. — Я люблю тебя, — глухо сказал Андрей. — Понимаешь, Мирон? Люблю. Мирон понимал. Мирон касался рукой плеча, к которому только что Андрюша своей хмельной головой льнул, и пытался удержать иллюзию тепла. Иллюзию запахов. Иллюзию, что они так и сидят на полу, и никто никуда не уходит. Бред, блядь! Бред для пьяных пацанов! Мирон выдохнул и отвел взгляд. — Не начинай, Андрей. Ну что ты как маленький. Андрей нашарил на полу сигареты, заструился к потолку серый дым. — А ты трус, — парировал между затяжками. — Трус. Мирон зажмурился и покачал головой: возразить словами не хватило духу. — Я очень тебя люблю, — Андрей развел руки в стороны, улыбнулся извиняюще. — Ты не можешь мне этого запретить. Попрощался? Мирон кашлянул, прочищая горло. — Да. — Ну и иди нахуй. Мирон развернулся, замер на мгновение. Лучше б он не приходил. — Андрей… Андрей приподнял вопросительно брови. — Хорошего полета, дядь. — Я Мирон. Не пей, Андрей. Не нужно необдуманных поступков. Андрей кивнул. — Хорошо, не буду. Мирон понял — соврал. На улице шел снег, пушистый, красивый, опускался на набережные, мостовые, укутывал в белое, прятал всю грязь. Мирон накинул на голову капюшон. В холодной спальне съемной однушки парень в нелепом розовом халате пил виски и размазывал застиранным рукавом по лицу ненавистные слезы.