skywalker

Я думал, что когда развяжу его, он зарядит мне в челюсть. Потому что в округлившихся от ужаса и унижения глазах плескалась отчаянная неприкрытая ненависть, целиком и полностью обращённая на меня. Я даже перестал смеяться — мне на самом деле стало его жалко. Испуганного, перебитого, грязного. Но дьявольски красивого даже сейчас. Особенно сейчас: с этими ссадинами и кровоподтёками расползающимися на бледном лице. Захотелось тупо пошутить. Эй, чувак, не больно было падать с неба? Но я сдержался — никогда не был силён во флирте. Да и хватит с него — я ведь отчётливо видел, что мальчишке правда больно. Он шипел сквозь сжатые зубы и слишком часто дышал, пялясь в дуло двустволки направленной ему в лицо. Ещё секунда моего жестокого представления, и он намочил бы штаны от страха, я в этом не сомневался. Напускная бравада, заставлявшая его по-началу сыпать угрозами, сменилась подступающей истерикой. Умолять до сорванного голоса. Мне было это знакомо. Так встречают собственную смерть те, кто слишком долго и успешно дразнил её, и начал считать себя неуязвимым. Неприкасаемым. Каждый день, покоряя небоскрёбы и новые крыши, оказываясь в сотнях метров над землёй без страховки, надеясь только на точный расчёт, сильные руки и собственную выносливость… Он наверняка считал себя королём городских джунглей, но сейчас выглядел зажатым в угол дворовым котёнком. Казалось, развяжи я его раньше времени — начнёт шипеть и царапаться, распушая облезлый хвост. Потрёпанный зеленоглазый беспризорник. Дикий, яростно оберегающий своё право на призрачную свободу. А ещё он будил во мне болезненное острое желание. Наплевать на миссию, поддаться душащей меня, молотом бившей по голове необходимости: трахнуть его прямо сейчас. Израненного, грязного, напуганного до усрачки. При мимолётной мысли об этом, я почувствовал, как член моментально затвердел и неприятно упёрся в молнию брюк. Дьявол. Мне совсем не нужно испытывать к своим солдатам что-то большее, чем лёгкая благодарность за участие в нашем общем Деле. Но было поздно. Этот мальчишка рушил все мои планы, точно так же, как тонкие перегородки, через которые он пролетел, прежде, чем я подобрал его среди обломков кирпичей, корчащегося на полу от боли. Падший ангел. Если бы я был романтиком, я бы подумал именно так. Но сложно быть романтиком, когда ты пытаешься делать добрые дела, построенные на чужой крови. Я ведь полностью отдавал себе отчёт в том, что в рай такие как я не попадают. Никогда не стремился туда, впрочем. Этот хренов рай сам ко мне пришёл. С доставкой до самой двери. И даже не пришлось ждать собственной смерти или Рождества. Хотя и на Рождество редко кому достаются такие подарки. Билли. Зачем я узнал его имя? Если бы он оставался безликим Четвёртым, мне было бы проще. Я бы не знал, по кому скорбеть, вернись мы без него из очередной миссии. Наш образ жизни не предполагает наличие привязанностей. Постепенно ты привыкаешь трахаться с тем, чьего лица не вспомнишь уже к следующему вечеру, а имена становятся роскошью куда большей, чем личный самолёт и бутылка Dom Pérignon к ужину. Имена вечно всё портят. Но с Билли, конечно же, было не так. Дурацкое имя прекрасно подходило этому дурацкому мальчишке, для которого не было разницы между тем, чтобы украсть яблоко из фруктовой лавки, или бриллианты из Букингемского дворца. Кровь стучит в ушах, губы искусаны, подошвы кроссовок словно прилипают к отвесным стенам. Наверное, ему казалось, что в какой-то момент он сможет взлететь. «Это не просто прыжки с крыши на крышу. Это освобождение себя! Чистая философия!». Мне смешно было слышать от него рассуждения о философии, но я внимательно кивал, боясь спугнуть выражение счастья на лице ещё хранившем следы недавних ссадин. С одной стороны было совсем неплохо, что нам не положены настоящие отношения. Случись такое, я бы никогда не смог его удержать. Ну кто станет прятать под одеялом птицу? В минуты, когда я вжимал его в матрас, задыхаясь от быстрого яркого наслаждения, сердце Билли колотилось как у пересмешника, однажды пойманного мной на летних каникулах. Дико, горячо, отчаянно. Я неосознанно проводил рукой по гладкой коже его груди, вспоминая почему-то короткие мягкие пёрышки. Было ли ему больно, как в тот раз? Или он тоже боялся? Мне не хотелось спрашивать. На вопросы у нас времени не хватало.

***

— Так всегда будет? — Как? — я упорно делаю вид, что не понимаю. Прислонился плечом к стене и — с раздражающей даже меня насмешкой — смотрю в светло-зелёные глаза насупившегося парня устроившегося на подоконнике. Билли быстро моргает, отворачивается, бесстрашно свесив ноги над улицей — тридцать четвёртый этаж, ерунда — курит уже вторую подряд и молчит дольше чем нужно. Но я терпеливо дожидаюсь ответа. И он всё-таки не выдерживает: — Как? Жить как будто на грёбанной пороховой бочке! Нет, на целом грёбанном складе, грёбанных бочек. Никогда не знаешь, в какой момент ебанёт! — Билли заметно распаляется от собственных сравнений, кончики ушей смешно и трогательно краснеют, и я, не удержавшись, хмыкаю, заставляя его тут заткнуться. Он разворачивается злющим лицом ко мне, кубарем слетает с подоконника, на ходу хватая с кровати свою измятую толстовку, бросается в прихожую, пытаясь попасть в рукава и громко топая. Успеваю перехватить его, когда он уже вцепляется в ручку двери, с явным намерением убраться куда подальше от этой квартиры. Квартиры, которая ненадолго стала нашим общим домом. — Постой, тихо, — я кладу руку на напрягшиеся под тёплой тканью мышцы, глажу с нажимом, успокаивая. Билли тяжело дышит через нос, словно борясь с подступающими слезами, но попыток вырваться не делает. Я смотрю на его выбритый затылок, на тонкие жилки, выступающие под горячей кожей, секундно думаю о том, насколько уязвим человек —один взмах лезвия, и живое крепкое тело безвольно осядет к моим ногам… Отвратительно! Откуда это в моей голове? Почему иногда я так отчётливо вижу момент, будто хладнокровно убиваю своих близких? Это какая-то форма безумия? — Тебе страшно? — на этот раз спрашиваю без иронии, правда хочу знать. Билли молчит, тяжело приподнимаются широкие плечи, я снова жду, цепляясь взглядом за нелепый узор на слишком ярких обоях. Мне видится частокол городских высоток и крошечный силуэт человека на крыше одной из них. Я смотрю так долго, что силуэт начинает двигаться к краю. Кажется, я и правда почти свихнулся. Наконец, Билли медленно, будто нехотя, поворачивается ко мне. Глубокий голос звучит негромко, и оттого я ему верю. — До усрачки, — мотает головой, будто хочет отогнать от себя что-то, парящее в воздухе, и встречается со мной взглядом, — я всегда думал, что если у тебя ничего нет… если нечего потерять, то жить намного проще. И умирать не страшно. Поэтому я ничего не оставлял себе. Мне было не нужно. Но теперь… Теперь я боюсь за каждый чёртов день. Боюсь, что не смогу, что не справлюсь. Что ты… Что тебя… Крепкие плечи вздрагивают, и мальчишка шумно сглатывает, не договорив. Я чуть медлю, внимательно на него глядя, пытаюсь примирить в себе все противоречия. Мысли о том, что нам нельзя, это неправильно. Но ожидаемо посылаю самоконтроль к чёрту. Прижимаю к себе, так, словно хочу впечатать его в собственные рёбра, надёжно спрятать и никому не показывать. Будто от пуль закрывать собираюсь. Так тупо сейчас растекаться от умиления, пытаясь успокоить дёрганного Билли. Но чем острее ощущается близость возможной смерти, тем больше растёт потребность прижаться, почувствовать чужое тепло, притвориться, что спасаешь сам, пока кто-то спасает тебя, жадно целуя и забираясь под рубашку нетерпеливыми пальцами. У Билли имеется отличная способность: он быстро переключается с одного состояния в другое. Уже совершенно забыл от том, что минуту назад намеревался свалить отсюда, прикрываясь своей глубокой обидой. Обмякает в моих руках, утыкается лбом мне в грудь и так быстро дышит, будто вот-вот ребячески разревётся. Напоминает малолетнего хулигана с соседней улицы, у которого было всего два способа выражать эмоции: мат и слёзы. Правда у Билли есть ещё третий: жадный, какой-то угловато-подростковый, но в то же время изумительно чувственный быстрый секс, заставляющий на время забыть обо всех надуманных запретах и реальных опасностях.