1000 и 1 слово

      Спонтанный визит в Эт Альтхебан вовсе не казался ему хорошей идеей, но Джейсон резонно заключил, что если уж кому-то и суждено сегодня посадить его в машину и увезти в неизвестном направлении, то пусть лучше это будет охренительно красивая женщина, чем банда агрессивно настроенных контрабандистов.       Сейчас, пробираясь вслед за Талией через сумеречные заросли тамариска, окружавшие резиденцию аль Гулов, он всё ещё до конца не верил в то, что жив — ну то есть, не верил ещё больше, чем обычно. Меньше суток назад он буквально висел на волоске, не видя никаких способов сбросить хвост, а теперь преследователям заполучить его было не проще, чем какой-нибудь Кохинур. Ха. В конце концов, Талия (как всегда) была права — если он хотел гарантированно уйти с любого радара, лучшего убежища, чем это ассасинное гнездо, было не найти.       Бесконечно женственный силуэт заманчиво маячил впереди него, обещая такие нужные сейчас покой и ласку — длинные тёмные волосы, свободная белая блузка, узкие брюки, ничего лишнего. Рядом с ней Джейсон просто удивительно быстро расслаблялся, позволяя себе в кои-то веки отпустить ситуацию и побыть ведомым — иногда переложить ответственность за свою бестолковую жизнь на кого-то старше и могущественнее себя ему было физически необходимо. К тому же нервное напряжение и двенадцатичасовой перелёт уже давно давали о себе знать, а душ и дрянной кофе в мотеле освежили его в этом влажном мартовском зное от силы минут на сорок.       Он прибыл в Эр-Рияд глубоко за полночь частным рейсом, позволявшим не только сохранить инкогнито, но даже провезти с собой то, что в обычном самолёте провозить не полагалось, и Талия сразу же подобрала его в аэропорту, не задавая лишних вопросов. Лишь со стоном закатила глаза на ярко-красную худи и чёрный заплечный рюкзак с белой надписью «Terror», так что в номере на кровати его уже, само собой, ждали местная одежда и арафатка, чтобы скрыть лицо. Разомлевший после ванной Джейсон искренне собирался обойтись благодарностью за помощь, оставшись ночевать здесь, однако после всего, что он рассказал ей в машине, Талия лишь отрицательно покачала головой, коротко приказав одеваться.       Спорить было бесполезно. Всё равно здесь всё будет так, как скажет она.       Джейсон Тодд действительно хотел раз и навсегда обосноваться в Готэме, там, где было его место, но в то же время что-то вновь и вновь так и тянуло его сюда, в эти знойные аравийские пески, и он втайне радовался каждому новому поводу. То ли подсознательно искал близости той самой Ямы, то ли — что вероятнее — этой невозможной женщины, окунувшей Тодда в её сияющую купель и в каком-то смысле ставшей его крёстной матерью.       Госпожа аль Гул и относилась к нему, как к трудному, но любимому ребёнку — нанимала для него самых лучших нянек и дарила дорогие игрушки, снисходительно улыбаясь всякий раз, когда он ломал и тех, и другие; интересовалась, как у него дела, радовалась его успехам, помогая пережить промахи — и он жадно принимал эту типично женскую заботу, которой был лишён всю свою прошлую жизнь, не особенно задумываясь о её последствиях и причинах. Впрочем, Талия как-то обмолвилась, что всё, что она делает для него, она делает из любви к Брюсу, но честно говоря, Джейсон не до конца это понимал.       Он вообще последние месяцы мало что понимал.       Затея практически удалась — безликий и бессловесный сопровождающий дочери шейха действительно ни у кого не вызывал вопросов. Оставалось только пересечь внутренний двор, чтобы попасть в её покои на северной половине дома, когда откуда-то спереди и справа дорогу им преградил глухой стук копыт.       — As-salamu alaykum! — плетью рассекает густеющий воздух.       И Джейсон думает, твою ж мать.       Из теней им навстречу выезжает Ра’с аль Гул в сопровождении трёх всадников на курносых гнедых чистокровках. Талия тут же безотчётно отводит руку в сторону, словно желая спрятать спутника за спину. Цепкий взгляд Тодда выхватывает рукояти мечей, оперение стрел, скрытую под одеждой защиту, и мозг на автомате начинает просчитывать тактику возможного сражения, видя на месте людей и лошадей лишь боевые единицы.       — Wa alaykumu as-salam wa rahmatullah! — почтительно отвечает Талия, и Джейсон эхом бормочет что-то похожее на «алейкум ассалам», больше всего мечтая стать невидимым.       Он прекрасно знал, как старший аль Гул к нему относится, и не питал на этот счёт заблуждений. Но невыносимый восточный этикет требовал приветствовать собеседника со всем возможным радушием, даже если ты не прочь всадить кинжал ему под рёбра. Интересно, догадывался ли Ра’с в полной мере, какого рода покровительство его дочь оказывала безродному готэмскому мальчишке? Джейсон предпочитал блаженное неведение — ему ли не знать, насколько… неуравновешенным человека делала Яма.       — Вижу, у нас сегодня гости, — одними губами улыбается Ра’с: вздрагивает изгиб усов на смуглом лице. Растрепавшиеся от ветра клочья его тёмных с проседью волос топорщатся воинственно и дико, словно уши какого-то особо опасного степного кота. — Какая приятная неожиданность.       — Не знала, что ты вернёшься так рано, отец, — с достоинством держится Талия. — Не хотела тебя беспокоить, — и добавляет уголком рта, едва слышно. — Да сними ты платок.       Джейсон послушно разматывает куфию, встречаясь взглядами с Ра’сом. Просто удивительно, до чего они с дочерью похожи — та же угольная линия ресниц и светло-зелёный лёд, вечная мерзлота.       — Masa al-kheir! — говорит Ра’с с легчайшим поклоном, в упор глядя на Тодда.       Заторможенный жарой и джетлагом Джейсон совершенно не помнит, что нужно сказать в ответ — его повреждённый разум всё никак не хотел восстанавливаться до конца, и время от времени он забывал даже собственное имя, куда там до причуд этого птичьего языка. Он низко кланяется, надеясь, что этого будет достаточно, но Ра’с не трогается с места, и что хуже всего — теперь Талия тоже оборачивается и выжидательно на него смотрит. Она всегда была намного более западной и современной, чем её отец, застрявший между веками, но сейчас одно на двоих высокомерное выражение лиц делало их сходство поразительным.       — Ответь же, — шипит Талия, почти не разжимая губ.       — Эм… м… маса аль-хейр, — кивнув, повторяет Джейсон с кошмарным акцентом.       Спутники Ра’са неодобрительно хмыкают, их кони нервно переступают копытами.       Сам аль Гул даже не успевает ничего сказать, когда — хлоп! — Джейсону по лицу прилетает жёсткая пощёчина.       — Вот, — цедит Талия, гневно раздувая ноздри, — вот, что твой ответ значит для моего отца. Трижды подумай, прежде чем говорить снова.       Джейсон страдальчески морщит лоб, пытаясь усмирить звон в черепной коробке. Окей, парень. Тебе и так слишком долго везло.       — Са… бах аль-хейр, — делает он новую попытку, сопровождая её каким-то витиеватым движением кисти, подсмотренным бог знает где. И уже сам понимает, что это выглядит, как издевательство, поэтому даже не удивляется, когда Талия с новой силой бьёт его по губам. Её скулы при этом горят так, что кажется, это она получает пощёчины, а не Джейсон.       Испанский стыд — так, вроде, это называется. Почему вот, блядь, это он помнит, а то, что надо — нет?..       Ассасины ловят взгляд аль Гула, словно псы в ожидании команды. Ра'c крепко сжимает плетёную рукоять чёрного кожаного хлыста, висящего на бедре. Если хотя бы один из них сейчас сделает неосторожное движение, то… животное предчувствие опасности вдруг резко отрезвляет Джейсона, как громкий хлопок посреди сна.       — Masa an-nur! Masa an-nur! — выставляя ладони вперёд, почти чисто выдаёт он. И добавляет, сам не зная, откуда только это слово всплыло в его памяти вслед за остальными. — Ana asif! Я не хотел никого оскорбить, серьёзно, ребят, просто… день был капец тяжёлый.       — Ты, — выдохнув через нос, Ра’с издаёт какой-то странный короткий скрип — то ли кожа рукоятки, то ли зубы, — гость моей дочери в моём доме. И на этот раз тебя здесь не тронут. Но если ты и дальше будешь задирать нос, мальчишка, именем Аллаха, я верну тебя в прах, из которого ты был поднят!..       — Я научу его, отец, — уверенно говорит Талия по-арабски, кладя ладонь на лоснящийся круп его жеребца. — Прошу, дай мне свой хлыст. Надир прекрасно понимает тебя и без него.       Ра’с переводит на неё горящие глаза и вдруг криво усмехается краем рта. Похоже, он видит в лице дочери что-то, что ему нравится, потому что в следующий момент он снимает петлю с запястья и бросает стек ей.       — Твоя воля, принцесса. Научи этого неотёсанного гяура хорошим манерам, — напряжение заметно спадает, и Тени за спиной Ра’са расслабляются — грозы в этот раз не будет. — Ahlan wa-sahlan. Kalb, — свысока бросает он напоследок, коротким шенкелем посылает лошадь вперёд, и процессия покидает их, звеня сбруей.       Талия оборачивается и испытующе смотрит парню в лицо какое-то время, в рассеянности проверяя стек в своих руках на гибкость. Тодд выше неё на пару дюймов и уж конечно шире в плечах, но невольно сникает под этим взглядом, как хулиган перед учительницей. Её лицо всё ещё пылает — на нём и облегчение от того, что обошлось без крови, и стыд за него, и явная злость, ищущая выхода, — и она кажется Джейсону невероятно прекрасной и грозной в эту минуту.       — Просто удивительно, — вполголоса говорит она, сощурившись по-кошачьи. — Я провела тебя через такую школу, но так и не научила элементарным вещам… Ты раз за разом наведываешься в нашу страну, укрываешься здесь, ешь нашу еду, но не знаешь ни нашего языка, ни наших обычаев. Может, стоит напомнить тебе обо всех милостях, что мы тебе оказали? — кончик хлыста щекочет его под гладко выбритым подбородком, заставляя приподнять голову.       — Если ты опять про Яму, то я об этом не просил, — хмуро отвечает Джейсон, тут же пожалев о сказанном. Зелёные глаза Талии вспыхивают гневом, и кожаный язычок звонко и больно хлопает его по второй щеке.       — Ты и мне будешь дерзить, щенок неблагодарный?! Вспомни, кем ты был до того, как мы нашли тебя! Вспомни, кому принадлежат деньги, которые ты тратишь! Я дала тебе шанс, сопляк! Шанс начать новую жизнь, отомстить всем, кому ты хотел! Я поручилась за тебя! А ты… — она заводится на глазах, и Джейсон не может отделаться от нездоровой мысли, что ему это ужасно нравится. — Клянусь Аллахом, я научу тебя уважать мой род, — говорит Талия уже тише, беря себя в руки. — Ужин отменяется. Вместо него будем заниматься арабским, — вместе с паузой в воздухе повисает вдруг знакомое ощущение электричества, и Тодд изо всех сил кусает губу, контролируя мимику. — Я буду отдавать тебе команды на языке моего отца, а если ты не будешь меня понимать… я просто заставлю тебя их выполнить. Ясно?       Джейсон не сразу кивает. Это очень похоже на очередную игру, хотя он не до конца в этом уверен — слишком уж сурово лицо его наставницы.       — Начнём с простого, — её тон вдруг становится совсем другим, сухим и требовательным. — Как здесь следует обращаться ко мне?       — Мм… моя госпожа? — предполагает он с неловкой усмешкой.       — На арабском! — новый удар обжигает спину, чётко обозначая правила, и Джейсон невольно хватается за бок, чтобы успокоить саднящую кожу. Ау. Это было… больно. Несправедливо.       Возбуждающе.       — Seyi… — говорит он уже без улыбки. — Seyidati?       Кажется, так?       Кончик хлыста задумчиво гладит его, и Джейсон напрягается всем телом в ожидании боли.       — Верно, — произносит Талия, и он расслабляется, но не до конца. — А ты? Кто ты, м? Как мой отец назвал тебя?       — Э-э… что-то типа… «калеб»? — не слишком уверенно вспоминает Джейсон.       — Kalb, — поморщившись, поправляет она. — Ты знаешь, что это значит?       Он отрицательно качает головой, и Талия медленно моргает, ища терпения на вдохе.       — Kalb значит «пёс». Как говорит пёс?       Джейсон неверяще поднимает одну бровь, мол, серьёзно?       — Как говорит пёс?! — коротко замахивается аль Гул, и Джейсон синхронно вскидывает руки в защитном жесте.       — Ав, ав! — покорно гавкает он, не желая новых ударов и чувствуя себя идиотом.       — Вот видишь. Сейчас ты просто сотрясаешь воздух, как собака. Моя задача научить тебя разговаривать, как человек. Etbaani.       Она направляется к дому, и Джейсон плетётся за ней, как привязанный, любуясь этим мерным танцем округлых бёдер, затянутых в чёрный шёлк — влево, вправо, влево. Хрен знает, что она сказала, но похоже, пока он всё делает правильно.       Они проходят через внутренний двор, сквозь тяжёлый и душный вечер: песок, тёплая плитка, цикады, инжир и сирень. С порога его встречают звездчатая деревянная резьба, проёмы-арки, фонарики с цветными стёклами и аромат восточных благовоний.       — Что нужно сделать перед входом в дом? — так же холодно спрашивает Талия, развернувшись у дверей.       — Постучаться? — всё ещё пытается пошутить Тодд, но его госпожа даже не улыбается.       — Shil hitha’, — повелительно говорит она, и будь Джейсон проклят, если понимает хоть слово.       — Слушай, знаешь, мне… — он осекается, когда Талия подходит к нему почти вплотную, вынужденная заглядывать ему в глаза снизу вверх даже на каблуках. Шальная мысль о поцелуе заставляет парня потерять бдительность, когда один из них вдруг жёстко и сильно вонзается прямо в подъём его стопы.       — АААЙЙ, блядь!!! — вскрикивает он, сгибаясь почти пополам и сквозь оскал с шипением всасывая воздух обратно. — Да, да, снять обувь, я понял, понял!..       Он спешно разувается, пытаясь отдышаться от боли, однако провожать его в дом Талия не торопится.       — Shil hitha’, — повторяет она невозмутимо, выставляя перед собой ногу.       Секунд пять уходит на то, чтобы понять приказ. Джейсон ухмыляется и втягивается в игру, опускаясь и осторожно-бережно снимая с хозяйки туфли — сначала правую, затем левую. На обеих щиколотках обнаруживаются полустёртые следы от мехенди; близкий запах её кожи положительно сводит с ума. Так хочется поцеловать эти узкие ступни, подняться выше, прижаться щекой к коленям и…       — Оставь вещи здесь, — распоряжается голос сверху. — Они тебе не нужны.       В гостиной царит манящий, уютный беспорядок: разномастные напольные подушки вдоль стен, приземистый столик в узорчатых чашках, две покрытые окалиной джезвы в жаровне и погасший кальян — похоже, здесь недавно кто-то был.       — Ejles, — бросает Талия и уходит за ширму, не задвинув створки.       Ну зашибись. И что она сказала? Идти за ней? Ждать здесь? Раздеться? Станцевать? Джейсон медлит, стоя среди всех этих ковров и подушек с пылающим лицом — как же унизительно чувствовать себя тупым. Талия говорила, что он знал несколько языков — в той, прошлой жизни. Почему же ему так трудно вспоминать?..       Он с опаской прокрадывается по тускло освещённой комнате и вытягивает шею, пытаясь заглянуть за ширму. Что она там делает так долго?.. Неопределённость одновременно злит и возбуждает, и полутвёрдый член с интересом приподнимает ткань свободных штанов. Хочется коснуться себя и дать фантазии волю, но Джейсон почему-то не решается на это.       Заслышав шаги, он почти кошачьим прыжком возвращается на место. Госпожа входит через пару секунд: теперь на ней хорошо знакомый топ с длинными рукавами-клёш и юбка в пол — изумрудная зелень, золотая нить.       — Ahsant, — коротко хвалит она, и Джейсон с облегчением выдыхает. Это слово он знает, это значит «молодец».       Талия ставит что-то на столик между чашек и с ленивой грацией опускается на подушки, вытянув ноги. Тодд невольно отмечает, что хлыст всё ещё у неё в руках. Живой, медовый свет, ложащийся на оливковую кожу, делает её такой потрясающе сексуальной, что больно смотреть: высокая грудь размеренно дышит в глубоком вырезе топа, среди тёмных локонов качаются бирюзовые подвески-капли на кольцах массивных серёг. В этой расшитой золотом одежде она похожа на змею, очень древнюю и смертельно опасную. Изгибы её бёдер в разрезах юбки довершают сходство — Джейсон почти уверен, что Талия аль Гул может задушить ими человека, если захочет.       Сколько лет ей на самом деле? Едва ли это имело значение, учитывая её способность вечно цвести, не увядая; но даже так Талия выглядела старше него почти вдвое. Может, поэтому их игры всегда казались ему такими… неправильными и в то же время чертовски волнующими.       — Hader li kahwa, — потянувшись, говорит она, и Джейсон шестым чувством узнаёт в этой фразе слово «кофе».       Медный кофейник, зарытый в песок, оказывается всё ещё горячим. В томительном молчании Тодд наливает чёрный напиток в керамическую чашку, изукрашенную богатым орнаментом, и подаёт хозяйке, вынужденный согнуться в учтивом поклоне.       — Повтори, что ты должен был ответить моему отцу? — спрашивает госпожа аль Гул, пригубив кофе.       — Masa an-nur, — говорит Джейсон, не зная, куда девать руки. — Masa al-kheir — это приветствие, а ответ masa an-nur. Вроде «светлого вам дня». Или вечера. А sabah — это «утро» вообще. Я это всё знал, просто забыл…       — В конце он сказал тебе «Ahlan wa-sahlan», — не реагируя на его сбивчивые оправдания, продолжает Талия. — Как это переводится?       — Типа «добро пожаловать».       — И что нужно было ответить на это?       — Ahlan beek.       — А если женщине?       — Ahlan beeke.       — М-м. Неплохо, — задумчиво произносит госпожа поверх края чашки, и Джейсон просто не может оторвать взгляда от этих идеальных миндалевидных ногтей на лазурном фоне. — На адреналине ты всегда соображаешь быстрее… Ishlah, — вдруг отрезает она.       Увы, на этот раз даже интуиция его не спасает, и при виде безнадёжно озадаченного выражения на лице своего ученика Талия, поджав губы, просто одним движением выплёскивает на него остатки кофе.       К счастью, тот уже почти остыл, и парень, дёрнувшись, вскрикивает скорее от неожиданности, чем от ожога:       — Блин, да за что…?!       — Ishlah, — настойчивее повторяет Талия, взглядом указывая ему на грудь, где грязно-коричневая мокрая клякса лучше всяких слов даёт понять, что от него требуется.       Глубоко вздохнув, Тодд стягивает через голову камизу, вытирает ей свою ещё по-мальчишески гладкую, но уже по-взрослому развитую грудь и тряпкой откладывает в сторону, оставаясь в просторных шароварах.       Его бровь вопросительно изгибается.       Госпожа качает головой.       — Пока ты не докажешь, что достоин носить эту одежду, ты не имеешь на неё права. Снимай полностью.       Пф. Он знал, что рано или поздно до этого дойдёт. С готовностью отстегнув ножны, Джейсон облизывает пересохшие губы, запускает большие пальцы за пояс… и на всякий случай бросает нервный взгляд на дверь.       — О, никто сюда не войдёт без моего разрешения, — говорит Талия, заметив это. И добавляет с усмешкой, — даже не надейся.       Всё происходящее после этих слов становится вдруг таким невероятно интимным, что мурашки предвкушения и благодарности приподнимают волоски на загривке. В этом, пожалуй, и была её над ним абсолютная власть — что бы ни случилось, Джейсон безоговорочно ей доверял.       Он спускает штаны, неловко цепляясь за напряжённый член резинкой, и, выпрямившись, предстаёт перед хозяйкой полностью беззащитным — и в то же время во всеоружии. Они оба прекрасно знают, как Талии нравится смотреть на него без одежды.       — Kef ala rokbataik.       В этом состоянии его восприимчивость возрастает настолько, что Джейсон способен понимать её уже по одному движению глаз, безропотно опускаясь на пол.       — La andi, — хлопок по подушке рядом с собой.       «Ко мне».       Тело отчаянно жаждет ласки, но — стоит ему только оказаться на расстоянии вытянутой руки, как Талия больно хватает его за ухо и с лёгкостью перекидывает через свои колени, тыча носом в ковёр, словно собаку.       — Ты же не думал, что останешься за сегодняшнюю выходку безнаказанным, да?! — стек звонко ложится поперёк ягодиц, и Джейсон аж взвизгивает от переизбытка ощущений, вжимаясь ноющим пахом в горячее женское бедро. — Не думал, что отделаешься так просто?!        О да-да-да, он уже знает эти порывистые интонации, звериный азарт — сказать, что Талия на взводе, значит не сказать ничего.       — Ну-ка давай совместим приятное с полезным и проверим, как хорошо ты умеешь считать? Ты ведь умеешь? Умеешь??? — задавленное подушкой согласие превращается в какой-то жалкий предательский «тяф». — Знаешь настоящие названия цифр, которые видишь каждый день? Давай, всего десять слов — и ты прощён. Только учти: собьёшься хоть раз — и я начну заново…       Начнёшь что, не успевает спросить Джейсон, когда жгучий — до слёз! — удар заставляет его взвыть, вцепившись себе в руку зубами.       — Wahed, — подсказывает Талия, как будто невзначай прижимаясь к нему бедром ещё теснее.       — W-wahed, — на замахе повторяет Тодд и тут же вздрагивает на втором. — Ethnain… ммф… thalatha…       — свист — боль! — свист —       — Arb… aa, ч-чёрт… — чёрт! Он почти чувствует, как взбухают на коже узкие красные полосы — даже не верится, что они заживут меньше, чем за сутки. Талия тоже прекрасно осведомлена об этом и потому совершенно его не жалеет.       — Дальше! — приказывает она.       Но самозабвенно ёрзающий членом по её юбке Джейсон уже пропустил два (кажется?) удара и, к сожалению, знает, что будет дальше.       — Wahed, — вновь безжалостно ранит любимый голос, и Джейсон вторит ему, всхлипнув от обиды и жаркой-прежаркой истомы, названия которой нет в его языке. — Wahed!.. Ethnain…       От постоянного трения он уже бессовестно и липко марает собой дорогую ткань, поджимая зад на каждом ударе, и это так убийственно стыдно, что он просто не знает, куда деваться. Три, ах ты ж блядь, только три! Четыре! Пять!..       — Sita… — скулит он в мокрое от слюны запястье. — Sabaa… Tham… m-mania… — остаётся потерпеть совсем немного, когда на восьмом ударе он вдруг с ужасом понимает, что хоть убей не помнит, как будет «десять». — Блин, нет, я не помню дальше!.. Не помню! Хватит! Пожалуйста, стоп! Я выучу! Ай! Обещаю! Да хватит же!..       — Тц-ц. Собачий визг. Не понимаю ни слова, — качает головой Талия, явно собираясь начать отсчёт по новой.       Не удержавшись от ярости, Тодд вскидывается с колен и замахивается, пытаясь вырвать у неё хлыст — ох, зря. Движения Талии отточены и быстры, как бросок кобры, как арабский клинок. Она выкручивает ему руку за спину с такой силой, которой почти невозможно ожидать от женщины, и Джейсон вырвался бы, но… не может, просто не может ей сопротивляться — как не мог в свои самые первые дни, когда она хлестала его по щекам в той камере, а он не отвечал. Только ей одной.       — Не забывайся, щенок, — шипит она ему на ухо. — Ты не посмеешь поднимать на меня руку в моём доме. А если и посмеешь, — она вдруг вздёргивает предплечье ещё выше, до ослепительной, предпереломной боли, — лишишься её в тот же час и минуту. Понял?       В паузе, полной лишь их тяжёлого дыхания, ответ звучит особенно веско и глухо:       — Да.       Талия всё ещё держит его, и парень требовательно дёргается, пока не понимает сам, где ошибся.       — Naam, — исправляется он сквозь зубы, но и это не помогает. И тогда Джейсон добавляет, сглатывая свою гордость и опуская голову. — Naam, seyidati.       Аррр. Кто бы мог подумать, что ему, убившему десятки мужчин, будет так сладко подчиняться женщине.       Захват наконец слабеет, и он получает возможность к ней повернуться — лицом к лицу, глаза в глаза, даже дыхание спутывается в этой непозволительной близи. От взаимно нахлынувшей после этой короткой схватки жажды вдруг едва не плавится воздух.       — Ты горяч, как племенной борзой, мальчишка, — вполголоса замечает Талия то ли с восхищением, то ли с укором. — И так же любишь показывать зубы… Iftah fammak, — она касается его нижней губы, и Джейсон открывает рот скорее рефлекторно, чем повинуясь команде, охотно впуская внутрь её большой палец. — Честное слово, иногда это даже забавно, — продолжает она со странной улыбкой. — Ты так на него похож…       При одной только мысли о том, что Брюс — сам Брюс! — лежал так же у её ног, беспомощный перед этой поистине дьявольской красотой, Джейсон задыхается от какой-то особо извращённой, кровосмесительной страсти. Он жадно смыкает губы, обводя подушечку влажным языком, и взгляд Талии темнеет почти мгновенно. А затем она так медленно, завораживающе медленно разводит под ним ноги, и полотно её юбки соскальзывает, обнажая колени.       — Ilhas, — говорит она едва слышно, нажимая ему на затылок, и Джейсону больше не нужен словарь, чтобы её понять.       На ней тончайшее бельё — сквозь него можно ощутить на вкус, как она горяча и давно готова, но похоже, что эта формальная, символическая граница для него непреодолима, и чёртов запрет пьянит сильнее любого вина. Едва он находит своим проворным языком всё, что ему нужно, как Талия откидывает голову, тёмной волной ссыпая локоны по плечам, закрывает глаза и изгибается всем телом ему навстречу в каком-то типично женском, голодном и исступлённом порыве. Она ещё даже пытается куда-то направлять его по-арабски, но Джейсон её уже не слушает — и так лучше всех знает, что ей нужно. Правила этой игры он помнит наизусть, органза ему не помеха.       Каждый раз для него это становится борьбой с ней, а не лаской, зацикленным танцем змеи и мангуста, что должен впиться и не отпускать до конца, и чем приятнее он пытается сделать ей, тем она ему — больнее. Каждый раз он думает, что больше никогда, никогда не пойдёт на это, но каждый раз всё оправдывает и искупает тот упоительно яркий, единственно важный момент, когда она теряет сначала возможность, а потом и желание сопротивляться, когда в финальном аккорде напрягается её живот и сводит бёдра, а дыхание обрывается, чтобы стать почти неприлично громким, протяжным стоном.       Когда она кончает в первый раз, он не останавливается, хоть она и пытается поначалу его оттолкнуть, и отступает только после второго, менее яркого, более долгого, более влажного. Kalb — повторяет она, задыхаясь — kalb, kalb, и Джейсон рад играть для неё эту постыдную, грязную роль, долизывая её, как самый настоящий молодой кобель, зарываясь лицом в насквозь промокшую ткань и втягивая носом её плотный, зрелый, безумно возбуждающий запах, на который у него стоит почти до боли. Ни разу ещё за всё время их странных свиданий не дала она ему себя трахнуть, и вряд ли этот вечер будет исключением.       — Ах ты… мелкий гадёныш… Yaajibak? Что, нравится тебе?.. — довольно спрашивает Талия через минуту, прочёсывая его повлажневшие волосы и постепенно, но всегда удивительно быстро приходя в себя. Получив наконец своё, сорвав злость, она становится мягкой, расслабленной и игривой. — Это дамасская роза. И гостю, и хозяину важно следить за своим телом и приятно пахнуть… а ты пахнешь псиной, — она отпихивает его босой ступнёй в плечо, но Джейсон успевает почувствовать, что её нога всё ещё дрожит. — Возьми масло, там, на столе. Умасти себя.       Бегло утерев губы, парень находит взглядом стоящий между чашек флакон, тянется за ним, опрокидывает в горсти и со сдержанной улыбкой принимается растирать масло по обнажённому торсу. В воздухе расплывается аромат мускуса и сандала; мускулистая грудь, живот и плечи начинают по-лошадиному блестеть в свете резных подсвечников-фонарей. Талия следит за движениями его ладоней почти не мигая, и жадно трепещущие ноздри выдают весь ход её и без того очевидных мыслей. Дойдя до бёдер, Джейсон в нерешительности останавливается, ожидая дальнейших распоряжений.       — Везде, — подстёгивает Талия, безотчётно сминая край рукава и от нетерпения забывая про арабский. — Нанеси везде.       Джейсон поднимается на коленях, качнув мучительно потяжелевшим членом, и губы женщины едва заметно разделяются, стоит только по привычке обхватить его ладонью. Она больше ничего не говорит, лишь неотрывно за ним наблюдает, и Тодд воспринимает это молчание как поощрение, надрачивая смелее. Второй рукой он гладит себя сзади, продолжая втирать масло, невольно шипит от боли, касаясь рассеченных рубцов, но не останавливается, не может, не имеет права… Из-под откинутой на сторону юбки между раздвинутых ног Талии виднеется край так и не снятых трусиков, и осознание того, что его госпожа всё ещё полностью одета, нахрен сводит его с ума, толкая опасно близко к финалу. Нужно ещё только совсем немного… если бы только она позволила ему сейчас просто встать над собой и закончить начатое самому — а-а, ч-чёрт, одним своим видом, даже не трогая, просто не мешая — ему бы хватило всего ничего, каких-то считанных движений, чтобы не удержаться и слить всё, всё, всё прямо в ложбинку на её груди или на этот восхитительный впалый живот или…       — Довольно, — хрипловато говорит она наконец, и Джейсон еле находит в себе силы прекратить. — На четвереньки.       Тодд уже давно не в той фазе, чтобы заставлять просить себя дважды. Талия неспешно обходит его, явно любуясь, а потом просто легко садится сверху, лицом к его пяткам — и забавы ради сочно шлёпает на бис прямо по исполосованной коже. АММФ!!!.. — вскрик тут же обрывается на вдохе, когда она заглаживает вину — в буквальном смысле — всей своей мягкой, тёплой ладонью вдоль его члена, а рукоятью хлыста между ягодиц. От масла там настолько скользко, что кажется, она войдёт за одно движение, стоит только нажать чуть сильнее… До такого они между собой прежде никогда не доходили, и с одной стороны, Джейсон вовсе не уверен, что готов, а с другой, возбуждение настолько туманит ему голову, что кажется, он готов на всё.       Однако, вопреки его ожиданиям, эта игра Талию вовсе не интересует.       — В Готэме ты можешь строить из себя кого угодно, — вкрадчиво говорит она, продолжая двигаться раздражающе ровно — ни быстрее, ни медленнее, бесконечно ведя его по самому краю. — Но здесь ты полностью в нашей власти, моей и моего отца. Никогда не смей забывать об этом.       — Не забуду… не забуду, моя госпожа… честно-честно… — млея под её тяжестью, заверяет Джейсон, и тихий грудной смешок в ответ даёт понять, что госпожу это вполне устраивает.       Она накидывает запястную петлю хлыста на основание его члена и неспешно прокручивает рукоять кончиками пальцев, пока кожаный ремешок не затягивается под яйцами достаточно туго, а затем медленно тянет его на себя и вверх. Неестественный угол и перекрытый на пике возбуждения кровоток почти сразу начиняют причинять давящую боль, но жар умело ласкающей руки и упирающийся в задницу набалдашник делают эту пытку слишком сладкой, чтобы просить остановиться.       — Если ты попросишь, — эхом его мыслям мурлычет Талия, скользко выдразнивая уздечку большим пальцем, — как следует попросишь меня об этом… я дам тебе кончить.       Это звучит так невозможно горячо, что уплывающий Джейсон уже боится не дождаться разрешения. Господь всемогущий, если бы только кто-то из его готэмских дружков увидел и услышал, как он здесь скулит, умоляя, под чужой юбкой, его бы перестали считать не то что авторитетом и угрозой — мужчиной. Но они совсем одни за этой закрытой дверью, Готэм очень, очень далеко, и сладость собственного унижения обжигает до дрожи.       — Men fadlek… — выдыхает он, прогибаясь в пояснице. — Men fadlek, seyidati…       — Мм… Когда тебе действительно что-то нужно, слова ты вспоминаешь быстро, — усмехается Талия, слегка сжимая ладонь на каждом движении и понемногу набирая нужный темп. — Ещё? Давай-ка, будь умницей, скажи «ещё»…       — Baad, — кивает он, нетерпеливо виляя бёдрами и толкаясь ей в руку сверху вниз. — Baad, baad… м-ма…       Интересно, делала ли она с Брюсом что-то подобно-о-обо-ж-же…       Стоит ему только представить, только представить, как небо в сиянии закатывается под веки, позвоночник вздрагивает струной — и на следующем же движении наслаждение толчками брызжет из него, — да, да, да, блядь, да — ложась на цветистый ковёр затейливой арабской вязью из длинных штрихов и жемчужных точек.       — Ahsa-аnt, — одобрительно мурчит Талия и встаёт, когда задыхающийся стонами Тодд падает на локти, роняя лоб. — Ahsant… — шепчет она, оглаживая его блестящую спину, выжимая всё до капли перед тем, как медленно ослабить и снять петлю. — Jayid… тшш…       Джейсон блаженно заваливается на бок, как рассёдланный конь, а затем тянется к хозяйке вполоборота, и Талия садится рядом на одно бедро, не отнимая ласкающей ладони — я здесь, здесь. Долгожданный оргазм делает всё его тело чувствительным, словно оголённый нерв, заставляя отзываться на каждое прикосновение лишним вдохом и широкой мальчишеской улыбкой.       — Хм… не слышу слов благодарности, — улыбается госпожа аль Гул, любуясь из-под опущенных ресниц его изменившимся, по-новому красивым лицом.       — Shukran… seyidati, — со смехом выдыхает Тодд и ластится к ней, закусив губу. Талия мягко привлекает его к себе.       — Что ж, я вижу, этот урок ты вполне усвоил, мой мальчик? — спрашивает она, гладя его по растрепавшимся влажным волосам.       — Naam, seyidati, — послушно отвечает Джейсон, нежась на её коленях и чувствуя себя абсолютно счастливым.       — Отлично, — заострённый ноготь спускается вниз по его виску и выводит на левой щеке розовеющий узор с беглой точкой по центру — лунную букву «джим». — Тогда в следующий раз непременно займусь с тобой письменностью.