Тайный обряд

На небольшой зелёной поляне, примыкавшей к подножию горы и надёжно скрытой в непроходимом, заваленном буреломом лесу, на которую можно было попасть, только зная потайные тропки, готовилось совершение какого-то запрещённого церковью, колдовского действа. Ибо для чего другого мог предназначаться огромный валун с идеально плоской поверхностью, по всем признакам очевидно служащий древним алтарём волхвов, с находящимися на ней предметами: странным ножом, на рукояти которого были вырезаны таинственные символы, золотой чашей с теми же выгравированными символами и со вделанными в неё драгоценными камнями, ярко сверкавшими в лучах полуденного солнца, и бутылью с гранатовой жидкостью? Из находящейся неподалёку пещеры, вход в которую был совершенно незаметен, вышел тот, кто, по всей видимости, должен был совершать ритуал — старец с благолепным лицом, в глазах которого светилась спокойная мудрость, с длинной бородой и волосами, белыми, как снег, одетый в светлую льняную одежду, похожую на одежду древних славян, подпоясанный кушаком, расшитым то ли рунами, то ли какими-то иными магическими знаками. На лбу у него была широкая повязка с теми же письменами, а в руках примечательный посох, увенчанный огромным гранёным горным хрусталём. Старик был строен, как молодой человек, не согбен годами. Он, опираясь на посох, зашагал к алтарю. Вокруг на все лады заливались птицы. Была середина лета с его разнотравьем и буйным цветением. После недавно прошедших дождей лес дарил свежесть летнему дню, значительно умеряя его жар, и находиться на живописной и прохладной, несмотря на яркое солнце, поляне, усыпанной множеством цветов, вдыхая бодрящий хвойный аромат, было очень приятно. В то время как волхв достиг алтаря и остановился у него, на краю поляны появились два человека, дворянина, ведущих за собой прекрасных коней — вороного и белого, с большим трудом продравшиеся через окружающие её густые заросли в рост высокого человека, прорубив себе путь мечами сквозь плотное переплетение растений, упавших ветвей деревьев и оплётших их лиан. То, что их длинные и широкие, атласные плащи не оказались изорваны в этой «сече», свидетельствовало об их редкой удаче. Преодолев все препятствия, мужчины вложили мечи в ножны. Оба они были удивительно и равно хороши собой, в богатой одежде, подчёркивающей их красоту, скульптурное сложение и атлетизм тел, с цепями из золота и драгоценных камней на груди. И ни один не терялся на фоне другого. Широкая княжеская цепь с медальоном, на котором была изображена эмблема дракона, одного из них, что была гораздо массивнее и дороже рыцарской цепи маршала ордена у его спутника, указывала не только на высокое достоинство титула носящего её представителя знати, но и на то, что он был не просто князем, но князем владетельным — правителем своей страны. Это был обладающий поразительной харизмой и обаянием мужчина в расцвете сил и особенной красоты, — которая вызывала сравнение с красотой тёмной звезды, — с пронзительными синими глазами, благородными, резными чертами бледного лица, выразительным царственным орлиным профилем и густыми, блестящими, длинными волосами цвета воронова крыла, падающими на его плечи роскошным пологом, закрывая грудь. Он был высок, но всё же ниже ростом, чем его товарищ. Другой был молодым мужчиной, с редким ореховым цветом волнистых волос, доходящих до его широких вразлёт плеч, по виду на несколько лет моложе первого, не только выше, но и чуть крупнее его. Он обладал столь же магнетически притягательной внешностью, не могущей не приковывать взгляд. Красота его была совершенно иного рода, но так же ярка: в то время как наружность черноволосого поражала, как молния, и навсегда врезалась в память видевшего его, оставляя неизгладимое впечатление, его — завораживала и пленяла. Особой прелестью на его необычайно привлекательном загорелом лице — будто рыцарь только что вернулся из крестового похода в Палестину и кожа его потемнела под лучами палящего солнца Святой Земли — выделялись непередаваемо очаровательные глаза, меняющие цвет от светло-карего до почти зелёного в зависимости от освещения и эмоций мужчины, которые, казалось, источали свет. Всем своим обликом он походил на посланца небес и имел соответственное сладкозвучное имя. — Где ты нашёл этого колдуна, — спросил шатен у брюнета, глядя на старца, по-видимому, их и ожидавшего у алтаря, — согласившегося провести такой обряд, за который его в западной Европе, если бы об этом стало известно, после пыток в застенках Инквизиции сожгли бы на костре? Хотя о чём это я? Разве это трудно для сына Сатаны? — с пренебрежительной усмешкой, в которой тем не менее просквозила едва уловимая печаль, ответил он сам себе вопросом на вопрос. — Именно, — засмеялся другой. — Как известно из древних трактатов — подобное притягивает подобное. На лице его спутника, проигнорировавшего это глубокомысленное изречение, было явно написано беспокойство. — Не волнуйся, Габриэль, — успокоил его князь. — Об этом никто не узнает. Грегуар — лесной житель, которому не страшны дикие звери, и не покидает это заповедное место. Кроме меня, лишь несколько надёжных человек знают, как сюда попасть. Они изредка доставляют старику необходимое ему в его отшельничестве. В основном он заботится о себе сам и почти не нуждается в помощи людей, несмотря на свой весьма преклонный возраст. Он не рассказал бы об этом ни им, ни кому-либо другому, оставь он своё лесное жилище, даже если бы не опасался разгласить эту тайну, зная, что ему грозит в противном случае. Но и случись невероятное — чтобы кто-то от него узнал об этом — кто поверит в это? В обряд бракосочетания между князем Валахии и прославленным маршалом Святого Ордена, называемым, как архангел Габриэль, Левой рукой Господа, проведённый волхвом в дремучем лесу? Это сочли бы бредом выжившего из ума старика. Но я уверен, что никто никогда не узнает об этом, Габриэль. Кроме всего прочего, Грегуару можно полностью доверять. Я знаю его с детства. То, что сейчас здесь случится, навсегда останется для всех тайной, которую старик унесёт в могилу. — Тайной для всех, кроме Бога, — еле слышно проговорил его товарищ. Черноволосый слегка нахмурился, но через мгновение его соболиные брови разгладились. — Идём, — сняв перчатки, протянул он красивую, белую руку своему другу. — Дай мне свою руку, любимый. Грегуар нас давно ждёт. По лицу другого было видно, что он всё ещё колеблется в отношении того, что ему надо делать, но после секундного раздумья рыцарь последовал примеру вельможи, снял перчатки и взял его за руку. Пока они шагали в направлении алтаря, классически правильные черты маршала, что казались высеченными в мраморе древнегреческим ваятелем, становились всё более напряжёнными. — Влад, это кощунство, — совершенно помрачнев, сказал Габриэль, вдруг остановившись, не доходя несколько шагов до алтаря, где их ждал жрец неведомого культа, и выдернул свою руку из руки спутника. — Издевательство над таинством бракосочетания. Поругание венчания. — К чему ты снова повторяешь это, Габриэль? Ведь ты всё-таки пришёл сюда со мной, хоть дорогой то и дело досаждал мне своими возражениями, любовь моя. Разве браки стали совершаться только с приходом христианства? — не пряча недовольство в голосе, ответил аристократ, раздосадованный заминкой в осуществлении желаемого, чего он с детства не мог терпеть. — Нет. Но брак — это союз между мужчиной и женщиной, и только так они всегда совершались. — Наши знания очень ограничены, — возразил князь. — Мы не можем утверждать, что что-то было всегда, а чего-то никогда не было. До нас на земле существовали древние народы и великие цивилизации, та же таинственная затонувшая Атлантида, о которой сообщает Платон. Но даже если это и так, это неправильно, Габриэль. Этот союз должен заключаться между любящими друг друга независимо от того, к какому полу они принадлежат. Я люблю тебя, Габриэль. Ты знаешь, как я дьявольски горд и самолюбив, но я признаюсь, что безумно люблю тебя, словно ты не человек, а высшее существо. Ты знаешь, что тебе единственному я говорю эти слова. Я думал, что никогда и никому не скажу их. Ты владеешь моим сердцем. Я хочу обладать тобой, быть с тобой. И я знаю, что ты тоже любишь меня, страстно любишь, хочешь обладать мною, хочешь быть со мной. Я хочу, чтобы мы выразили своё чувство, своё необычайное, своё необыкновенное чувство, нашу высшую любовь, которой покоряется сама природа, в обряде, символизирующем наше единение. Единение наших душ и тел. Всего, что есть мы. Ты знаешь, мне безразличны люди с их презренным убожеством, безразличны жалкие и никчёмные в глазах истинного чувства законы и установления. Мы и так с тобой единое целое, потому что созданы друг для друга вопреки тому, что говорится в сводах законов и священных писаниях. Но я хочу, чтобы мы соединились перед лицом стихий, перед ликом самой Вселенной. Брак считается союзом только мужчины и женщины потому, что он предполагает семью, рождение детей, продолжение рода. Все эти обряды бракосочетания связаны с обрядами плодородия и пожеланиями потомства. Но разве не более прекрасна, не более совершенна любовь, не служащая ступенью к чему-то другому, не являющаяся придуманным природой средством размножения? Великое, всепоглощающее чувство? Любовь, в которой нет ничего, кроме любви? Чувство, которое не предполагает ничего другого, кроме этого чувства? Любовь, существующая для себя самой, замкнутая на себе самой? Когда любишь того, кто тебе люб, невзирая на ничтожные запреты и ограничения, унижающие само понятие настоящей любви, — чувства, которое не подчиняется разуму, где властвует единственно сердце. Это самоценная, высшая любовь, не предваряющая что-то иное, являясь его источником и началом. Это высшее чувство, Габриэль! Квинтэссенция любви! И это самое прекрасное, что существует во всех мирах! В своей любви я вижу только тебя, Габриэль! Моя любовь — это ты! Ты полная чаша, и я не испытываю недостатка в чём-то ещё! Мне нужен только ты! Единственный ты, твоя душа и тело, ты и больше никто! Я хочу, чтобы леса и горы, небо и земля, бездна верхняя и нижняя знали, услышали из наших уст, что ты — мой, а я — твой! Габриэль вздохнул, по-видимому сдаваясь на пылкие доводы и уговоры друга, чья убеждающая речь свидетельствовала о страстности натуры произнёсшего её, что он, наверное, делал уже не раз: — Ты говоришь, как безбожник, как демон-философ, как язычник, Влад. Да ты им и являешься. Хотя нет, язычники поклонялись своим богам, а ты не желаешь признавать никакой власти над собой. Никакой воли, кроме своей собственной. Ты настоящий сын бунтаря Люцифера Самаэля и недаром тебя называют так. Твоя красота, твои безотказно действующие тёмное обаяние и харизма от него. В ответ его собеседник блеснул взглядом потемневших и ставших почти чёрными глубоких синих очей. — Что ж, согласен со всем. Но и ты тоже не так уж покорен, мой Габриэль, верный сын католической церкви, хоть и считаешься почти святым, и не можешь служить образцом смирения, чтобы упрекать меня в его недостатке, — прищурившись, с усмешкой заметил он. — Уж я-то это отлично знаю, любовь моя. — Хорошо. Пусть будет, как ты хочешь, — не став спорить с его утверждением, издав ещё один громкий вздох, сказал Габриэль, окончательно сдавшись. — Но знай, мы будем наказаны за этот бесовский ритуал — если не людьми, то Богом, ведь бракосочетание — это церковное таинство. Тонкие, но яркие, вызывающе чувственные губы князя шевельнулись, но в следующий миг он раздумал отвечать другу, а только благодарно сжал его руку и молча повлёк своего возлюбленного рыцаря к каменному алтарю. — Ваше высочество, господин Ван Хельсинг, — приветствовал Грегуар подошедшую и ставшую перед алтарём пару, по другую сторону которого он находился, полным достоинства, без всякого раболепства, поклоном. — Для меня большая честь провести священный обряд, ради которого мы собрались здесь, на лоне нашей матери-природы. Сегодняшний день с прекрасной погодой, ярким, благодатным солнцем как нельзя лучше благоприятствует его проведению. — Иначе и быть не могло, — улыбнулся князь. — Думаю, ты позаботился также и о хорошей погоде, — заговорщицки подмигнул он ведуну. — Я знаю, что ты обладаешь способностью повелевать тучам. Так что вполне может быть, что это твоя заслуга, ведь утро предвещало пасмурный день и даже дождь. Волхв с едва заметной улыбкой в ответ молча подтвердил его догадку лёгким наклоном головы. Габриэль же, слыша это, чуть отвернулся и неодобрительно скривил красивые, чётко очерченные губы, своим сочным цветом невольно выдававшие страстность их обладателя. Его гримаса не укрылась от острого взгляда князя. — Спасибо, Грегуар, — сказал аристократ. — Знал бы ты, какого труда мне стоило притащить его сюда, упрямого, как мул, — вдруг с улыбкой склонившись над алтарём, быстро прошептал он на ухо по-доброму, понимающе улыбнувшемуся старику, а затем, бросив тревожный взгляд на стоящего рядом с ним красавца на полголовы выше его (этот факт безусловно скрашивал ему положение, в котором он весьма неохотно находился, и роль, которую не хотел исполнять), без особого воодушевления глядящего на чашу и ритуальный нож своими чудными глазами, рассматривая их, повелел, торопясь воплотить задуманное, по-видимому опасаясь, как бы его друг не передумал участвовать в нём: — Начнём. Волхв, прошептав какое-то заклинание, откупорил бутыль и осторожно, не пролив на камень ни капли, перелил его содержимое — вино — в чашу. Цветом оно было подобно крови, оттенив её рубины и заставив их вспыхнуть под солнцем ещё ярче. — Кто же из нас будет назван мужем, а кто женой? — тем временем наклонившись к князю, улыбаясь, вполголоса проговорил ему маршал, по-видимому, скрепя сердце, примирившийся с нежеланным обрядом и решивший шуткой, вносящей элемент комизма в действо, долженствующее быть торжественным и возвышенным, к которому его любовник относился серьёзно, компенсировать себе сделанную им уступку настойчивости, проявленной князем в осуществлении этого желания, которой правитель, впрочем, отличался и в достижении иных своих желаний. — Ведь мы выполняем обе роли в отношении друг друга. Влад расхохотался. — О, Габриэль, в этом нет надобности, — ответил он с улыбкой, с любовью глядя на своего друга. — Ведь мы делаем это не для того, чтобы посмеяться, а совсем с иной целью. Не беспокойся об этом, всё будет так, как и должно быть, — уверил он его. — Нужные слова давно найдены. Грегуар протянул руку к ножу, но вдруг покачнулся и вместо того чтобы взять нож приложил её ко лбу. — Что с тобой? — князь покинул своё место перед алтарём и подхватил старика. — Ничего, ваше высочество. Закружилась голова. Сейчас всё пройдёт. Это от солнца. Такое может случиться в моём возрасте, я уже очень стар. Вот, всё прошло, — сказал ведун, отнимая от головы руку. — Но будет лучше, если я на несколько минут вернусь в пещеру, чтобы принять укрепляющей настойки. — Конечно, Грегуар. Я провожу тебя. — В этом нет никакой необходимости. Я сам. — Не спорь, — возразил аристократ, продолжая поддерживать старца и направляясь с ним в сторону пещеры. — Габриэль, подожди нас, — обернулся он к другу. — Прошу, не вздумай уйти. Без меня ты отсюда не выберешься и заблудишься в лесу, полном волков и медведей. — Не волнуйся. Я никуда не уйду. Обещаю. Не потому, что боюсь заблудиться и опасаюсь волков и медведей, а потому что согласился сделать то, что ты хочешь. — Хорошо. — Буду ждать и тем временем плести венок для невесты, — со смехом сообщил Габриэль вослед удалявшимся Грегуару и Владу, ещё раз показывая своим несерьёзным отношением к запланированному обряду, которого ему не удалось избежать, что он не придаёт ему значения. — Кто же из нас невеста? — вновь обернулся к нему князь. — Ты ещё спрашиваешь! Это очевидно: кто из нас носит по-женски длинные волосы, мало того, ещё и серьги в ушах? — раздалось в ответ. Влад засмеялся: — Нечестивец! Ты прекрасно знаешь, что волосы испокон веков магически считаются связанными с силой — вспомни Самсона, — которая особенно нужна правителю, и что серьги-оберег — традиция в нашем древнем роду. — Ладно, — сказал рыцарь, улыбаясь, — не объясняй, а иди. Я жду.