Идаллион

      Проснулся я от того, что надо мной кто-то сопел и чуть пофыркивал, а слева так вообще кто-то шевелился. Не выдержав этой пытки, я открыл глаза и нос к носу столкнулся с мордой моей самой рыжей кобылы Липиссины. На теле этой девочки-апельсинки не было ни одного белого, даже самого маленького, пятнышка, поэтому детишки, которые жили на конюшне, откуда я её забрал, дали ей такое имя, хоть изначально оно и было другим. Но у меня в Идаллионе все забывали про старую и ужасную жизнь, погружаясь в мир свободы и безграничной любви, поэтому сейчас не было страшного имени Химера — была ласковая и умная Липиссина.       Эта девочка досталась мне за приличную сумму, но в таком ужасном состоянии, что я нередко задумывался о том, выживет ли кобыла или нет, но Липис потихоньку откормилась с моих рук, набрала вес и уверенно встала на ноги, а сейчас эта самая послушная, но и самая шебутная кобылка огромного табуна. Когда у неё игривое настроение, она может носиться по всей леваде выкидывая своё пятисоткилограммовое тело и вверх, и во все другие стороны, снова и снова поражая меня грацией лошадей.       Повернув голову в сторону, чтобы узнать, кто был моей сегодняшней «подушкой», я столкнулся взглядом с Перстом, который снова начал шевелиться, всем своим видом показывая, что ему надоело его нынешнее положение. У каждой лошади в Идаллионе была своя история, нередко тяжёлая и местами ужасная, и этот конь не был исключением.       По причине его крайне буйного характера, его неудержимости, его стремительности, мощи и поразительного свободолюбия, храбрости и нежелания смириться, дорога ему была только одна — на мясокомбинат. Спортсменов, которые, прельстившись его великолепным физическим совершенством, пытались с ним справиться, он размазывал по стенкам манежей, ломал им руки и ноги. На любое насилие этот жеребец привык отвечать таким насилием, что от него отступились — он был непобедим.       Там, где я его нашёл, с его диким и буйным характером боролись традиционным методом — его неделями, а то и месяцами не кормили, рассчитывая, что он сдастся, но он не сдавался, потому что с самого начала был непобедимым конём. Продали мне его чуть ли не за пакетик арахиса, как безнадёжного, несмотря на его высокую кровь, силу и красоту.       У меня в Идаллионе Перст смог раскрыть и показать себя, как любящую и умеющую прощать лошадь. Он забыл всю человеческую злобу, перенесённые голод и побои, которые не давали ему спокойно жить до моего появления, и сейчас я видел местами буйного хулигана, но хулигана с золотым сердцем. В прочем, найти лошадь без золотого сердца на этой земле крайне сложно, я бы даже сказал, что это просто невозможно.       Все они с золотым сердцем — и те, кого калечат на соревнованиях, и те, кто выступают в цирках, и даже те, кто возят детишек по кругу в жуткий мороз. Любая лошадь готова любить, только вот человек к этому не готов. Именно этому учатся люди, проходя у меня курс реабилитации, — они учатся видеть любовь тех, кто не может сказать им об этом. — Как я рад тебя видеть, Перст, — погладив жеребца по подставленной морде, я широко улыбнулся, когда над головой услышал недовольное фырчание всё ещё стоящей над нами Липиссины. — Любовь моя рыжая, ты тоже хочешь порцию поглаживаний?       Кое-как поднявшись с земли, я уделил внимание лошадям, погладив и угостив морковью, но уйти с места своей ночёвки я так и не смог — эти двое совсем не хотели меня отпускать, а уж когда к ним присоединился вороной жеребчик Каоги, я понял, что проведу весь день не в делах, а как раньше — в табуне. Вороной красавец Као был с той же конюшни, что и рыжая кобыла, но был ещё слишком молод, поэтому спортсмены не успели искалечить его сильное и крепкое тело.       В первый раз я увидел Каоги трёхнедельным жеребёнком, когда забирал к себе Липиссину, а во второй раз я его уже выкупал, только вот нашёл его чуть ли не на тридцать третьей конюшне — его продавали и перепродавали за баснословные деньги, делая из него жеребца с высокой кровью, хоть тот таковым и не являлся. Као был простым деревенским мальчишкой и остаётся таким по сей день, любя игры и веселье, но прекрасно понимая, когда это нужно прекратить. Этот вороной был любимцем, в основном, маленьких детей, потому что он их любил сам и подходил всегда первым, будто чувствовал скорый приезд маленьких проказников. — Инглинг, тебя все потеряли, — где-то за спиной раздался голос Дагура, к которому я поспешил повернуться лицом. — Ты вчера был в этом же. Неужели показывал мастер-класс, как нужно спать с лошадью в леваде? Кто этот несчастный? Или несчастная? — Мне не так смешно, как тебе, Дагур, — холодно произнёс я, возвращаясь к лошадям, которых вокруг меня стало на десяток больше. — Что ты вообще хотел? — У нас есть небольшие проблемы, которые требуют твоего вмешательства, — тут же став максимально собранным, серьёзно произнёс парень и нахмурился. — К нам приехал поставщик корма. Бывший поставщик. — Что ему от нас нужно? — Тяжело вздохнув, я посмотрел на Липиссину, которая стояла ближе всех ко мне. — Девочка, а прокати-ка меня до въезда.       Рыжая согласно и даже как-то радостно заржала, качая своей головой, а потом повернулась боком, давая мне возможность забраться ей на спину. Доскакали мы с Дагуром до въезда на Идаллион, где у ворот стояла огромная чёрная машина моего бывшего поставщика, которую окружила стая охраняющих территорию реабилитационной фермы алабаев, достаточно быстро. Псов я купил года три назад, когда им было уже по два года, чтобы они защищали территорию и живущих на ней — как постояльцев, так и мой табун. Не раз эта чудесная семёрка спасала чьи-то жизни, и за это я любил собак ещё больше — их преданность ко мне не знала границ. — Инглинг, что за письма мне на почту? — Из машины выскочил низкорослый чуть лысый мужичок, которого алабаи сейчас уже явно не пугали.       Этот недалёкий человек знал, что в моём присутствии его не обидит ни одно животное на ферме, но он их очень сильно боялся, когда оставался с ними тет-а-тет. Поэтому сейчас почувствовав некий глоток свободы и возможность прояснить для себя ситуацию, он выскочил из машины, но близко подходить не стал — дорогу ему всё так же преграждала семёрка собак. — Что тебе не понравилось, Инглинг, что ты решил в одностороннем порядке разорвать наш договор, уведомив меня об этом в каком-то жалком электронном письме? — Мигом взъелся мужчина, но чуть притих, когда несколько псов одновременно зарычали, чувствуя его негативные эмоции. — Не приехал, не позвонил, не написал письмо от руки, а отправил жалкие пару строк на электронный адрес. Так дела не делаются. — Мне плевать, как они делаются у тебя, — хмыкнув, я сложил руки на груди, растягивая губы в усмешке. — Свои дела я буду делать так, как считаю нужным. Я бы мог приехать и сказать тебе о разрыве договора и в лицо, но ты не достоин того времени, которое я потратил бы на дорогу к тебе и обратно в Идаллион. Но, раз уж ты тут появился, то я могу повторить тебе текст письма и в лицо. Сейчас это не затруднит меня. — Мы сотрудничали три года, Хэддок, — медленно выходил из себя мужчина. — Какая муха тебя укусила, что ты решил так со мной поступить? — А нехрен было повышать закупочные цены в два раза и отказывать в доставке на территорию Идаллиона, — фыркнул молчавший до этого Дагур, который восседал на его любимом Гасконце. — У нас теперь новый поставщик, который готов привозить нам корм даже через океан, ничего с нам за это не требуя. А ещё он не повысит цены вдвоём, а то и втрое после пары лет нашего сотрудничества. — Катись к чёрту, Девидсон, — подвёл некий итог диалога я и свистнул алабаям, которые тут же начали оттеснять мужчину обратно к машине.       Выслушав парочку не самых лестных слов в свой адрес, я посмотрел на еле как сдерживающего хохот Дагура и сам громко рассмеялся — угрозами от меня можно добиться только ответных и не самых приятных действий, а не запугать. Когда чёрная машина уехала, мы смогли вернуться к дому, а лошадей вернуть в леваду. Уже в столовой меня посетила мысль о том, что ключи от кабинета я так вчера и не получил обратно, поэтому, молча поднявшись из-за стола, за которым мы сидели с рыжим и пили кофе, я двинулся в сторону своего рабочего места.       Каково же было моё удивление, когда я нашёл в своем кабинете спящую у меня на диване в обнимку с уже пустой бутылкой виски Астрид.