Мое спартаковское чудо

— Ненавижу тебя, ненавижу. Ты задыхаешься в собственном бессилии, в этой душераздирающей тишине, которая ничего хорошего не сулит. Ненавидишь себя за то, что поверила. Просто поверила его лживым речам, так искусно введенным под призму искренности. Полюбила. Несмотря ни на что полюбила. Его тяжелый характер, чрезмерную вспыльчивость и упрямый нрав. Приняла. Приняла таким, какой он есть, не требуя чего-то взамен. Всегда была рядом. Даже, если он хотел побыть один. Даже, если все было плохо и становилось еще хуже. Невыносимо каждый раз прокручивать это в голове и упираться в осколки собственной доверчивости. Ломовицкий никогда не воспринимал всерьёз все, что с вами происходило — ты думала прямо противоположно. Наверное, в этом вся проблема? В том, что этот Новый год ты была как никогда одинока, а он был со своей девушкой, о существовании которой раньше вообще мало кто знал. Теперь знали все. В кромешной тьме горит только гирлянда на ёлке, тускло освещая твоё опухшее от постоянных слез лицо — прекрасный Новый год, да? А сколько планов было за месяц до этого дня, сколько радужных надежд и волшебных мгновений. Ложь. Только ложь. На полу уже в который раз вибрирует мобильник, поставленный на беззвучный режим еще утром — желания разговаривать хоть с кем-то не было в принципе. И пусть на часах уже одиннадцать часов, а оливье в шесть вечера было отправлено вместе с салатницей в стену. Разбитого не склеишь. Ушедшего не вернешь. Это просто, как выпить бутылку сухого полусладкого за полчаса. Просто, как не отвечать на звонки единственного человека, которому не все равно. Которому твое короткое «все нормально» звучит, как «все плохо, и я сейчас сделаю еще хуже». И пусть ты в Москве, а он — в Ростове. Для самых настоящих и искренних чувств расстояние кажется ничтожно малым. А для Максименко, как говорится, нет ничего невозможного. В своих силах и возможностях рядом с тобой он уверен даже больше, чем есть на самом деле. Даже, когда ты влюбленно смотришь на Ломовицкого. Даже, когда ты ездишь в Тулу чаще, чем к нему. Даже, если вы всего лишь лучшие друзья. Но в его понимании сие категория отношений обязывает быть рядом всегда. Всегда. «Ну давай, давай. Отвечай же, Т/И. Отвечай» И снова в ответ лишь гудки и тишина — Саша устало трет переносицу, постукивая костяшками по стене. Что-то случилось, и Максименко готов поспорить, что знает истинную причину всех твоих отмазок. Знает все, о чем молчишь и боишься сказать. Знает, что не в праве на что-то претендовать. Но вместе с тем не готов оставить тебя наедине с собственными проблемами. — Мне срочно нужно в Москву. Только Максименко может сделать все возможное и невозможное — найти билеты в праздничную ночь и на полном серьёзе отправиться в аэропорт, на скоро побросав вещи первой необходимости в рюкзак. Мама почти безуспешно пытается затолкнуть в Макси весь праздничный стол, причитая, что «опять голодным поедет». Папа с братом поддакивают, раскладывая друг другу оставшиеся салаты — никто не предпринимает попыток остановить Сашу. Это так же бесполезно, как стучать по батарее в надежде, что твои мысли прочтут соседи сверху. Максименко даже не пытался скрывать свои чувства к лучшей подруге — об этом знали буквально все, кроме самой Т/И. По крайней мере, так думал вратарь Московского Спартака, когда девушка демонстративно впихивала «Лом» через слово, словно пытаясь убедить себя — просто друг, друг. Невозможно испытывать чувства сразу к двум парням — слишком неправильно. Отталкивала его еще дальше, но Саша упрямо сводил брови на переносице и делал шаг вперёд. А тебе казалось, что это ничего не значит. Что эта дурацкая симпатия просто плод не на шутку разыгравшейся фантазии. Ты не понимала собственных чувств и толковала их прямо противоположно действительности. «Или ты сейчас же открываешь дверь, или я зову участкового» Ты вытираешь слезы тыльной стороной руки и непонимающе смотришь на экран мобильника — дверной звонок издает крики едва живой чайки. Максименко? Серьёзно, Максименко? Кажется совершенно не логичным его появление здесь, в Москве, да ещё и в новогоднюю ночь. Чёртов Дед Мороз. Подскакиваешь, едва не сшибая в темноте торшер, и судорожно ищешь на тумбе в коридоре ключи от входной двери. — Даже не представляю, как ты все это будешь объяснять, — Саша шмыгает носом, стряхивая снег с капюшона, — тебя нельзя оставить ни на минуту. — Максименко! — издаешь некое подобие крика-визга, бросаясь на шею футболисту и едва не сшибая его с ног. — Ну хоть рада моему приезду, — ворчит парень, кое-как закрывая за собой входную дверь и мягко сжимая твои опухшие щеки в своих ладонях, — сколько можно реветь? — Всё, всё, прости. Сама не понимаешь, отчего широко улыбаешься во все 32 зуба. По мере продвижения к гостиной включаешь гирлянды и основное освещение. Думаешь, чем кормить драгоценного гостя, ведь оливье безнадёжно испорчено. Максименко возвращает в квартиру привычный уют и тепло — словно складывая тем самым весь пазл воедино. Неловко улыбается в ответ, снимая через голову теплую бежевую кофту и являя всему миру изрядно помятую футболку с Олафом. — Ты серьёзно? — Не успел переодеться, — извиняюще произносит Саша, усердно макая в чашке пакетик какого-то черного чая, что завалялся у тебя с незапамятных времен. — Я дура, да? Он давится чаем, изумленно вскидывая брови. — Я такого не говорил. — Зато я говорю, — со вздохом проговариваешь ты, подпирая ладонью щеку, — я всегда не вижу очевидного. Только получив по голове граблями, начинаю трезво оценивать сложившуюся ситуации. Прости меня. — Ты не виновата в собственных чувствах, — Максименко качает головой, осторожно накрывая твою руку своей и ободряюще улыбаясь, — я всегда буду рядом. Даже, если мы в разных городах. Даже, если ты не захочешь меня видеть. И если найдёшь себе новые проблемы. — Прости, что испортила тебе Новый год. — Кому как, а я не жалуюсь. Если любишь… — Саша резко обрывает фразу, пряча взгляд. Если любишь, то расстояние не причина. Если любишь, то всегда будешь рядом. Если любишь, то примешь любые обстоятельства. Даже Ломовицкого, хотя рациональнее было просто дать ему по мозгам для проформы. Максименко жалеет, что вообще начал этот разговор да ещё и выдал себя с головой — ай, дурак какой. Замечает, как округляются твои глаза. Приплыли. Ты поспешно выдергиваешь руку из-под его ладони и встаёшь со стула, глядя словно через парня. Не можешь вымолвить и слова — не успеваешь осознать произошедшее. Лучший друг. Этот лучший друг только что сделал шаг навстречу, и ты окончательно и бесповоротно запуталась в собственных чувствах. Пятишься, исчезая в недрах коридора — надеешься, что ответ возникнет пред тобой сам собой. И он возникает. В виде растерянного Максименко, что неловко замирает в дверном проеме, не решаясь подойти ближе. Ты стоишь у окна в гостиной, задумчиво кусая губы — неужели ошиблась? Неужели. Влюблена. В кого влюблена? Почему и в сердце, и в голове все так запутанно? Почему мысли не хотят принимать хоть какую-то осязаемую форму? Было ли что-то до Ломовицкого и после? Были ли эти чувства? А потом заговорило сердце. Ты когда-нибудь плакала на плече у мужчины? В самые трудные моменты, когда была одна, кто был рядом? Когда падала, кто тебя поднимал? Лишь он. Лишь Максименко входил в твою жизнь без стука, словно так и должно было быть всегда. Словно он и был той частью, важность которой для себя ты долго не могла принять и понять. Мягко улыбался, заваривая чай на кухне, и невзначай пропускал несколько смешных рассказов о своих одноклубниках. Срывался с любого самого важного дела и ехал на другой конец города только, чтобы быть рядом. Подставить вовремя плечо даже, если слезы были совсем о другом мужчине. Он привык. Привык всегда быть для тебя вторым, но на самом деле был намного ближе, чем вы оба думали. Саша всегда был для тебя как раскрытая книга, но отчего тогда закрывала глаза на очевидное? Почему не могла признать, что он так важен. Нужен, когда все было хорошо. Нужен, когда все было плохо. Максименко никогда не спрашивал — он сразу делал, руководствуясь велением сердца. А ты никогда в нем не сомневалась. — Люби. Резко оборачиваешься, попадая прямиком в его спасительные объятия — Саша прижимает к себе крепко, не оставляя ни единого шанса на сомнения. Ты утыкаешься носом в его шею, судорожно цепляясь за широкую мужскую спину — приходится встать на носочки, ведь Максименко достаточно высокий. — Я купил горошек. — Что? — ты отстраняешься, с удивлением глядя на футболиста и не до конца соображая, о чем идет речь чуть ли в самый романтичный момент твоей жизни. — Ну, как в фильме «Елки», когда герой Урганта получил по голове и не мог вспомнить, что такое «зг», — он негромко смеется, чуть наклоняясь к тебе, — а потом… — А потом любовь, Саша. Я ведь как раз шлепнула оливье об стенку. — Какое совпадение, — выдыхает Максименко, пылко целуя твои губы и едва контролируя себя от столь внезапной и столь желанной близости. Ты запускаешь пальцы в его мягкие золотистые волосы, полностью отдаваясь на милость этого сильного и любящего мужчины. Теряешься в рваных поцелуях и обжигающих прикосновениях — сердце готово буквально выпрыгнуть из груди от всепоглощающего чувства любви. От необъяснимой доселе ответственности за его горячее сердце, которое в эту ночь было вверено тебе.