Неприкаянные

16 октября. 14:33. — И зачем Вы одна носите такие тяжеленные сумки? А если бы мы с Вами не пересеклись у кассы? — укоризненно качнул головой Койю, шагая рядом с пожилой женщиной, что была ниже его почти на полторы головы. — У Вас одно здоровье, Онари-сан. — Дорогой мой, ужин на большую семью сам себя не приготовит, — с добродушной улыбкой ответила Онари-сан. Она знала — её бывший воспитанник ворчит не со зла. — У Вас есть мой телефон, Вы могли бы связываться со мной, когда нужно. — Конечно, есть. Но у тебя давно своя жизнь, и я не могу знать, когда ты сможешь выделить для меня время. — А Вы пишите заранее, если захочется потягать тяжести. — Не уговорить тебя, я смотрю? — женщина мягко погладила Койю по плечу. — Риторический вопрос. — Так я и думала, — Онари-сан улыбнулась шире, открывая калитку, за которой начиналась ведущая к детскому дому дорожка. — Ты всегда был упрямее всех ребят в своей группе. — Вместе взятых. — Не буду спорить. Такашима зашёл за воспитательницей за ворота и, подцепив носком кроссовка калитку, закрыл её. Его руки прилично оттягивали пакеты с продуктами и прочими бытовыми надобностями. Оставалось лишь поражаться выносливости и силе духа Онари-сан, женщина уже много лет была бессменным руководителем детского дома, и в её преданности своему делу можно даже не сомневаться, но то, что она совершенно не щадит себя, не очень-то нравилось Такашиме. — Как идут дела? Есть новенькие? — он опустил пакеты на площадку и открыл для Онари-сан дверь. — За минувший месяц — один, мальчик, беспризорник, — она вздохнула. — Семь лет, жил с отцом, матери нет. — Очевидно, что-то не так с папашей, — мрачно процедил Койю. — Верно. Его задержали во время передачи… кхм, — Онари-сан кашлянула, — запрещённых веществ. — Что с мальчиком? — В относительном порядке, он — крепкий мальчишка. Отец никак им не занимался, он ел, как и когда придётся, в школу не ходил, днями мог оставаться на улице. В целом… всё могло бы быть гораздо хуже. — Его били? — Нет. Отцу было всё равно, где он и с кем. Хорошо, что он не попал в плохие руки, — Онари-сан поправила тронутые сединой волосы и положила миниатюрную ладонь на широкую спину Такашимы. — Пройдём сразу на кухню. — Вы справитесь? Это не запущенный случай? — Койю поставил сумки на стол и потёр друг о друга ноющие ладони. — Мальчик немного диковат, но кто не одичает от такой жизни… физически он здоров. Нужно поработать, чтобы он начал общаться с другими ребятами, заняться его обучением. Мы всё наверстаем. — Хорошо. Как остальные? — Ты помнишь Юмино? Боги… — Онари-сан засмеялась, заметив, с каким вожделением Койю рассматривает пакет с аппетитными, краснобокими яблоками. — Ну, возьми яблоко, возьми. — Спасибо, — молодой человек резво выхватил фрукт, отошёл к раковине и включил воду. — Помню Юмино, что с ним? — Паренька усыновили три недели назад, у него всё прекрасно… Койю? — женщина осеклась, когда Такашима что-то стал набирать на телефоне. — М-м? — промычал тот с набитым ртом, но занятия своего не прервал. — Не вздумай, — воспитательница погрозила ему пальцем, но взгляд и голос выдавали её — она понимала, что осаживать Такашиму бесполезно. — Не-а. Обратно не возьму, отказа не приму. А вообще… — Койю вернул телефон в карман — в ту же секунду звякнул телефон Онари-сан. Денежный перевод успешно выполнен. — Мы с Вами в этом похожи. — Койю, Койю, — Онари-сан вздохнула, увидев в отчёте переведённую сумму. — Чем мог, как говорится. Упрямство я позаимствовал от Вас, — Такашима хитро улыбнулся. — У вас новенький мальчишка, ему деньги пригодятся. Все эти реабилитационные мероприятия, сами понимаете, — он развёл руками. — Понимаю, — смирившись, женщина села за стол. — Знаешь, мне вот что стало интересно… Койю высунулся из-за дверцы холодильника, вопросительно посмотрев на Онари-сан — он принялся за распаковку сумок и составлял продукты на полки. — Ты помнишь кого-нибудь из ребят, которые росли вместе с тобой? Или, может, и по сей день общаешься с кем-то из них? — Нет, — честно и быстро ответил молодой человек, отхватив ещё кусок от яблока. — Имён — точно не помню. Лица… весьма размыто, и то, только тех, с которыми я был здесь ближе к выпуску. — Да, что верно, то верно. Ты старался держаться особняком. — Не думаю, что это плохо. — Конечно, не плохо. Я же вижу, каким ты вырос. — Невыносимым и упёртым, как стадо баранов? — Вовсе нет. Ты хочешь, чтобы люди видели тебя таким, но это не так. — А как тогда «так»? Онари-сан поднялась со стула, взяла вскрытый пакет с яблоками и подошла к Койю. — Ты очень добрый, мальчик мой. И очень грустный, — женщина передала ему яблоки и провела ладонью по его чуть растрёпанным огненным волосам. — Разве я грущу? Кажется, всё нормально, — Такашима натянуто усмехнулся, стараясь не выдать себя. Ведь он понял, что хотела сказать Онари-сан. — Ты грустный здесь, — воспитательница указала на его грудь, точно напротив сердца. — Мир состоит не только из разочарований и предательств. — Если бы все люди на планете были, как Вы или Юу, я бы не задумывался об этом, — хмуро возразил Койю и отвернулся. — Ты никому не дашь себя в обиду, я не сомневаюсь. А ещё я знаю, что ты способен искренне и сильно привязываться, быть заботливым и внимательным. Ну, правда, выражаешь всё это по-своему, это факт, — улыбнулась Онари-сан, глядя на насупленного Такашиму. — Не отталкивай людей, Койю. И тогда ты найдёшь кого-то, кто примет тебя. Такого вредного, но такого хорошего, — она погладила его по спине. — Угу, попытаюсь, — фыркнул Койю. — Если не найду такого двинутого экземпляра через пять лет — женюсь на Юу. — Неплохая перспектива, — хмыкнула женщина, иронично поджав губы. — Как он, кстати? — Живёт и здравствует. Работает. Ходит со мной в бар по пятницам. — Последнее — самое главное, я так понимаю? — Совершенно верно, — Койю не удержался и улыбнулся ей. Их полушутливый обмен любезностями всегда поднимал ему настроение. О том, что с ним сталось бы, если бы не Онари-сан, он и думать не желал. — Хотя… — Такашима свёл брови в линию и выпрямился, закрыв холодильник. — Пожалуй, помню я одного… — Ты о чём? — Вы спросили — помню ли я кого-то из ребят. — А, да-да, — женщина заинтересованно закивала. — И кто же это? — Я не запомнил его имя, но… — Койю задумчиво нахмурился. — Он ни с кем не играл, ни с кем не говорил. Только сидел в общем зале на полу, у окна. И всё катал, катал машинки… Обставится ими, как забором, и вперёд. И я помню… что у него были забинтованы руки, да. Он так выделялся среди всех, такой мрачный был, и… вроде, он недолго пробыл здесь, — он прервался, увидев, как изменилась в лице воспитательница. — Что такое, Онари-сан? — А… ничего, — она тряхнула головой. — Просто… я поняла, о ком ты говоришь. Этот мальчик, он… ох, знаешь, Койю, — она потёрла ладонью лоб, собираясь с мыслями, — судьбы некоторых ребятишек, воспоминания о них могут не отпускать годами. — Понимаю, — медленно кивнул Такашима, не сводя с неё взгляда. — Ну, и… чем Вам запомнился этот мальчик? Или Вы не хотели бы говорить об этом? — спохватился он, решив проявить тактичность. — Не в этом дело. Я часто вспоминаю, как Акира появился здесь. — Акира? Так его звали? — Да. Сузуки Акира. Он был твоим ровесником. — И как он попал в приют? — Его мать и отчима лишили родительских прав. Они избивали его, морили голодом, сами могли неделями не выходить из запоя. Тревогу подняли соседи, они обратились в полицию, когда услышали в доме детские крики. А потом этим случаем заинтересовались органы опеки — так Аки оказался тут. — То есть, то, что его руки были в бинтах… это с ним сделали родители? — Мать тушила о него сигареты. На его ручки было страшно смотреть, когда сопровождающий полицейский отвёл Аки в наш медпункт. Внутренняя и внешняя стороны ладоней, предплечья — всё в ожогах, свежих и старых… не знаю и не хочу знать, чем перед этими чудовищами провинилось беззащитное дитя, — неожиданно резко выпалила Онари-сан. — Ничем, — коротко и жёстко ответил Койю. — Как и я, и все они, — он указал большим пальцем назад, в сторону общего зала, откуда доносился детский смех и приглушённое бормотание. — Да. И от этого только хуже. — Что случилось с Акирой потом? — Мы долго с ним работали. Педагоги, психологи, я лично… — Онари-сан сложила руки на груди. — Он мало разговаривал. Первое время вздрагивал от каждого шороха, прикосновения. Не хотел надевать футболки — даже когда было очень жарко, он надевал водолазки и свитера с длинными рукавами, оттягивал их как можно ниже. Не хотел, чтобы кто-то видел ожоги. И машинки — ты всё правильно помнишь… Аки узурпировал все машинки, но больше всех ему полюбилась такая, ярко-синяя. Он забрал её с собой, когда его усыновили. — Вы были уверены в той семье, которой отдавали его? — Его усыновила женщина, молодая вдова. У неё уже был ребёнок, и я подумала, что для Аки будет намного лучше, если в новой семье у него будет братишка-ровесник. И — да, она замечательный человек, я помню её так, будто это было вчера… она понимала, что выбрала малыша с очень непростой историей, и была готова принять его. — Вы поддерживали с ней связь? — Более десяти лет. Не вспомню её фамилию сейчас, копии документов хранятся в архиве, но она созванивалась со мной, иногда — навещала, делилась успехами Аки. Понемногу он приходил в себя, и в этом не последнюю роль сыграл его приёмный брат. Она говорила, что мальчишки — просто не разлей вода. — А сейчас о нём что-нибудь известно? — Аки успешно закончил школу, после неё поступил в колледж. Он давно совершеннолетний, по закону, наблюдение органов опеки ему не требуется. Я уверена, у него всё хорошо. — Ну… ладно. Удивительно, — Койю выглянул в окно и прислонился к стене, — больше я никого не запомнил так, как его. — Как раз в этом-то и нет ничего удивительного, — пожала плечами Онари-сан. — Дети с трудной судьбой легче всего западают в душу. — Да, пожалуй… Онари-сан, как и Юу, была тем человеком, с которым Койю мог не бояться быть собой, сбросить маску, показать свои слабости или дать волю эмоциям. Относительно себя молодой человек иллюзий не питал, он знал, что ведёт себя, как последний грубиян, что не может правильно выразить и показать свою признательность за всё, что для него сделала и делает эта женщина с поистине святым терпением и волей. Он был излишне требователен к себе и не понимал, что его бескорыстная помощь и преданность — лучшее доказательство его светлых чувств, и Онари-сан это видит. Такашима никогда и ничего не просил взамен, но ему всё казалось, что он делает недостаточно, как бы ни уверяла в обратном женщина, заменившая ему мать. А Онари-сан знала, что за напускной неприступностью, за небрежно брошенным «у меня всегда всё хорошо» и пытливо-колючим взглядом скрывается маленький мальчик, который долгие семнадцать лет рос в этих стенах. *** Двадцать шесть лет назад. Роддом при клинической больнице, Йокогама. 11 июня, 03:18. За окном темно. В коридорах — тишина и намертво въевшийся в стены запах спирта и медикаментов. Приглушённый свет горел лишь на двух сестринских постах, но дежурная медсестра тихо дремала на узком диванчике в ординаторской. Она обязательно проснётся, если кому-то вдруг понадобится помощь — сработает сигнальное оповещение. Молодая безымянная женщина, в спешке скидывающая скомканные вещи в небольшую дорожную сумку, знала об этом. Но помощь ей была не нужна. И слава Ками, что она одна в палате, ибо и в свидетелях она также не нуждалась. Ровно двое суток назад она стала матерью. У неё родился мальчик. Крепкий, здоровый, розовощёкий, бойкий малыш. — Посмотрите, такой чудесный! — восторженно оповестила девушку акушерка, перерезая пуповину. «Такой нежеланный», — но вслух обессиленная мать этого, конечно, не произнесла. И это правда. Нежеланное ни матерью, ни отцом дитя. Что до отца — тот не знал, что бывшая пассия под нажимом своей матери оставит ребёнка, потому как позорно ретировался, стоило ему узнать о её беременности. Что станется с мальчиком — до этого его матери не было совершенно никакого дела. Она оставила ребёнка? Оставила. Родила? О, да. В мучениях и проклиная всё на свете, но родила. О большем её никто не просил. Чёрт возьми, да аборт стоит меньше, чем содержание ребёнка в месяц! Сорок недель, что она ходила с бременем под сердцем, стали для неё адом. Но теперь ей на всё плевать. С мальчишкой ничего не случится, пристроят куда-нибудь, в приют отдадут — ей не важно. Она собрала вещи и готова сбежать из пропахшего хлоркой чистилища. Палаты на первом этаже — ну, хоть что-то можно записать в плюс. Однако девушка замерла, едва тонкие пальцы коснулись ручки оконной створки. В ней не проснулась совесть или материнский инстинкт, нет. Положив сумку на подоконник, она подошла к прикроватной тумбе, выдвинула верхний ящик и достала простой карандаш и лист бумаги. Канцелярские принадлежности в таком-то месте, надо же, как мило. Хотя она знала, для чего их кладут сюда. Не всегда родственников пускали в палаты к молодым мамашам, и тогда последних обеспечивали бумагой, ручками или карандашами, чтобы общаться записками через медперсонал. Практичнее не придумаешь. Её не раз за эти два дня спрашивали, какое имя она даст мальчику. Достали. До дрожи. Ну какая ей разница, как будут величать этого… ребёнка? Она не собирается растить его, воспитывать, любить! Но сейчас… почему бы не оказать людям в белых халатах последнюю милость? Она бегло царапает на листе бумаги записку. Вот так, покрупнее, чтобы послание сразу же бросилось в глаза первому, кто войдёт сюда. Затем — нарисовать две точки и скобочку-улыбку. Весёлая рожица. И на её губах тоже застыла улыбка, но она похожа на оскал. Девушка тщательно, почти бережно расправляет покрывало на своей кровати. Проводит ладонью по противно-белоснежной наволочке подушки. Вот так, чтоб ни единой морщинки. Последний штрих — она кладёт записку на подушку и заботливо разворачивает её так, чтобы медсестра, которая пожалует утром с градусником, смогла без проблем прочитать последнюю волю бывшей пациентки. Всё? Да. Теперь однозначно — всё. Она подхватила сумку, открыла окно, села на подоконник и свесила ноги наружу. Так, аккуратно… — Дьявол… — зашипела она, приземлившись на отмостку у здания. Низ живота прихватило и свело, всё же, она разрешилась от бремени совсем недавно. Она прислонилась к стене, сделала несколько глубоких и размеренных вдохов и выдохов… кажется, отпустило. Вот она, свобода! Теперь нужно бежать, но стараться не идти по свету прожекторов — её может заметить охрана больницы, и тогда вопросов не избежать. Потихоньку, медленно идти вдоль стены, скрываясь в тенях голубых елей, что росли у больницы стройным рядом. Никто не заметит её. Не окликнет и не остановит. Она сбежит с территории больницы, навсегда оставив своего сына. Сироту при живых родителях. Утром в палату, где она лежала, придёт сонная дежурная медсестра с градусником. Но за дверью никого не будет. Только холод из-за приоткрытого окна, которое беглянка не удосужилась затворить за собой. И ещё медсестра увидит записку. Прочитает её, и внутри всё перевернётся от цинизма и высокомерного сарказма, которым пропитано короткое послание. «Вы просили меня дать ему имя? Назовите его Койю. Пойдёт? Не понравится — переименуете :)» Через четыре дня на пороге детского дома появится полицейский, держа на руках новорожденного мальчика. Ему откроет Онари-сан и, увидев безмятежно спящего малыша, грустно вздохнёт и произнесёт тихое «проходите, пожалуйста». *** Настоящее время, Йокогама. 21:55. — Ты какой-то мрачный сегодня, Ко, — Юу помахал ладонью перед лицом Такашимы, и тот лениво скосил глаза на друга. — Я не мрачный, я задумчивый. Думать я тоже умею. — И о чём задумался? Или это секрет? — Широяма стукнул опустевшей кружкой о барную стойку. — Чио, повторишь? — позвал он бармена. — Ну какие же у меня от тебя могут быть секреты? Ты и под пыткой их из меня вытянешь, если понадобится. — Естественно. Не хочу, чтобы ты перегружал свою чудесную рыжую головушку. — Ого, забота? — Забота. Я знаю, что будет, если ты начнёшь загоняться, так что выкладывай. — Паразит, — засмеялся Такашима — в проницательности брюнету не откажешь. На то он и лучший друг. — Не сказал бы, что я загоняюсь насчёт себя. Сегодня в супермаркете я встретился с Онари-сан. Проводил её до приюта, посидели с ней немного. — О, и как она? У неё всё нормально? — Да, вполне. О тебе спрашивала, просила передать привет. — Здорово, — искренне улыбнулся Юу. — Поразительная она всё-таки женщина. — Не то слово. Не представляю, откуда она берёт силы… столько вкладывать в каждого паренька или девчонку, которые оказались в приюте. — А в тебя — и вовсе семнадцать лет вкладывалась. — И продолжает это делать. Предлагаю за неё выпить, — Такашима поднял увесистую кружку с имбирным элем. — Отличная идея, — Широяма чокнулся с ним своей кружкой и сделал несколько крупных глотков. — А-а… что ты имеешь в виду — продолжает это делать? — Так просто не объяснишь, — Койю откинулся на жёсткую, низкую спинку стула. — Каждая встреча с ней открывает мне что-то новое, и это происходит совершенно внезапно. Но я понимаю, что всё так и должно быть. — Пока что ты говоришь загадками, друг мой. — Сегодня она спросила меня, помню ли я кого-нибудь из детей, с которыми рос. — Хм… интересный вопрос, — брюнет подался вперёд и сжал подбородок двумя пальцами. — И что же? Помнишь? — В лицо и по именам — никого. Почти никого… только одного запомнил. Но это было до чёрта лет назад, вряд ли я бы его узнал, если бы встретил сейчас. Я тогда совсем шкетом был. — Ты дружил с ним? — Я ни с кем не дружил. С ним — в том числе. — Но ты же почему-то его запомнил, — не унимался Юу. — Чем он тебя зацепил-то? — Тихий он был. Грустный. Общался только с машинками. С другими детьми вообще не разговаривал и не пытался. Руки от пальцев до локтей были забинтованы. — Забинтованы? Почему? — Мать о его ладони сигареты тушила. Пепельницу живую себе нашла. — О, господи… — глаза Широямы в ужасе расширились. — За что она его так? — Поди пойми. Учитывая то, как она с ним обращалась, желанным он не был. Наверно, моя матушка сослужила мне добрую службу, сбагрив меня Онари-сан сразу после рождения. Кто знает, до чего она бы додумалась, если бы оставила меня. Юу нахмурился. Он знал, что ирония в голосе и саркастичная ухмылка — всего лишь обманка. Что Койю не может вспоминать о предательстве матери без боли. Не может — но зачем-то корчит из себя непробиваемого и несгибаемого. Раз ему так проще справиться со своими переживаниями, то что Широяма может сделать… однажды брюнет сказал ему, что всегда готов выслушать и поддержать, если станет совсем невмоготу. Ну, Койю и не закрывался от него полностью… но часть саднящих воспоминаний всё же удерживал при себе. И вот так они обнаруживали себя, маскируясь за едкими комментариями и натянутыми улыбками. — Может быть, — протянул Юу, еле сдержавшись, чтобы не треснуть этого гордеца кружкой по голове. — Ты не спросил у Онари-сан, что стало с тем мальчишкой? — Спросил. Его благополучно усыновили, он оклемался, вырос. Что с ним творилось после совершеннолетия — Онари-сан не знает. — Ну, хотя бы так. Слушай… — начал было Юу, но замолчал и отмахнулся. — А, забудь. — Нет уж, договаривай, — хмель ударил в голову Койю, он пихнул друга в плечо. — Да хреновая идея! — И оттого более интересная! Выкладывай, кому сказано. — Тебе точно не доставит радости говорить об этом, — упёрся брюнет, догадываясь, что этот рыжий клещ от него не отстанет. — Го-во-ри, — произнёс по слогам Такашима. — Иначе я защекочу тебя до смерти прямо тут. Для пущей убедительности он протянул руку к рёбрам Широямы. Юу инстинктивно отпрянул и обхватил себя руками — щекотки он действительно боялся. А пьяный Койю — это весьма настойчивый Койю. И слов на ветер он не бросает. — Ну хорошо, — пробубнил Юу, — но потом не жалуйся. — Когда я вообще на что-то жаловался? — В том-то и оно, — брюнет уставился в свою кружку, намеренно избегая смотреть на Такашиму. — Я никогда не спрашивал… но ты хотел бы встретиться со своей матерью? И… если да, что ты бы сказал ей? Койю склонил голову набок и внимательно посмотрел на него. Никаких эмоций не читалось на его лице, и это напрягало. Сказанного не воротишь, но Юу всё-таки осмелился задать вопрос, который терзал его не первый год. А вот то, что Такашима оставался спокойным, это как-то… неправильно. — Не понимаю, для чего мне встречаться с ней, — произнёс Койю к облегчению Широямы. — Собственно, достаточно того факта, что я, будучи унылым двадцатисемилетним мужиком, до сих пор не знаю ни её имени, ни того, как она выглядела. — То есть? — осторожно поинтересовался Юу. — Все эти годы она не пыталась найти меня. Так с чего бы её искать мне? — Почему ты уверен, что она не искала тебя? — Да я тебя умоляю, — засмеялся Такашима и отпил эль. — Эта женщина произвела меня на свет в роддоме, который находится в паре километров отсюда — это даже мне известно. У Онари-сан сохранилась бирка с пелёнки, в которую меня упаковали перед тем, как отвезти в приют. Уж наверняка моя родительница знала, в какую больницу её отвезли. Будь ей и впрямь интересно, что со мной было после того, как она смылась в ночную темень, она бы пришла в роддом, навела бы справки, узнала, куда меня определили — и вуаля, хэппи энд, счастливое воссоединение семьи. Логично, не находишь? Но, — хмыкнул он, — как ты можешь наблюдать, я по сей день официально значусь, как сирота. Финита. А насчёт того, что я хотел бы ей сказать… — Койю с деланной задумчивостью потёр подбородок. — Ну, не знаю. Например, послал бы её туда, откуда она пришла. Но и это будет для неё слишком большой честью. — Понимаю. Ты имеешь право злиться на неё. — Злиться? — искренне изумился Койю. — Да я как-то… не-е-ет, это немного не то определение. Скорее, её поступок больше вызывает у меня удивление. Чуднáя она бабёнка, ты знаешь? За каким-то дьяволом выносить и выродить меня, после чего благополучно слинять — и всё это вместо того, чтобы сразу сделать аборт и не мучиться. А ещё знаешь, что забавно? Я понятия не имею, а настоящая ли у меня фамилия. — В каком смысле? — Юу чувствовал, как от полосующих душу откровений пережало горло. — В таком, что при оформлении в больницу у неё с собой не было никаких документов, подтверждающих личность. Это мне рассказала Онари-сан, а ей — полицейский, который привёз меня в детдом. У мамаши начались схватки прямо на улице, неравнодушные прохожие вызвали скорую, а там и не до разбирательств было, процесс-то пошёл. Она вполне могла ляпнуть любую фамилию наугад, чтобы потом её никто не смог найти. Ну и не нашли ведь, — пожал он плечами. — Извини, — Широяма заметно сник. — Мне не стоило поднимать эту тему. — Брось, Юу, — Койю успокаивающе похлопал его по спине, — я не злюсь и не обижаюсь. Я честно ответил на твой вопрос, и всё. И ты не расстраивайся. Рано или поздно, но ты всё равно бы спросил о ней. — Наверно, — пусть Широяма и понимал, что Койю не сердится, но это не умерило ощущения тяжести в груди и боли за лучшего друга. — Не кисни, чернявый, — Такашима дал ему слабый подзатыльник. — У тебя замечательные родители и брат с сестрой — цени и береги их. За них и выпьем. — Надо бы, — брюнет вновь чокнулся с ним своим пивом. — Мне иногда кажется, что мои старики любят тебя чуть ли не больше, чем меня, — он смог улыбнуться. — Кто бы сомневался, я же такой очаровашка. Особенно, когда сплю зубами к стенке. — Очаровашка, да. И выпендрёжник. — Это только добавляет мне очков привлекательности. — Койю, Койю… — Юу подпёр щеку кулаком. — О, я слышу это во второй раз за день. И с точно такой же интонацией. — Надо полагать, первой была Онари-сан? — Конечно. Привилегия отчитывать меня, как пацана, есть только у вас. Эй, Чио? — Такашима окликнул протирающего кружку бармена. — Если принесёшь мне креветок, буду любить тебя до конца дней. — Берегись, Чио, это угроза, — Широяма воздел палец к потолку. — Может, тогда оставим тебя без креветок, Ко? — Чио со смехом подошёл к панели заказов и щёлкнул на меню, чтобы выбрать вожделенные Такашимой креветки. — Ну, это ты врёшь, — отмахнулся Койю и залпом допил оставшийся эль. — Ты не можешь так жестоко поступить со мной, и я это знаю. — Устоишь тут перед твоим жгучим обаянием, — бармен показал поднятый вверх большой палец. — Скоро будет готово. Койю послал ему воздушный поцелуй и бесцеремонно перегнулся через стойку к разливному аппарату, чтобы налить себе ещё эля. Чио рассмеялся и покачал головой, отправившись принимать заказы других посетителей. Юу тоже улыбался, глядя, как друг обменивается шутками с их давним знакомым — они были завсегдатаями этого бара. Им удалось перевести тему — вернее, тему перевёл сам Койю, и не исключено, что он сделал это, чтобы не смущать Широяму… но всё же осадок после беседы о матери Такашимы у брюнета остался. Койю никогда не знал своих родителей, не знал, где остальные его кровные родственники. Не видел их хотя бы на фотографиях. В отличие от Юу, у которого была полная семья — родители и по сей день живут в мире и согласии, у него были старшие брат и сестра, с коими Широяма поддерживал тёплые отношения. Он понимал, что это, возможно, и глупо, и что Такашима настучал бы ему за такое по башке, но иногда Юу чувствовал вину перед другом. Ему было неловко, потому что Койю не знал и никогда не узнает, что значит чувствовать любовь и ласку матери, надёжные и крепкие объятия отца, каково это — возвращаться домой, где тебя ждут… и он даже говорил об этом с Койю, когда стало невмоготу молчать, но последний заверил, что всё замечательно, просил не накручивать себя. То, что Ко был искренен, Широяма не сомневался. Ко вообще не умел врать, он дохрена прямолинеен и всегда говорит именно то, что думает. Но даже если и так… Юу желал одного неусыпной, мечущейся душе Такашимы. Покоя. Силы простить мать и отпустить прошлое. Жить для себя, а не в попытках заглушить взращенное детскими слезами чувство одиночества. Койю не был склонен к сантиментам, и Широяма, загадав про себя желание, не стал чокаться с ним. Он вдохнул поглубже и пил, пока хватало дыхания. «Фух… вот так, — брюнет зажмурился и мотнул головой. — Теперь точно должно исполниться.» *** 22:23. Акира лихо носился по своей комнате с тряпкой наперевес, стирая пыль с полок, подоконника, стола и прочих поверхностей. Из колонок звучала Metallica, и Сузуки негромко подпевал Джеймсу Хэтфилду, увлёкшись импровизированным домашним концертом. Он и не заметил, что в дверном проёме остановился Така, с интересом и улыбкой наблюдая за братом. Подобное он видел уже не впервые, но каждый раз это забавляло, как в первый. — А… чёрт, — Аки резко затормозил, увидев Таку. — И давно ты там торчишь? — Не торчу, а получаю истинное эстетическое удовольствие от Ваших вокальных и танцевальных экзерсисов, маэстро. — Сейчас доумничаешься, — Сузуки замахнулся на него тряпкой. — Ну зачем же воспринимать меня в штыки? Поёшь ты и правда хорошо, я не шучу. — Допустим, — Акира поправил растрепавшиеся тёмные волосы и сделал музыку потише. — В таком случае, пора брать с тебя деньги за просмотр. — Меркантильный ты тип, — скривился Матсумото и прошёл в комнату. — И как у тебя хватает сил… — На что? — Пашешь в автосервисе с раннего утра до девяти вечера, потом тряпкой мне угрожаешь, петь и плясать ухитряешься, — Таканори сел на край кровати брата. — Мне бы так. — А ты пробовал? — хитро прищурил один глаз Аки и подошёл к книжным полкам, предварительно прополоскав тряпку в небольшом ведёрке. — Может быть, как-нибудь. У тебя завтра выходной? — Ага. — Что делать будешь? Хотя… да-да, тупой вопрос, — осёкся Така, увидев саркастичную улыбку Акиры. — Будешь сношаться со своей ненаглядной тарахтелкой. — Твою мать, Така! — прыснул Сузуки. — Что за выражения? — Ужас. По губам меня. Нимб поправь, набок съехал, — Матсумото очертил пальцем над своей макушкой круг и тоже рассмеялся. Акира протирал полки, начав с верхней и постепенно спускаясь вниз. Дойдя до нижней, он бережно приподнял тёмно-синюю игрушечную машинку, чтобы вытереть пыль под ней, затем вернул на место. Таканори знал, что это за машинка. И как брат её бережёт. Несведущему могло показаться смешным, чтобы взрослый парень, чей возраст глубоко за двадцать, столь трепетно относится к обычной дешёвой игрушке. Но Таке было не смешно. — А, ну так… что конкретно ты собрался натворить? — Матсумото оторвал взгляд от машинки и посмотрел на Аки. — Этот рыжий выскочка подал мне отличную идею, — кровожадно усмехнулся тот. — Какой выскочка? — у Таканори нервно дёрнулся глаз — он догадывался, о ком идёт речь, но всё равно зачем-то спросил. — Такашима. Новенький. — О, боги, Аки… — Да погоди ты глаза закатывать, — Сузуки нетерпеливо замахал тряпкой. — Вернее, не подал идею, но поспособствовал её появлению. — И? — Така затаил дыхание. — Как следует переберу движок. Посмотрю, что можно сделать с нитро, проверю тормозные колодки. Покрышки новые тоже нужны, после заезда они чуть ли не до корда стёрлись. Завтра метнусь до сервиса с тобой, возьму всё нужное и вернусь домой. Потом скажу, что надо записать на мой счёт. — Понял.