егор натс — Надеюсь, что ты будешь счастлива.
«Я взрослый, ты взрослая,
И неважен возраст.
Хочешь, бросай на простыни,
Хочешь — бросай просто.
Мой воздух… Ты и есть мой воздух…»
— Мистер Хеммингс? — я стучусь и захожу внутрь, убедившись, что кроме блондина здесь больше никого нет. Он стоит возле подоконника, с хмурым видом глядя на снежную серость за окном. — Послушай, я…
— Я не хочу выглядеть, как чрезмерно ревнивый партнёр, но, чёрт, это правда было странно, — он мягко перебивает меня, оборачиваясь, и я замечаю, как потемнел цвет его глаз. — Не замечал, чтобы раньше вы с Томлинсоном общались. А теперь это — будто специально, напоказ. Ты ничего не хочешь рассказать мне? — нотка строгости проскальзывает в его добром голосе. Мне хочется улыбнуться, но недавние размышления вновь напоминают о себе звоном в голове, и хороший настрой тут же исчезает.
— Я могу объяснить тебе всё, до последней мелочи, но я уверена, что ты не будешь в восторге, — опускаю взгляд в пол: всё ещё сомневаюсь в принятом решении, но уверенность значительно возрастает.
— Ты хочешь, чтобы мы расстались? — вдруг тихо говорит Хеммингс. Его вопрос больше звучит как утверждение, и я уже слышу звон в ушах, пытаясь подобрать слова в ответ. Он однозначно умеет читать все эмоции по одним лишь глазам — как иначе объяснить точность, с которой он угадал, что именно я хотела сказать.
— Д-да, — поднимаю на него испуганный взгляд, и, к удивлению, вижу выражение страха на его лице тоже. — Но это не из-за Луи!
— Джейн, ты понимаешь, насколько неправдоподобно это звучит? — его губы сжимаются в тонкую полоску. — Что случилось? Это я сделал что-то не так? Малышка, просто расскажи, в чем заключается проблема, и мы попробуем решить её вместе. Пожалуйста, — он устремляет на меня жалобный взгляд, пускающий по коже заряд мурашек.
— Нет, ты не виноват, — я опускаю глаза в пол, потому что чувствую, как краснеют щеки. Вновь ощущаю себя обыкновенной ученицей, стоящей напротив своего строгого учителя и говорящей неимоверные глупости, просто чтобы привлечь его внимание. — Я просто… Чтобы отпроситься у родителей, я буквально использовала Луи, — говорить трудно, но я рассказываю Люку всю придуманную нами авантюру. Он слушает, не перебивая, и его глаза распахнуты от изумления, но на лице играет лёгкая улыбка.
— Допустим, — он усмехается, когда я заканчиваю повествование, — Я просто сделаю вид, что не знаю обо всей этой истории, если ты наконец объяснишь, почему хочешь расстаться со мной, — к концу фразы его голос буквально падает вниз.
— Я кое-что поняла за эти часы, которые мы с ним провели вместе, — пожимаю плечами. В моей голове крутятся шестерёнки, потому что я пытаюсь придумать похожую на правду причину вместо
реальной.
— Только не говори, что теперь тебе нравится этот подтяжечник, Дженни, — Люк напрягает челюсти. — Я, конечно, чужих вкусов не осуждаю, но тут мне придётся разочароваться.
— Что? Нет, конечно нет, мне всё ещё нравишься ты, — удивлённо вскидываю брови. — Но я правда думаю, что нам стоит закончить отношения, — мой голос снижается почти до шёпота, и Хеммингс подходит на шаг ближе.
— Почему? Пожалуйста, назови хотя бы одну весомую причину! — в отличие от меня Люк едва сдерживается, чтобы не перейти на крик, и в его голосе явственно слышится отчаяние.
— Я не там, где мне следует быть, — смотрю на него с тем же отчаянием, которое постепенно заполняет грудную клетку. — Я должна встречаться с парнем моего возраста, быть как все девушки, и, хотя меня всё устраивает, я понимаю, что то, что мы делаем, — чертовски неправильно… — у меня начинает щипать в носу, буквы путаются в голове, и речь получается бредовой. Нет, на такое Люк не поведётся.
— Я как никто другой понимаю тебя, мне тоже бывает страшно, но, блять! Ты ничего
не должна, кому сдались эти правила и морали? — он сжимает мои ладони в своих, холодных, как лёд. — Я осознаю, что мне
хорошо с тобой, понимаешь? И для меня это — главное, я не променял бы это ни на что на свете. Даже если все вокруг будут против меня, против
нас, я всё равно буду
за. — его голос ломается под конец фразы, и я ломаюсь изнутри тоже. Мне невыносимо больно слышать это, потому что я готова подписаться под каждым словом, но давление собственных мыслей оказывается сильнее чувств. — Не молчи. Скажи, что по-настоящему беспокоит тебя, и мы разберёмся. — он умоляет меня одним взглядом.
— Ты взрослый…
— Ты тоже, — он не даёт мне договорить, настойчиво перебивая.
— Я не об этом, — поднимаю на него взгляд, сверкающий молниями. — Я не могу дать тебе то, что тебе нужно. Я знаю, ради чего ты хочешь провести мой день рождения вдвоём со мной, тем более, мне ведь как раз исполнится восемнадцать, но я… Я пока не знаю, хочу ли этого сама, а если всё-таки
не хочу, то тебе будет неприятно, скучно со мной, и рано или поздно мы всё равно расстанемся. Либо же случится что-то хуже... — устало опускаю голову и чувствую, как дрожат мои плечи. Говорить последнюю фразу — невыносимо трудно, все внутренности будто скручивают в тугой узел.
— Дженни, я бы
ни за что… Боже мой, что ты вообще говоришь? — речь Люка вдруг становится очень тихой и быстрой. Он хрустит костяшками пальцев, пробегается ладонью по волосам, поднимает взгляд в потолок. Он
нервничает. — Никогда, повторяю, никогда я не стал бы принуждать тебя к чему-либо. Я не понимаю, были какие-то знаки? Я перешагнул черту? Чёрт, это из-за того, что было недавно у меня дома? Дженни, ты ведь сказала, что сама хочешь этого, и я бы дал тебе больше времени, если ты не была уверена… — он присаживается на корточки напротив меня и заглядывает в глаза. Его взгляд затуманен пеленой страха и волнения. Осознание того, что он так переживает, больно щемит сердце. — Я честно не понимаю, что сделал не так…
— Нет, Люк, успокойся, пожалуйста, — опускаю ладонь ему на плечо. — Ты ничего не сделал, и я действительно хотела этого, просто... Я боюсь того, что
может случиться, — прикусываю губу. Смотреть в глаза Хеммингсу кажется чем-то невыполнимым, потому что я нещадно вру, и он, видимо, это замечает, потому что встаёт и отходит к окну, складывая руки на груди.
— То есть ты считаешь, что я на такое способен? — его голос звучит тускло.
— Нет, — я раздражённо выдыхаю, потому что не могу донести до него свою мысль. — Ты не захочешь встречаться со мной, признай это, если наши отношения будут ограничиваться поцелуями…
— Давай теперь поговорим с тобой серьёзно, Джейн, как
взрослые, — он вдруг перебивает меня, и я послушно прерываю поток своей лжи. Голос Хеммингса звучит более глубоко и грубо. Холодок мурашек проходит вдоль спины. — Я успел узнать тебя достаточно хорошо за это время, и понимаю, что из-за такой глупой вещи ты бы не стала расставаться со мной. Ты отлично понимаешь, что мы можем адекватно поговорить. Так что назови мне сейчас
настоящую причину, какой бы она ни была. Я готов услышать любой ответ, правда. Или, может, что-то послужило поводом к такому решению, какое-то моё действие? — он зарывается пальцами в волосы, его глаза лихорадочно бегают по стенам кабинета, я вижу, что изнутри ему хочется кричать, вижу слишком бледный цвет его лица.
— Мне страшно. — два слова соскальзывают с губ прежде, чем я успеваю это проконтролировать.
В лаборантской наступает молчание. Слёзы, обжигающие веки, жжение в груди, звон в ушах. Боюсь поднять голову. Когда тишина слишком уж затягивается, я всё-таки перевожу взгляд на Люка. Мой учитель стоит прямо напротив с потерянным выражением лица, и в его глазах я тоже вижу слёзы.
— Страшно? Ты боишься чего-то? Боишься...
меня? — наконец он нарушает тишину. Его голос звучит невыносимо мягко, на тон выше, и слегка дрожит, он непонимающе качает головой.
— Нет, — испуганно восклицаю, — Не тебя, конечно, но я боюсь всего, буквально живу в этом страхе.
— Объясни, будь добра, — тихо просит он. Я тяжело сглатываю.
— Я боюсь, что сейчас к нам кто-то зайдёт и увидит нас вместе. Боюсь, что какой-нибудь Эштон расскажет о нас тем, кому нельзя знать, и черт знает, скольким людям ещё известно об этих отношениях, боюсь, что узнают родители, и тогда с тобой может случиться всё, что угодно, боюсь, что из-за меня у тебя будут проблемы, что поставлю под угрозу твою карьеру, может,
жизнь, и виновата в этом буду
я, боюсь, что… — потоком молотого льда вперемешку с огнём эти слова выливаются из меня, и я не могу это контролировать. Люк вдруг опускает ладони на мои плечи, мягко сжимая их, и этот жест отрезвляет меня, заставляет замолкнуть.
— Я понял, что ты имеешь в виду, — он говорит совершенно спокойным тоном, но ясно, что за этим спокойствием — едва сдерживаемая буря эмоций. — Ты безусловно права, это тяжело. Правда… Ладно, мне совершенно бессмысленно доказывать, что ты ни в чем не виновата, потому что ты откажешься верить, — учитель тихо вздыхает и вдруг отстраняется. — Значит, ты хочешь расстаться из-за этого? На тебя давит
ответственность?
— Да, — я облегчённо выдыхаю, потому что он, наконец, в точности передал мои чувства, но при этом пытаюсь задавить внутри стыд. — Ну, пожалуй, ещё и потому, что я, кажется, не могу доверять тебе. И это звучит ужасно, знаю, но, Люк… Я просто не понимаю, почему я так важна тебе? Ты так заботишься обо мне, искренне боишься, что мы расстанемся… Это странно, до безумия странно! Мы знакомы чуть больше года, встречаемся какие-то четыре месяца, а ты — вот так, словно я самый важный человек в твоей жизни, — и вновь я говорю эти острые слова с такой лёгкостью, словно выпила флакончик сыворотки правды, совсем не задумываясь ни о том, что последует, ни о жизни этого мужчины.
— Почему ты так важна мне? Ты правда хочешь знать, Дженни? — взгляд Люка вдруг меняется, теперь он мечет молнии и темнеет. Похож на грозовую тучу. Я медленно киваю, ожидая всё, что угодно, но не
то, что он произносит после. — Хорошо, дорогая. Пять лет назад психоневролог — иначе говоря, психиатр, чтоб звучало забавнее, — поставил мне диагноз. Долбанное депрессивное расстройство.
Я тут же застываю, вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, шутит он или нет. Конечно, о таком не шутят — и доказательством тому является его грустный взгляд, слёзы в глазах и сжатые челюсти, — но я пока что просто не могу осознать. Ощущаю себя так, словно в моей голове моментально и с жутким грохотом рушатся стены, оглушая, хочется прижать к себе моего Люка, показать, что я люблю его, и никогда не отпускать, раз он прошёл через такое, но — сжимаю руки в кулаки и стойко выдерживаю всплеск эмоций, глядя прямо на него. Только нервные движения пальцами и прикусывание губ выдают мои реальные чувства. Он не ловит мой взгляд, его глаза блуждают по стенам.
— Почему ты не говорил? — единственное, что мне удаётся выдавить из себя.
— Потому что боялся твоей реакции, и только сейчас понимаю, что это было огромной ошибкой. Может, если я сделал бы это раньше, твоё доверие ко мне бы возросло, да и ты сама поняла бы многие вещи, — он прерывисто вздыхает. — Поэтому я расскажу тебе всю историю прямо сейчас.
— Восемь минут до конца перемены, — мельком смотрю на часы, все ещё пребывая в шоке от происходящего и не в состоянии мыслить адекватно.
— Плевать. Я устал держать это под замком, а ты должна знать правду, — в его глазах горит огонь излишней целеустремлённости и какого-то сумасшествия, и я просто молча киваю, повинуясь. Каждое его слово, каждый жест вызывают новую волну мурашек. — Начну с истоков. Когда-то давно, в тёмные времена моей жизни я встречался с девушкой, которая была дилером наркотиков. Наши отношения были, мягко говоря, токсичными, в основном — по её вине, она постоянно пыталась меня задеть, подставляла, совершенно не умела ждать, но… Блять, всегда находились оправдания, и потому я оставался, не бросал её, боялся разбить бедной манипуляторше сердце, и стыдно осознавать, что я попросту
не мог уйти. Мне было жаль её, она всё сильнее худела, выглядела старше своих лет, и я боялся, что тоже причиню ей боль — а это один из моих главных страхов, ты знаешь, — он усмехается и задумчиво потирает лоб, прежде чем продолжить. — Я тоже употреблял эту дрянь, часто выпивал, а мне было только, чёрт возьми, двадцать два. — он вновь делает глубокий вдох и выдох. Его глаза устремлены в пол, но я и не прошу смотреть на меня: это наверняка чрезвычайно сложно. — Она была старше меня, всё её прошлое было в грязных пятнах, а я почему-то влюбился без памяти. Но это была
не любовь, только влюблённость. И чёрт знает, чем бы всё закончилось, но она умерла от передозировки. И всё бы ничего, но в ту ночь мы с ней спали в одной кровати, у неё случился сердечный приступ, и наутро я проснулся с телом в постели рядом. — я ахаю, но Люк ведёт себя так, словно говорит сам с собой, и с дрожью во всем теле продолжаю слушать. — Это всё стало чем-то вроде последней капли, то есть, у меня было ужасное осознание того, что я хотел расстаться с ней, но не мог пересилить себя, и потому был рад, что буквально избавился от неё, не запачкав рук, — он поводит плечами в жесте омерзения, а у меня все слова будто разом вылетают из головы. — Тогда, придя к психологу с жалобами на некоторые раздражающие симптомы вроде бессонницы и тревоги, в ответ я получил фразу «Здесь я бессилен» и был направлен к психотерапевту. От него я услышал тоже самое через два года. — Хеммингс вдруг замолкает, его голос дрожит, и он тяжело сглатывает, прежде чем продолжить говорить. — Тогда я уже встречался с Кейт, ты знаешь её, но я начал отношения, просто чтобы заполнить какую-то пустоту внутри. Она помогла мне с этим, действительно, но проблемы с нервами никуда не уходили, и здесь она, очевидно, была бессильна. А потом мои родители попали в аварию… — он втягивает воздух сквозь зубы и поднимает взгляд в потолок. Я хочу попросить его остановиться, если так тяжело говорить, но, заметив мою попытку, он поднимает палец вверх, прося помолчать. — Я буквально дошёл до пика в своём состоянии через месяц после их смерти. И оказался в кабинете у психиатра, потому что… Чёрт, нет, об этом когда-нибудь потом, — вновь пауза, не такая долгая, но волосы на всём моем теле успевают встать дыбом, потому что я догадываюсь, но не хочу, чтобы это было правдой. Люк пальцами зарывается в волосы и через силу продолжает рассказ. Я же чувствую, как по щеке скатывается первая слеза.
Мне так чертовски жаль его — и он наверняка не примет эту жалость. — Сначала было улучшение, я пил таблетки, и они убирали физические симптомы вроде сильнейших головных болей и панических атак, но эмоциональная ситуация не сдвигалась с мёртвой точки, что бы я ни делал. Кейт не помогала в этом, я злился на неё, на себя, на мир, — впервые за этот монолог он вдруг смотрит на меня, и его глаза похожи на глаза сумасшедшего. Боже, это очень много для того, чтобы осознать. Внезапно нас прерывает звонок. — Какой у тебя сейчас урок? Я отпрошу тебя.
— Физкультура, — отвечаю хриплым голосом и вдруг чувствую резкую необходимость сесть на стул рядом с собой.
— Тогда вообще забей, — он машет рукой. — Сейчас, я быстро.
Он мигом открывает дверь в класс, и я слышу его строгий голос, которым он даёт задание. Каким чудом ему удаётся держать себя в руках перед учениками посреди такого разговора? Спустя буквально минуту дверь открывается и закрывается вновь. Люк подходит ближе и вглядывается в моё лицо, потому что я выгляжу, как самый растерянный человек в мире.
— Ты в порядке? Мне продолжать? — лишь киваю в ответ, и он снова говорит, но выглядит уже чуть более спокойным. — Если ты не хочешь слушать дальше, просто скажи, Дженни. — я быстро мотаю головой, и он кивает. — Хорошо. Мой психиатр тогда искренне пожимал плечами на вопросы о том, как избавиться от панических атак и самоистязания. Он просто
не знал. Я заваливал себя работой, боже, я ведь уже тогда работал здесь! Честно, не знаю, как продержался, наверное, любовь к преподаванию и книгам смогла удержать меня на плаву. Я нагружал себя по полной, чтобы отвлечься и не поймать приступ паники на ровном месте, не знакомился с новыми людьми, боялся находиться дома один… Жуткое время. Хотя, если честно, обычно всё было гораздо лучше, сильные обострения наступали только осенью. Может, помнишь, когда ты только поступила к нам, я так странно вёл себя, даже на уроках молчал почти всё время, что вряд ли подходит к профессии учителя? Это просто был очередной тяжёлый период, когда я старался не срываться на всех подряд, жить, как обычные люди, и находить в себе
желание на эту жизнь, но получалось плохо. А потом мне начала нравиться ты, — его голос вдруг смягчается, и на лице я вижу подобие улыбки. С этого момента начинаю слушать ещё внимательнее, пытаясь не отвлекаться на шум класса за стенкой. — Это было лето, я и без того был практически в порядке, поэтому никак не связал эти два события, лишь со страхом ждал осени. И вот, сентябрь, я хожу на работу только ради того, чтобы увидеться с тобой, потом мы вдруг начинаем встречаться, и… Дженни, это первая осень за последние пять лет, когда у меня не было обострения, — его счастливые глаза заглядывают прямо в мои. — И первый раз, когда психиатр сказал мне, что в моём состоянии есть улучшения.
Представляешь?
— Из-за меня? — я шепчу, пытаясь сдержать слёзы, потому что мне невероятно больно представлять, через что проходил Люк, эта история уж слишком действует на мои эмоции. Хеммингс мягко кивает в ответ.
— Я мог бы сказать, что это совпадение, Джейн, но я не верю в такие совпадения. Благодаря тебе мне хотелось стать лучше, я вытаскивал себя из ямы, чтобы встать перед тобой в виде того человека, который тебе нужен, в виде опоры и защиты, а не того, кто и сам нуждается в поддержке. Я сам помог своему состоянию, но ты послужила мотивацией. И являешься ей по сей день. Из-за этого я так сильно дорожу тобой, малышка.
— Чёрт, я… Мне так жаль, Люк. Это слишком много для того, чтобы осознать всё за один раз, — устремляю взгляд на свои дрожащие руки и качаю головой.
— Извини, я знаю, что сложно, но ты должна была узнать рано или... Блять, я только что понял, что весь этот рассказ звучал как чёртова манипуляция, — Люк вдруг резко бледнеет. Он облизывает губы и продолжает, прежде чем я успеваю возразить. — Ты теперь наверняка думаешь, что я рассказал это именно сейчас, чтобы надавить на жалость. Мол, если ты уйдёшь, мне опять будет плохо, я не переживу… Дженни, пожалуйста, не думай, что это так, всё будет в порядке. Я просто решил, что ты должна узнать о моем прошлом, даже если сейчас ты уйдёшь и больше наши пути не пересекутся, — в его глазах снова слёзы, и он сжимает ладони до белых костяшек. — Боже, я просто ненавижу себя...
— Даже в мыслях этого не было, — шепчу, закрывая глаза руками. От таких слов мне становится больно за него. — Мне просто очень жаль тебя, и ещё сильнее жаль, что ты не рассказал раньше…
— Не нужно меня жалеть, хорошо? — он присаживается на корточки напротив меня, и его голос вдруг становится мягче. — Я столько слов жалости слышал за все эти годы, что сейчас уже воротит.
Я медленно киваю, поднимая на него взгляд. Тихо всхлипываю, тону в глубине его ярких голубых глаз, впитывая каждую эмоцию, что они мне выдают.
— Спасибо, — он произносит едва различимо, а потом вдруг встаёт, быстрым шагом подходит к стене и размахивается, чтобы ударить по ней кулаком. Я знаю этот жест — действие безысходности, отчаяния, и если это то, что сейчас ощущает Люк, то мне страшно, стыдно и тоже до безумия больно. Я зажмуриваюсь, услышав характерный стук, а моё сердце, лишь на секунду замедлив темп, начинает биться как бешеное, пытаясь вырваться из грудной клетки.
— Люк! — не могу сдержать приглушённый крик. Он резко оборачивается на меня, его взгляд испуган. Я подхожу ближе, хватаю его за плечи и слегка сжимаю на них свои ладони, чтобы он пришёл в себя. Хеммингс потерянно качает головой, слеза катится по его бледной щеке. Я со всхлипом обнимаю его, прижимаясь к груди, и чувствую, как он судорожно обнимает меня в ответ. — Я думаю, ты невероятно сильный человек, Люк. Теперь ещё больше вдохновляюсь тобой, раз ты прошёл через такое, а окружающие даже не догадываются, — поднимаю голову и ловлю взгляд искрящихся голубых глаз. — Но ты даже не упоминал эту часть своей жизни. Так почему тогда… я должна доверять тебе? — говорить эти слова так же трудно, как если бы моё горло перерезали осколком стекла и я бы сейчас захлёбывалась кровью, но вместо крови я тону в собственном страхе.
— В этом ты права, Дженни. Я совершил идиотскую ошибку. Снова. — он вновь прижимает меня к себе и оставляет осторожный поцелуй на макушке. — Я не держу тебя. Зато
теперь ты знаешь обо мне буквально всё. Итак, по твоему решению мы действительно расстаёмся? — в его глазах плещется тревога, несмотря на спокойный тон голоса и такие невозмутимые слова.
— Мне нужно время, я просто хочу разобраться с этим в своей голове, хорошо? Я…не хочу, чтобы
всё заканчивалось, — последнюю фразу я уже шепчу, не находя в себе силы поднять голову.
— Ладно, — он кивает и отходит, заблаговременно давая мне личное пространство. — Хорошо. Я отпускаю тебя сейчас, но помни, что я всегда здесь, если надо, договорились?
Я киваю в ответ, кидаю последний быстрый взгляд на его красивое усталое лицо и практически выбегаю из лаборантской. Ноги сами ведут меня к туалету, где я вдруг резко начинаю рыдать. Слёзы текут по щекам, я стираю их пальцами и они снова текут, смотрю на своё ничтожное отражение в зеркале и провожу в этом идиотском женском туалете весь остаток урока.
***
— Где ты была? — Сэйди догоняет меня в коридоре и останавливает за локоть. — Миссис Фелпс спросила что-то про тебя у мистера Хеммингса, когда он пришёл на урок, а он ответил очень тихим голосом, так что мы не услышали, — подруга качает головой. — Ещё вопрос: что ты сделала с нашим учителем? Он выглядел так, как будто плакал… И ты тоже, — она вдруг хватает меня за плечи и разворачивает лицом к себе.
— Не знаю, может, я совершила самый идиотский поступок в жизни, но я сказала ему, что хочу расстаться, — отвожу взгляд, потому что не хочу видеть укор и удивление в глазах Сэйди.
— Что-то случилось? Ты ничего не рассказывала, — она спрашивает осторожно, и я тут же качаю головой.
— Случилось лишь то, что иногда я слишком много думаю, — выдаю тихий вздох. — Но я не пришла на урок, потому что он рассказал мне
такую историю о своей жизни, что у меня до сих пор мурашки. Словно до этого он был совсем другим человеком для меня.
— Эта история изменила твоё решение? — Сэйди продолжает вопросами прощупывать почву.
— Не знаю, чёрт, — запускаю пальцы в волосы и бессильно останавливаюсь. — Это всё слишком сложно. Я хочу подумать обо всем, а не разговаривать, ладно?
— Конечно, — она опускает ладонь на моё плечо в успокаивающем жесте.
***
Остаток дня проходит в тумане, и я прихожу в себя, лишь когда сижу на уроке Хеммингса уже на следующий день. Учитель что-то объясняет, а я пытаюсь не дать эмоциям выплеснуться наружу. У меня горят щеки, я с силой сжимаю ручку в пальцах, слова Люка эхом отзываются в голове. Хочется злиться, но непонятно, на
кого.
— Сегодня мы будем учиться определять размер стихотворения, а также попробуем проанализировать одно, — Хеммингс встаёт из-за стола, чтобы достать из шкафа несколько сборников со стихами. — Вообще, определению размера учатся раньше, но учителя, к сожалению, редко уделяют этому должное внимание. Хотя эта тема входит в экзамен, — он окидывает глазами класс, и я раздражённо вскидываю руку в воздух. — Да, мисс Флеминг? — с этой фразой его голос напрягается.
— Мистер Хеммингс, зачем такие сложные темы нужны тем, кто не собирается сдавать литературу? Нас здесь половина класса, — я в непонимании качаю головой. — Разбирайте их на отдельных занятиях, когда нас тут нет. — хочу продолжить, но Сэйди пихает меня под столом, и я устремляю на неё злой взгляд. Она вскидывает брови и качает головой, прося прекратить. Люк хмыкает и поправляет волосы нервным жестом.
— Эта тема не такая уж и сложная, Дженни, — у меня перехватывает дыхание, потому что теперь я смотрю прямо в его глаза. — И полезно для общего развития. Я ведь не заставляю тебя сдавать зачёт, — он подмигивает, но это явно даётся ему с трудом. Я раздражённо выдыхаю, и до конца урока мы больше не обмениваемся ни словом.
После звонка я собираю учебники в рюкзак и собираюсь выйти из кабинета, когда меня окликает Хеммингс. Закатив глаза, подхожу к его парте и с вызовом вскидываю брови. Вблизи обращаю внимание на его мятую рубашку и красные усталые глаза.
— Джейн, я всё понимаю, но ведь это
ты предложила расстаться, не я, — говорит он, убедившись, что в классе больше нет людей. — Если бы всё было наоборот, у тебя была бы причина для такой неоправданной злости. А сейчас что?
— Не знаю, — я тихо вздыхаю и отвожу взгляд, потому что чувствую стыд. Он, как всегда, прав.
— Зато я знаю, Дженни, — в ответ на это я лишь вопросительно смотрю. — Ты злишься. Наверняка, на себя. Но злиться на себя обычно тяжело, потому что гораздо проще скинуть вину на других, и потому достаётся мне. Я ведь тоже в этом участвовал, — он усмехается. — Так что, милая, пожалуйста, разберись со своими эмоциями, потому что сейчас твоё поведение очень разрушающее.
— Ладно. Спасибо, — пожимаю плечами и иду к выходу из класса, пытаясь сдержать слёзы, потому что Люк чертовски прав.
