Ты будешь лишь моей.

… — Что ж, Сэйбер. Сейчас ты поймешь насколько глупым был твой выбор. Цепи сжимали тело девушки всё сильнее, отчего её кости вот-вот бы начали ломаться, а внутренности разрываться от такого сильного давления. Артурия не могла вдохнуть: её лёгкие были максимально сжаты, посему ее лицо начинало приобретать чуть синеватый оттенок. Её мучитель всё расширял свой оскал и стоял недалеко от задыхающегося рыцаря. Он и не думал останавливаться, но не хотел чтобы его возлюбленная умерла вот так быстро. В его сокровищнице было бесчисленное количество оружия, которым он мог бы пытать и дразнить Сэйбер, но почему-то он использовал лишь цепи. По его лицу было понятно: страдания девушки доставляли ему одновременно боль и удовольствие. Гильгамеш хотел заставить Сэйбер сдаться ему и отдаться навсегда, но из-за её упрямства ему приходилось обращаться с ней как с дикой непослушной львицей. — Кхх.- единственное, что за последние минуты вырывалось из уст девушки. Гильгамеш резко убрал цепи в стороны и во мгновение подбежал к падающей задыхающейся Сэйбер, нежно прижав израненное тело к себе. — Моя милая, и долго ли ты собираешься упрямиться? — рука юноши убирала прилипшие к лицу Артурии волосы, а его глаза смотрели на неё с такой нежностью и любовью, будто не он только что чуть не убил свою желанную деву. —Если бы ты знала как я не хочу сейчас бросать тебя на землю, в эту груду камней, но ты ведь просто не оставляешь мне выбора, Сэйбер. Девушка всё еще пыталась отдышаться и изредка откашливалась кровью в сторону. После последних слов, сказанных Гильгамешем, она посмотрела на него с мольбой в глазах: «Пожалуйста, хватит». Но из-за своего состояния она могла всего лишь тихо выдавить из себя следующие слова: — Я твоя… — сказав это, она возненавидела себя за то, что предала саму себя, свои идеалы и принципы, втоптала в грязь свою рыцарскую честь. Сказав это, она самолично отдала свою судьбу в руки этого тирана, который, возможно и любил со всей искренностью, но считал Артурию своей вещью, своей собственностью. Девушку тошнило от его слов, которые он часто произносил когда они оставались наедине: «Ты моя, Сэйбер. Моё самое ценное сокровище из всех, что у меня были и будут». Сказав это, она была уверена, что обрекла себя на нескончаемые душевные страдания. Сказав это, она потеряла сознание. Гильгамеш нахмурился. Он не ослышался? Действительно ли его любовь, его сокровище теперь по-настоящему принадлежит ему? Откинув эти мысли на задний план, он с осторожностью присел на колени, всё крепче прижимая к своей груди Артурию. «Такая сильная и мужественная, но в то же время по детски наивна и нежна, словно пышная пахучая лилия, цветущая на тонком стебельке. Артурия, ты поистине прекрасна. . .» Полуголая, испачканная кровью и грязью, израненная с ног до головы, с парой поломанных костей, девушка оказалась в Уруке. Там, где правил Гильгамеш, где теперь был её дом. «Надо же, я приручил эту неугомонную дикую львицу». Лучший лекарь Урука сидел над Сэйбер и, что-то шепча себе под нос, неспешно вливал какой-то отвар ей в рот. В нескольких шагах от широкой кровати с золотистым балдахином* стояли Гильгамеш и Энкиду. В руках лучшего друга правителя был золотой поднос с маленькими бутылочками и деревянными мисками, наполненными какой-то дурно пахнущей жидкостью. Энкиду то и дело со злостью в глазах посматривал то на своего друга, то с волнением на раненую девушку. — На сим всё, Ваше Величество. Юной деве нужны покой и лекарства. Я буду приходить два раза в день, а также посмею просить вас, чтобы мне непременно доложили о том, что девушка проснулась. Я прибуду незамедлительно. — Благодарю за оказанную помощь, вас проведут к выходу. — Энкиду вежливо поблагодарил и попрощался с пожилым бородатым мужчиной, тот также вежливо поклонился и удалился из царской палаты. Поставив поднос на стол, он молча посмотрел на Гильгамеша и, спустя несколько секунд, также молчаливо вышел из комнаты. «Почему он никогда не думает о последствиях?. .»