Попутчики

      Поезд подают на перрон ровно за пятнадцать минут.       — Начинается посадка на скорый поезд, следующий маршрутом Москва — Владивосток. Поезд прибывает на второй путь. Нумерация вагонов начинается с головы состава, – слышит Мирон, берётся за ручку чемодана и выходит из здания вокзала в сухую душную ночь.       Он как раз успевает докурить и оставить на штукатуреном столбе чёрную полосу бычком – около других таких же, – когда дверь вагона открывается, и из неё выходит проводница. Она окидывает внимательным взглядом собравшуюся небольшую толпу, делает шаг в сторону и достаёт список пассажиров. Мирон пристраивается в конец очереди, пихнув ногой лёгкий чемодан, и вынимает из кармана джинсов паспорт с вложенным в него билетом.       Фёдоров Мирон Янович. Отправление из Москвы одиннадцатого августа, прибытие во Владивосток – восемнадцатого августа. Неделя пути поездом вместо нескольких часов самолётом, а всё почему? «Не положено, Мирон Янович, самолётом. Только если за свой счёт, возмещать-то никто не станет. Командировочными перелёт ну никак не покрыть, а на поезда и скидки бюджетные. Вот вам крест, Мирон Янович, уж пытались согласовать, и в профком обращались. А не положено». Мирону крест этот даром нужен не был, поэтому он только поморщился и забрал в отделе кадров билет до Владивостока в один конец: за сорок пять дней купленный, с бюджетной скидкой. Хоть вагон купейный, и на том спасибо. Вряд ли это, конечно, убережёт его от докучливых соседей, но дембеля да ханыги всё больше по плацкартам, так что всё, что ему грозит, – это череда пенсионеров, сменяющих друг друга раз в сутки-двое. На совсем уж крайний случай можно будет у проводников в купе посидеть. Если повезёт.       — Девятнадцатое место, пятое купе, проходите, – пропускает его в вагон проводница.       В своём купе он оказывается первым. Раскладывает не спеша вещи, меняет джинсы на тренировочные штаны, убирает чемодан, опускает полку и садится поближе к окну. В ушах звенит, а в глаза будто песка насыпали: он пару предыдущих ночей особо не спал, сослуживцы ему такие проводы устроили – мама не горюй. Знали бы студенты, как развлекаются их преподаватели, – посы́пали бы головы пеплом да засели за книжки до самого получения диплома, прямо до торжественного вручения обоих, что у них на кафедре выдаются. Водка лилась рекой, сухую палку колбасы резали тонюсенькими ломтиками на просвет, а уж когда Женечка, секретарь ректората, а по совместительству жена не последнего человека в ленинградском исполкоме, достала рыбные консервы, все и вовсе загудели.       — Я бы выбила вам и на самолёт билет, Мирон Янович! – возмущалась она на кухне в его коммуналке, кромсая свежий белый хлеб кирпичиком. – А уж Тамара Фёдоровна, что с неё взять. Даже пытаться не стала! Отправить преподавателя во Владивосток поездом! Из Ленинграда, да через Москву! Совсем из ума выжила на старости лет.       — Так профком не согласовал, Женя, – мягко прервал её Мирон.       — Согласовал бы, не делись никуда! Это ж надо, – качала она головой, – неделю в поезде трястись. А всё Саша! Путёвки, говорит, в Болгарию подвернулись, поехали. Съездили. Как вот в отпуск здесь, когда у Тамары Фёдоровны из рук всё валится? Восьмой год на пенсию провожаем, никак не проводим.       Мирон смеялся, потому что возмущалась Женя очень воинственно. И он совсем не завидовал ни Тамаре Фёдоровне, ни профкому: это Мирон уезжает во Владивосток, а им дальше как-то работать с этим ураганом. Ураганом, которого ему будет так не хватать.       — Вы только, Мирон Янович, возвращайтесь, пожалуйста, хорошо? – важно спросила Женечка и прищурилась. – Сами возвращайтесь после учебного года, а не то я вас насильно верну. Про научные публикации там не забывайте!       — Не забуду, – пообещал Мирон.       — Буду вам телеграммы слать, чтобы уж совсем точно.       Они вернулись в комнату, где был накрыт стол. Вообще-то Мирон занимал две: одна ему была положена под кабинет, а другая – жилая. Вот только в ней он почти не бывал, ночевал на маленьком диванчике в кабинете, укладывался между написанием статей, собственной книги и проверкой студенческих работ, и тогда очень удивился, что посуды-то у него, оказывается, толком и нет. Соседи поделились, да так в комнате и остались. Зато ругаться никто не приходил, потому что тишину, конечно, не соблюдали.       Мирон потирает глаза и, встряхнувшись, потягивается. Смотрит на часы: четыре минуты до отправления, в купе до сих пор никого – красота. Он едва успевает подумать, что как минимум три часа до Ростова проедет один, когда в приоткрытую дверь купе влезает всклокоченная макушка.       — Здрасьте, – кивает ему тощий пацан. Мирон даже рта раскрывать не успевает, как тот уже скрывается в проходе, и оттуда доносится громкое: – Андрей, заводи! Тут нижняя пока свободна, на ней полежит. А то свалится сверху, поломается весь.       Мирон напрягается: сначала от «заводи», потом от «полежит», а следом и от последней фразы в реплике. И оказывается абсолютно прав: парой минут позже, уже после крика проводницы: «Провожающие, выходим из вагонов!» – в и без того тесном купе становится ещё теснее, потому что если первый пацан был щуплым, то два других этим совсем не отличаются.       — Вечер в хату! – приветствует тот, что стоит на ногах поувереннее, и получает тычок в бок от щуплого.       — Вы его извините, он у нас интеллектом не изуродован. Мы сейчас тихонечко Славу к вам положим, он уснёт, а как проспится, залезет наверх и вас не побеспокоит.       — Прикройте ему лысину, – хнычет тот, кого назвали Славой. – Прямо в глаза отсвечивает, пиздец.       Что там Мирон думал? Что в купе ему ехать будет спокойно? Он в последний раз так ошибался только тогда, когда женился на Татьяне после родительского настойчивого: «Сколько можно, люди уже шептаться начинают, Мирон! Давно пора!»       — Славик тоже не интеллектуал, – отмахивается щуплый и обезоруживающе улыбается.       Мирон ни на кого из них, конечно, не злится. Просто его поездная неделя ещё даже не началась, а он уже устал. Хотя вот, уже началась: поезд трогается, и пацаны, скинув тело незадачливого алкоголика на полку, переглядываются.       — Охуенное мероприятие, – вздыхает щуплый. – Затащи его рюкзак в купе, Андрей. Пойду с проводницей побеседую. Потому что не знаю как ты, а я на ходу спрыгивать не собираюсь. Меня мама не для того родила, чтобы я во цвете лет на Ярославском вокзале об щебёнку убился.       Второй ржёт. Слава всё ещё что-то бубнит о том, что ему слишком светло дышать, и ворочается на полке: у него никак не получается собрать длинные конечности и уместить их на узкой койке.       — Андрей, – протягивает ему руку незадачливый сосед, и Мирон её пожимает.       — Мирон Янович.       — Препод, что ли?       — Преподаватель, – поправляет его Мирон и, бросив взгляд на второго, вздыхает: – Да помоги ты ему уже устроиться! Надоел шуршать.       Андрей двумя отработанными движениями сдвигает того к стене и аккуратно усаживается на край. Потом спохватывается и, перегнувшись, затаскивает в купе полупустой туристический рюкзак.       — Вы недалеко, наверное, едете? Славка-то до Хабарика, долго доставать не будет.       Мирон даже не думает его разубеждать, хотя мысленно выкидывает в окно последнюю надежду, вот прямо в этот лесочек, мимо которого на тихом ходу проезжает поезд.       — Договорился, – объявляется в купе третий, – в Ростове сойдём. Обратно автобусом поедем. Они небось ходят часов с семи, что делать там три часа – хер знает. Я Иван, кстати, – без перехода представляется он.       — Мирон Янович, – привычно отзывается Мирон.       Иван только кивает, чем сразу прибавляет себе пару очков.       — А это у нас Славка. Вячеслав то есть. Он вообще не бухает, просто не виделись давно, а он из Ленинграда прошлой ночью приехал, вот целый день и отмечали. Так что вы не переживайте, он не буйный.       Мирон пожимает плечами, и Иван, снова кивнув, усаживается рядом с Андреем.       Минут двадцать сидят в тишине под неустанное бурчание Вячеслава, который не бухает. Потом проходит проводница, собирает билеты, раздаёт постельное, напоминает всем про санитарную зону, недовольно качает головой при взгляде на Мироновых соседей и уходит. Пока те спорят, как с наименьшими потерями застелить постель, да и какую вообще застилать, ведь Славина – верхняя, а сейчас-то он внизу, Мирон разбирает свою и укладывается спать.       Второй час ночи. Уставший организм выключается мгновенно.