* * *
Конец августа и сентябрь проходят в погружении в работу. Мирон знакомится с сослуживцами, заручается уважением студентов и раз-два в неделю заглядывает на чай к Марине Борисовне, которая его с удовольствием прикармливает. Погода и правда выравнивается, сентябрь во Владивостоке – летний месяц. За этот месяц он успевает обжиться; доходит отправленная из Ленинграда посылка с занавесками, постельным бельём и прочими мелочами, отправленная Женечкой. Доходит посылка с книгами, за которую Мирон её ругает по телефону, наплевав на межгород, потому что книги тяжёлые и отправлять их – дорого. — Муж всё отправил, у него иначе всё считается, – невозмутимо отвечает ему Женя и напоминает про публикации и книгу. Каждый раз напоминает, и Мирон каждый раз садится и пишет, пишет, пишет. Сентябрь перетекает в октябрь, в Хабаровске начинаются дожди: Мирон слышит однажды по радио, сидя на кафедре, и представляет Славу в капюшоне. С зонтом он отчего-то упорно не видится. За это время он плотно укоренился в мыслях, но Мирон позволяет себе о нём думать, пока они далеко друг от друга. И не пьёт ни капли, потому что помнит, чем это обернулось в прошлый раз. Он настолько привыкает к мысли о том, что это тот самый приятный эпизод, который лучше оставить в прошлом, что, увидев напротив себя запыхавшегося Славу одним вечером начала октября, думает, что это галлюцинация, и крепче сжимает пальцами ручку портфеля. — Привет! – задыхаясь и держась за бок, почти выкрикивает Слава, сгибается пополам и длинно выдыхает. – Уф-ф. А я тут, это, – он снова выпрямляется и смотрит Мирону в лицо, – к другу заезжал, он учится здесь, тебя вдруг увидел, дай, думаю, нагоню. Как поживаешь? — На автоматизации, что ли? – хрипло спрашивает Мирон и прочищает горло. — Чего? — Друг на автоматизации учится? — А. Ну да, а ты откуда знаешь? — Нет у нас факультета такого, Слав, – тихо говорит он и улыбается. Улыбается во всё лицо, искренне, не имея ни возможности, ни желания притвориться серьёзным. — Вот ведь пиздобол, – фальшиво возмущается Слава, пугая грубостью проходящую мимо женщину. Он смотрит на неё виновато, она цыкает и качает головой. – Зато тебя увидел. Ну, посмотрел и ладненько. Рад был повидаться! Он поворачивается спиной, и Мирон едва успевает ухватить его за джинсовку. — Не чуди. Поехали ко мне. — Хорошо, – с готовностью кивает Слава, оборачивается, и Мирон видит ровно ту же самую счастливую улыбку, которую чувствует на себе. Автобус ждут минут пятнадцать, молча. Мирону жутко хочется его коснуться, лишь бы убедиться, что настоящий, но на остановке куча народу, поэтому он держится за ручку портфеля обеими руками. На всякий случай, от греха подальше. В автобусе Слава прижимается сам, а на Миронов подозрительный взгляд отвечает только пожатием плеч, мол, а что я сделаю, посмотри, сколько людей. В итоге когда они из автобуса выходят, Мирона уже начинает слегка подёргивать, поэтому Славины периодические реплики он пропускает мимо ушей, а в замочную скважину попадает ключом только со второй попытки. — А соседи есть? – деловито спрашивает Слава, захлопывая дверь и опираясь на неё спиной изнутри. — Нет. Он будто пугается на секунду, а потом делает в сторону Мирона маленький шаг. И ещё один. И следующий вопрос задаёт уже без привычного апломба: — Можно я, пожалуйста, тебя обниму? Мирон обнимает сам. Второй раз в жизни Славу обнимает, но руки лежат на плечах как-то уж подозрительно привычно для второго раза, и он вздыхает. — Ужинать будешь? — Буду. — Отпусти меня тогда. — Нет. Подожди. Не очень-то и хотелось, поэтому Мирон ждёт. Слава губами прижимается к его шее над воротником рубашки, мягко, неуверенно, проводит носом за ухом и обнимает ещё крепче. — Первую зарплату дождался и сразу до Владивостока билет купил. — Чтобы на друга посмотреть? – цепляет Мирон. — Ой, отвали. — Не могу, ты меня держишь. — Ну не отваливай тогда, просто заткнись. И Мирон даже не спорит. Его должно было отпустить за месяц, и тогда не стоило звать Славу домой; можно было сделать вид, будто поверил в историю про друга, но эффект неожиданности сыграл свою роль. Слава отлипает от него очень неохотно, стягивает джинсовку и вешает на крючок. — Где, говоришь, ужин? — Руки мой и на кухню. Ванная вот, – Мирон вытягивает руку и приоткрывает ближайшую дверь. — Какой прекрасный кукольный домик, всё под рукой! — Допиздишься сейчас. — Диван хоть нормальный? Длинный? У меня до сих пор душевная травма после недели в поезде, – жалуется Слава уже из ванной, пока сам Мирон на кухне достаёт из холодильника кастрюлю макарон с тушёнкой и зажигает плиту. — Я влезаю, – отвечает он, и Слава с полотенцем в руках заглядывает на кухню с крайне скептическим выражением лица. — Ты и в поезде влезал, а я еле утрамбовывался. — Ну сходи замерь. Не влезешь на диван, у меня ещё кресло раскладывается. Там точно выпрямишься. — Не, я в незнакомых местах один боюсь спать, поэтому ничего страшного, потерплю уж немного. – Он уходит в комнату, через минуту возвращается и довольно сообщает: – Влезаю. Весь! Он садится на табуретку, опирается подбородком на ладонь и смотрит Мирону в спину, пока он доливает чайник и ставит его греть. Потом мешает быстро макароны и садится напротив. Разглядывает Славу и думает, что он всё-таки очень красивый. — Ты надолго? — Вечером в воскресенье уезжаю. В пять. – Мирон кивает, а Слава договаривает: – Я вчера приехал вообще-то. Утром в полдевятого был во Владивостоке, так что не думал даже перед занятиями тебя встретить, а вечером пропустил как-то. — Не знаю, я примерно в это же время и вышел. — Я пару раз только к автомату с газировкой отходил. Жарко у вас тут. — Это в Хабаровске дожди начались, а у нас закончились уже, – улыбается Мирон, и Слава зеркалит его улыбку настолько широко, что рискует лопнуть. — Ты следил? — По радио ухо зацепило. — Да ладно, признайся. — Не выискивал специально, Слав, – качает головой Мирон и продолжает: – Но из головы тебя не мог выкинуть. Потухший было Слава снова сияет, как начищенный пятак, и ведёт носом. — У нас не горит ничего? — Блядь! – подскакивает Мирон и сдвигает кастрюлю с конфорки. – Макароны будут жареные немного. — Отлично, мои любимые. Они ужинают молча, но говорить и не хочется. Кажется, что даже думать не о чем. Если предыдущий месяц Мирон вспоминал Славу с завидной регулярностью, то сейчас вот он, сидит напротив него, обняв тарелку с макаронами, и не спеша жуёт. А потом моет обе тарелки и разливает чай, садится обратно, сдвигает немного в сторону чашку и придвигает к себе университетскую брошюру с номерами телефонов. Листает её зачем-то, а потом ахает и возмущается: — Ты мне наврал! – и Мирон даже вздрагивает. – У вас есть факультет автоматизации! — Знаю, – хмыкает он, расслабившись. – На слабó тебя взял. Чтобы ты точно никуда не делся. — Придурок, – закатывает глаза Слава и отодвигает брошюру, – куда бы я, по-твоему, делся? Думаешь, я зря по возвращении домой из справочника выписал телефоны всех владивостокских филиалов ленинградских вузов, а потом два дня под дверями сутки напролёт торчал, чтобы просто сбежать? — Ты же именно это сделать собирался, – напоминает Мирон с улыбкой, – когда сказал, что был рад меня видеть. Разве нет? — Я надеялся, что ты меня остановишь. — А если бы не остановил? Слава мнётся, возит пальцами по краю чашки, вздыхает и отвечает: — Уехал бы. У меня был твой телефон рабочий, но я зассал звонить. Вернее, звонил несколько раз, но заговорил, только когда женский голос услышал в трубке, – исправляется он. – Не хотел, чтобы ты меня по телефону отшил. Реакцию твою увидеть нужно было. Тет-а-тет. — Что было не так в моей реакции, раз ты чуть не сбежал, Слав? — Зассал, – повторяет он. – Я не думал даже, что наша встреча на меня такое впечатление произведёт. Пока за тобой бежал, думал, сдохну не добежав. — Как ты меня нашёл вообще? — Думаешь, во Владивостоке много ленинградских вузов, где заведующего кафедрой зовут Мирон Янович? – щурится Слава. – Внимание, открываю тайну: один. Понимаю, ты потрясён, но пришло время тебе узнать, что у тебя не самые распространённые имя и отчество. В отличие от фамилии, которую я, к счастью, не знал, пока не начал тебя искать. — Ты обзвонил все филиалы? – недоверчиво переспрашивает Мирон. — Все не успел. Знаешь, как это делается? Звонишь такой в ректорат, отвечает секретарь. Стараешься звучать максимально растерянно и говоришь: «Добрый день, а я могу с Мироном Яновичем пообщаться? Он говорил, можно смело в университет звонить, хотя я понимаю, что это странно, конечно...» В двух первых мне начали задавать вопросы. Спрашивали, кто такой Мирон Янович, что за преподаватель, какая кафедра, что за вопрос. А в третьем угукнули и спросили: «С Фёдоровым, да?» – и у меня чуть сердце не остановилось, еле выдавил это чёртово «да-да». Девушка мне номер кафедры нашла и продиктовала. И там уже я потом узнал, какие у тебя рабочие дни. На работе больным сказался, взял отгулы на четверг и пятницу. И вот. Приехал, – чуть тише заканчивает он. – Я только когда тебя увидел, понял, насколько мне страшно. Нахера я вообще приехал, что я должен тебе сказать, или вдруг ты меня забыл уже сто раз, ну, не забыл, но просто вдруг, понимаешь? — Не очень, если честно. — И что непонятно? – бурчит Слава. — За кого ты меня принимаешь, непонятно. — Так ты же мне сам не дал ни телефон, ни адрес... — Я и не знал ни того, ни другого, – напоминает Мирон. — И название университета не сказал! – настаивает Слава. – И у меня не спросил ничего – что я должен был думать? То есть пока я во Владивосток ехал, я знал, что думать. Ты просто решил, что мне не нужен, что жизнь мне сломаешь, что вообще это очень тяжело, ты же так старательно мне рассказывал об этом тогда в тамбуре, до самого Хабаровска вещал. А я попробовать хочу, Мирон. Свои шишки набить и знать, на чём я их набил, а не гадать, прав ты был или нет. Слава трогательный до мурашек. И говорит так наивно, но так искренне, что Мирона разрывает изнутри. Наверное, в буквальном смысле, потому что сердце колотится уже где-то в горле. У него инфаркт, может быть, и он сейчас умрёт, но умрёт точно счастливым. — Какой же ты глупый, Слава. — Ну что ж, тогда нам очень повезло, что умный ты, – язвит в ответ он. – Ведь это ты всё решил и на всё плюнул, чтобы убедиться, что твой попутчик совсем не случайный. Или подожди-ка... — Идиот. — Прекрати меня оскорблять, ну что ты за человек! У меня поезд только послезавтра, где я должен шляться все выходные, если сейчас встану и уйду? — Никуда ты не уйдёшь, – серьёзнеет Мирон и встаёт с табуретки, опережая Славу на долю секунды. – Куда собрался? — В ванную пойду, можно? – ехидничает Слава. – На улице жара, я весь день вдоль дороги ходил, потел и воняю как беспризорник. Дай полотенце. — Моим вытрись. — Ты даже не побрезгуешь? – качает головой Слава. – Честь тебе и хвала, мил человек. — Ты о какой брезгливости сейчас говоришь? Я тебя ебал уже, ты помнишь? Слава коротко скулит в ответ и сбегает в ванную, оставив Мирона стоять в дверях кухни в абсолютном непонимании. Что это было сейчас? Он встряхивает головой, сливает обратно в заварочный чайник нетронутый чай, ополаскивает кружки, идёт в комнату и смотрит на диван. После Славиной реакции непонятно даже, что ему разбирать – диван или кресло, что взбрело в голову. Как же тебя так угораздило, Мирон. Нормально ведь жил почти тридцать лет. Славу ждал, не иначе. Через пятнадцать минут он всё ещё торчит в ванной, хотя вода не льётся половину из этого времени. Мирон за это время успел разобрать диван, на всякий случай достать ещё одно одеяло и положить на кресло; посидеть и встать. Но терпение заканчивается, он выходит из комнаты и барабанит в дверь ванной. — Ты уснул или решил покончить с собой? — Другие варианты не принимаются? — Готов рассмотреть, когда откроешь дверь. Слава дёргает щеколду и толкает дверь, и Мирон заходит. Смотрит на него, обёрнутого в полотенце и сидящего на бортике ванны, и приваливается плечом к дверному косяку. — Если хочешь, я постелю на кресле. Или сам на нём лягу. — Нет, не хочу. — А что тогда? — Я внезапно подумал, что даже в своих фантазиях так далеко не заходил, и немного запаниковал, – кривенько улыбается Слава. – Чувство странное, и меньше всего мне сейчас хочется одному в ванной сидеть. И вообще не хочется, чтобы ты тут со мной возился. — Ты же полдня в поезде ехал не для того, чтобы херовых макарон поесть? – шутит Мирон и встаёт напротив Славы. – Страшно? — Не потому, о чём ты думаешь. — А о чём я думаю? — Ты думаешь, я трахаться с тобой боюсь. А я боюсь, что моих чувств на двоих может не хватить. Я очень много об этом думал все эти полтора месяца, правда, – Слава говорит быстро, слова толкают друг друга, и он едва проговаривает окончания, – но ведь да, если бы ты хотел, чтобы мы ещё увиделись, ты бы взял телефон? Или сказал бы название университета? А сейчас просто думаешь, как от меня избавиться, и не понимаешь, зачем я приехал вообще. Ты, может, о тишине мечтал, или девушку завёл, а я тут... Мирон даже договорить не даёт – целует. Он давно преподаёт и много разной чуши слышал от студентов, но Слава сейчас бьёт все рекорды гениальности, а Мирон не железный. Мелькает где-то на задворках сознания мысль о том, что с теми же чувствами Слава слушал его в тамбуре; возможно, и поцеловал потому же. Но сейчас они дома одни, и мешать больше некому. Ну, разве что Славиным мыслям, но Мирон очень надеется, что с этим-то уж он справится. — Ты слишком много думаешь, когда всё можно просто обсудить, – негромко говорит он Славе в губы. — Чья бы корова мычала. Мирон целует увереннее, и Слава чуть не падает в ванну – вовремя успевает схватиться за его плечи. Непривычно смотрит снизу вверх и предлагает: — Пошли в комнату? — Хуйню пороть не будешь больше? – спрашивает в ответ Мирон, удерживая Славу сзади за шею. – Нихера не возбуждает. — Да ладно? – ухмыляется Слава. – Ты носишь пистолет в рабочих брюках, ковбой? Мирон ржёт и за плечо дёргает его на себя, якобы случайно задевает полотенце, и Слава смотрит на него с возмущением. — Я всё понимаю, но твоих фетишей я не понимаю. Ты всё ещё в брюках и рубашке, а я в чём мать родила. Мирон пожимает плечами, расстёгивает и снимает рубашку, стягивает брюки и оставляет всё в ванной. — Так сойдёт? — Никогда раньше не видел, чтобы люди трахались в трусах. — Мне и рубашку с брюками не обязательно было снимать, чтобы заставить тебя кончить, Слав. — Бравировать опытом нечестно! — Неопытностью тем более. — Как приятно опять с тобой переругиваться, – широко лыбится Слава и выходит из ванной первым. Пока Мирон проверяет, заперли ли они входную дверь, и выключает везде свет, Слава успевает вытянуться на диване, раскинувшись голой звёздочкой. Выглядит абсолютно довольным, и Мирон даже залипает, стоя в дверях, и свет гасит очень нехотя. — И вот нахера ты это сделал? – спрашивает Слава из темноты, к которой у Мирона ещё не привыкли глаза. — Оставить? – удивляется он. — Естественно, – фыркает Слава. – Что я должен увидеть в темноте? Как меня нагибает чёрная тень? Может, в другой раз как-нибудь, когда я устану на тебя смотреть, а пока хочу тебя видеть. Ненавижу в темноте и под одеялом трахаться, если честно, – бесхитростно добавляет он, и у Мирона всё сводит внутри. Что за очаровательное бесстыдство и как можно совмещать его с такой же очаровательной наивностью? Он зажигает наполовину свет и идёт к кровати; Слава переворачивается на живот, Мирон приближается в один шаг и поворачивает его обратно. — А ну цыц! — На здрасьте, блядь, – ворчит Слава, разглядывая его из-под ресниц, – ты чего там? — Раз уж я впервые собираюсь ебать тебя на нормальной кровати, рот закрой и подчиняйся. — Часть с «подчиняйся» мне очень нравится, а с закрытым ртом – нет. Я стонать с закрытым ртом не умею, – давит на больное он, и давит, судя по лицу, вполне сознательно. — Ну ты и сука, конечно, – отдаёт ему должное Мирон и, сняв трусы, садится на его бёдра чуть выше коленей. — Зрелище впечатляет, – оценивает Слава. – Подрочим на брудершафт и баиньки? — Если бы ты знал, как нелегко принять тебя таким, какой ты есть. — А тебя? – возмущается он и поднимается на локтях. – Серьёзно, блядь, Мирон! Лежу под тобой раскинутый, со стоящим хером, а ты с таким же меня оседлал и ведёшь светские беседы, ты нормальный вообще? Я не каждый день с мужиками ебусь, чтобы принимать это за норму и не мечтать сейчас залезть под одеяло и закрыть глаза и уши! Где твоё понимание вообще? Кончилось, пока мы в Хабаровске стояли? — Тише, – успокаивает Мирон, толкая его в грудь и наклоняясь следом, – я тебя понял. — Да что ты там по-о-о-о... о, вот так очень хоро-о-о... шо, да, – еле слышно говорит он, когда Мирон поднимается выше и трётся своим членом об его, а потом находит второй способ Славу заткнуть, куда более очевидный, и целует. Слава до поцелуев жадный, отвечает с пылом, прикусывает губы и сразу впускает в рот язык; разочарованно всхлипывает, когда Мирон стекает поцелуями на подбородок, шею и грудь; недовольно зажимается, когда на пробу обводит языком соски, и вздрагивает, когда Мирон языком скользит сначала к пупку, а потом ниже. Когда Мирон вбирает в рот головку Славиного члена, Слава застывает, а потом опять поднимается на локтях и, еле дыша и глядя совершенно осоловевшим взглядом, спрашивает: — Тебе не противно? Мирон вместо ответа закатывает глаза и насаживается чуть глубже, Слава падает обратно на кровать и больше не задаёт никаких глупых вопросов, мечется только из стороны в сторону и шумно дышит сквозь зубы. И низко, гортанно стонет, когда Мирон вставляет первый смазанный палец. — Бля... дь, – сглотнув, шепчет Слава, выгибается навстречу и съезжает по простыне, – очень те... бя много. Везде. Мирон на мгновение пропускает его в горло и глотает – Славу дёргает так мощно, что вторую руку приходится успокаивающе положить ему на грудь, и он тут же вцепляется в неё пальцами. Больно вцепляется, Мирон даже морщится, но тут же немного ослабляет хватку. Второй палец он принимает легко, лишний раз напоминая про это абсолютное доверие, которое к Мирону испытывает, а с третьим возникают сложности. Мирон выпускает изо рта член и подтягивается повыше, заглядывая Славе в лицо. — Больно? — Неприятно, – отвечает он, не открыв зажмуренных глаз, и Мирон кивает. — Давай тогда по-другому. Он подкладывает ему под поясницу подушку, берёт ещё вазелина, длинно целует Славу и, с огромным трудом найдя в себе остатки терпения, входит. Слава поворачивает набок голову, уворачиваясь от губ, и ровно, глубоко дышит носом. Мирон расслабляет как может – губами по груди и шее, рукой на члене; шепчет что-то, сам не понимая что, и едва сдерживается, когда Слава осторожно подаёт задом навстречу. Он очень старается быть аккуратным и никак не может оторвать взгляда от Славиного лица – раскрасневшийся, с прилипшей ко влажному лбу чёлкой и искусанными губами, он выглядит ещё красивее, чем обычно. Как хорошо, что он разрешил оставить свет: такую картину Мирон бы никогда перед собой не представил. А если бы представил – позорно кончил бы сию секунду. Впрочем, его и так особенно надолго не хватает, но им обоим этого достаточно.* * *
Они почти не вылезают из постели все выходные. И нет, не трахаются сутки напролёт: они в ней и едят, и смотрят телевизор, и много разговаривают. Слава рассказывает, как хотел узнать у него название универа, но постеснялся, потому что не хотел навязываться; Мирон – что запомнил где-то вскользь упомянутую в разговоре с соседкой фамилию, и Слава довольно хмыкает. — Я её специально для тебя сказал. — Ты серьёзно? – удивляется Мирон. — Естественно. Я ей тогда про зачёт какой-то рассказывал, легко бы опустил в пересказе обращение «господин Машнов», но подумал, что дам тебе шанс. Мирон смеётся и вместе с этим умиляется, ловя себя на том, что внезапно слишком много всего чувствует к своему когда-то случайному попутчику. Хотя случайным назвать Славу язык больше не поворачивается. Засыпать со Славой ему тоже нравится. Он без лишних выебонов соглашается спать у стенки и постоянно жмётся к Мирону, закидывая на него то руку, то ногу, то руку и ногу, но впервые в жизни это не раздражает. Он чувствует себя совершенно очарованным, и это страшно, если быть честным. А с другой стороны, что в этой жизни не страшно?* * *
Воскресенье наступает слишком быстро. Они обедают Славой же сваренным куриным супом, когда он предлагает: — Приезжай в Хабаровск, а? Я город тебе покажу. — Владивосток мы вообще не посмотрели, – напоминает Мирон, и Слава пожимает плечами. — В другой раз. Хабаровск красивый очень, и Амур тоже, а на другой стороне Китай. — Хорошо, – соглашается Мирон, потому что в принципе даже не предполагает, как он может отказать Славе. А главное – зачем. — Правда приедешь? — Поеду тебя на вокзал провожать – билет куплю, – обещает он. – Чтобы ты сразу знал, когда меня встречать. Улыбку счастливее Славиной Мирон не видел за тридцать лет жизни ни разу. Мирон и себя за те же годы счастливее никогда не ощущал.