Я живу, как кукушка в часах, Не завидую птицам в лесах. Заведут — и кукую. Знаешь, долю такую Лишь врагу Пожелать я могу.
(Анна Ахматова)
До выхода на сцену оставалось меньше часа. В сценическом костюме, в гриме, она сидела, кутаясь в плед, у камина. Лицо выражало такую отрешенность, что, казалось, вытащить ее из тяжелых раздумий ничто не в силах. Она думала. Думала о своей семье, о той неизвестности, которая окутала ее с первых дней войны, о своей роли — нет, не на сцене, в жизни, и о той тяжелой миссии, которую свалили на нее несколько недель назад. Все эти вязкие тяжелые раздумья точно съедали маленькую, хрупкую, еще юную девушку изнутри. За два долгих мучительных года, что шла ненавистная война, она повзрослела, как ей казалось на целую тысячу лет. Раздался стук. Девушка вздрогнула, но не обернулась. В гримерку заскочила Сабрина, совсем юная, легкомысленная особа. Она поставила на столик большую корзину алых роз, комната сразу наполнилась их легким ароматом. — Мари, твоим воздыхателям уже не терпится тебя увидеть, — весело, беззаботно и с легкой ноткой зависти сказала молодая танцовщица. — Благодарю, — тихо и учтиво ответила девушка. Она снова оказалась в своих мыслях. Мари… Ей казалось, ненавидит это имя. Во-первых, оно напоминало ей о младшей сестренке, оставшейся на Родине с матерью. О ее судьбе девушка уже два года не знала ничего. От этого ей становилось страшно, больно и пусто. Во-вторых, произнесенное на французский манер, это имя казалось необыкновенно глупым, лишенным какого-либо смысла. Впрочем как и все это треклятое кабаре. Нет, она еще помнит как звали ее родители. Но вот уже почти год она вынуждена притворятся поверженной легкомысленной француженкой и каждый вечер развлекать ненавистную публику. Будучи любимицей у здешних завсегдатаев, она умело собирала свежую информацию о перестановках в фашистском тылу, часто пьяные разгоряченные генералы в оживленном споре могли выронить сведения, в которых нуждалась советская разведка. За умение присутствовать, но быть незаметной, сохранять бесстрастность и внешнюю незаинтересованность она получила агентурный псевдоним — Ласточка. Это соответствовало ей и внешне — утонченные аристократичные черты лица, походка парящая — точно летящая, движения рук легкие, подобные взмаху птичьего крыла. Девушке самой нравилось ее прозвище — от него веяло воспоминаниями из детства. Во всей той мерзости, в которую ей ежедневно приходилось нырять с головой, это было единственной отдушиной. Она помнила, как в детстве, когда родители отправляли ее на лето в деревню, любила прятаться на чердаке в сарае, где дед каждый год устраивал сеновал. Как раз в конце лета сено было свежим, особенно ароматным и мягким. Запах сена у нее почему-то всегда ассоциировался со свободой. Там она встречала рассветы. Ночью, пока бабушка с дедом спали, она тихо пробиралась к сараю, в темноте находила стремянку и по этой узкой неудобной лестнице карабкалась на чердак. Весь этот сложный для маленькой девочки путь она проделывала только для одного — над окном, под самой крышей, свили гнездо ласточки. Проворные неугомонные вестники лета возвращались туда из года в год. Она любила наблюдать за тем, как эти птицы встречают рассвет, как кормят птенцов, как сменяют друг друга птички-родители, и как повзрослевшие птенцы любят высовывать из гнезда свои любопытные головки. Даже сейчас эти воспоминания грели душу, она улыбалась. Улыбалась невинно и по-детски, но со взрослой тяжестью принятых решений и болью от их последствий в глазах… Теперь она знала наверняка — той невинной девочкой ей больше не стать. Беззаботность больше никогда не сможет безнаказанно жить в ее голове. Руки уже были испачканы кровью. Хотя она и говорила себе, что на войне все средства хороши, уверяла себя в том, что ее главная задача — помощь Родине в столь тяжелый час, ей все равно трудно было принять всю низость шпионских игр. Теперь, когда перед ней стояла новая задача, девушка знала, едва ли она окажется лучше старой. Сейчас ей было достаточно пофлиртовать со старыми генералами, тащиться к ним в постель для поддержания видимости благородной особы было запрещено. А потому ночами она была предоставлена сама себе, и имела возможность хоть на пару часов снять надоевшую до боли маску. Однако она прекрасно понимала, хоть того и не озвучили: ее новое задание предполагает именно «любовную связь». Ее новой задачей был штандартенфюрер, вхожий в высшие военные круги, часто присутствующий на всех важных собраниях. Ей нужно было получить доступ к его бумагам. Причем службы интересовал не какой-то конкретный документ — нет, для неё это было бы слишком просто, ей нужно будет долгое время передавать отчеты из его кабинета. Безусловно, она понимала, единственный вариант — стать его любовницей. Девушка уже ознакомилась с предоставленным ей психологическим портретом военного. Из него она поняла, что этот человек не падок на юбки. Это означало, что ей нужно покорить его сердце, показаться иной, отличной от танцовщиц на сцене. Вроде у неё и была такая репутация, только от чего-то она подозревала, что на красивые глаза и заумные речи этот немец не поведётся. Также она знала — по увеселительным заведениям этот человек не ходит и то, что он появится тут сегодня, вовсе не означает, что придет снова. Поэтому ей нужно обязательно быть ему представленной. Она даже не знала, как ей действовать в дальнейшем. Кинуться ему на шею, потом сказать, что это любовь с первого взгляда, было глупо. Она знала, что его внешность не самая привлекательная. Девушка успела мельком увидеть фото в досье — его лицо было покрыто шрамами после ранения, одна сторона похожа на лист мятой бумаги. Ей это показалось отвратительным, но выбора у неё не было. В комнату постучали. — Мадемуазель Мари, ваш выход, — произнёс хозяин сего «замечательного» заведения. Ворчливый, заносчивый старикашка, занудного общества которого старались избегать даже гости. Девушка медленно встала, натянула на лицо обворожительную улыбку и, плавно качая бёдрами, поплыла на сцену. Публика встретила ее рукоплесканием, кто-то выкрикивал ее имя, кто-то в галантном джентльменском жесте поднимал за нее бокал. Однако это все было не важно. Девушка пробежала по залу глазами и пришла в ужас, ни одного человека со шрамами на лице в зале не было. Она запела. Когда ее вторая песня стала подходить к концу, в зал вошёл тот самый немец. Он поднялся на балкон и сел за столик к самым важным гостям. Вид у него был безумно скучающим, как-будто не нравилось все происходящее здесь, его внимание было приковано скорее к посетителям кабаре, чем к сцене. Внимательный взгляд долго скользил по залу в поиске, вероятно, знакомых лиц, как вдруг мужчина соизволил взглянуть на сцену. Его глаза встретились с глазами певицы. Девушка на мгновение замерла, тяжелый холодный взгляд будто сбил ее с ног. Она вынужденно отвела взор и, с трудом сохраняя хладнокровие, закончила выступление. В зале раздались аплодисменты, выкрики «Браво!», часть гостей вручала девушке цветы. Одним из зрителей, подошедших к сцене, был бригаденфюрер с того самого столика, за который села ее цель. Этот человек был давним ее воздыхателем, он оказывал девушке различные знаки внимания, дарил цветы, парфюм. — Несравненная Мари, не откажите нам в своем милом обществе! — вручая девушке цветы, просил мужчина. Ласточка подняла глаза к этому столику. Все мужчины приветственно улыбались ей, все, кроме него. Она опять вздрогнула от вида этих холодных глаз. Но, быстро придя в себя, ответила: — Вильгельм, как я смею вам отказать? Только зайду в гримерку, и до конца вечера я ваша, — с лисьей улыбкой проворковала девушка. Ее всегда поражала лицемерность людей, сидевших в зале, — с ней они играли в джентльменов, галантничали, а вот других девушек позволяли себе лапать. Порой, сильно перебрав своего обожаемого шнапса, они могли делать это даже у нее на глазах, а на следующий вечер как ни в чем не бывало снова становились «джентльменами». При этом большая часть этих мужчин даже не утруждалась снимать с себя обручальных колец. Не менее их Ласточке были отвратительны и эти девушки. Как говорят: «Сучка не захочет, кобель не вскочит». Танцовщицы сами буквально прыгали им на колени: кто-то ради дополнительного заработка, а кто-то в поисках влиятельного покровителя.***
Девушка шла в гримерку. Мысли ненавистным ульем роились у нее в голове. Она никак не могла забыть этот леденящий душу взгляд, в нем не выражалась ни восторга, ни презрения, ни какого-либо иного намека на эмоции. Абсолютный холод. От этого становилось страшно, даже жутко. Но провалить задание из-за предрассудков она не собиралась. На минуту закрыла глаза, собралась с мыслями. Теперь, когда паника отступила, Ласточка осознала, что этот человек не терпит легкомыслия. Значит, необходимо выглядеть иначе. Девушка надела строгое черное платье с глубоким, но еще не вульгарным вырезом. Собрала волосы, смыла сценический макияж и лишь слегка подкрасила ресницы. Ее выбор пал на дорогой и тяжелый парфюм. Она вспомнила и про серебряное колье с жемчугом — подарок одного из многочисленных воздыхателей, имя которого она, наверное, даже и не припомнит. Девушка посмотрела на себя в зеркало и решила добавить к образу красную матовую помаду, далее — убедилась в совершенстве своей «брони», опять на минуту прикрыла глаза и направилась в зал. Говорят, нападение — лучшая защита. Что ж, возможно, в этом образе ей станет легче выносить этот взгляд.***
За столиком, к которому она направлялась, сидели пять нацистских офицеров. Первый — бригадефюрер Вильгельм был, пожалуй, самым главным воздыхателем Мадемуазель Мари, он даже осмелился предложить ей стать его постоянной любовницей, обещал огромное содержание и пару раз открыто признавался в чувствах. Девушке он казался симпатичным: высокий, голубоглазый, внешне ему было чуть больше 30 — достаточно молодой для своего звания. Ласточке было легко с ним в общении, это был тот человек, который спасал беседу в неловкой ситуации. Как агент, она умело пользовалась его открытостью в разговорах. Но больше всего в этом человеке она ценила то, что он никогда не поддерживал разговоры о превосходстве арийской расы и еврейской подлости. Слева от Вильгельма сидел оберфюрер Отто, вот он-то постоянно и начинал эти разговоры, пару раз даже пытался уколоть Мари тем, что ее кровь «не такая арийская, как хотелось бы». Этот человек был неприятен как внешне, так и в разговорах. На удивление, он был глуп и не в меру болтлив, именно этот чистокровный ариец чаще всех выдавал нужную Ласточке информацию. Рядом с ним сидел группенфюрер Гейнц. Это был человек средних лет, достаточно серьезный на вид, молчаливый и угрюмый. Но стоило ему слегка выпить, как он превращался в весельчака и дебошира. Так же с ними за столом сидел оберфюрер Мартин. С виду очень даже безобидный, он представлял для Ласточки наибольшую опасность. Этот человек занимался выявлением иностранной агентуры. Выглядел он всегда напряженным, ищущим подвоха. Но была у него одна слабость — Мартин очень любил хвастаться своими успехами. Он никогда не упускал случая рассказать про то, как в очередной раз перехитрил какого-нибудь шпиона. Однако больше всего внимания в этих рассказах уделялось допросам с пристрастием. Ласточке было жутко слушать про ожесточенные пытки и знать, что в случае, если выйдут на ее связиста, обеспечивающих агентов, или же сама она допустит ошибку, этот ужас ждет и ее. Конечно, под впечатлением от этих рассказов, а также той нездоровой улыбки, с которой вещал о своих успехах этот оберфюрер, она уже сумела достать для себя цианид. Но этот человек был ей полезен: через него она могла разузнать методы работы гестапо, понять их приемы и уловки. За такие сведения разведка была благодарна ей ничуть не меньше, чем за информацию о намечающихся перегруппировках войск. В ее работе было важно запоминать каждую мелочь, иногда одно, казалось бы, пустое предложение давало разведке намек на направление фронта, в котором будет нанесен следующий удар. Однако ее сведения считались общими, они лишь давали ориентир на дальнейшую работу. После получения такого рода информации, разведка задействовала уже других агентов, чей круг работы был гораздо уже и включал, как правило, одно-два подразделения определенного ведомства или же конкретную личность. Теперь же ей предстояло перейти в статус такого агента. И хотя это и считалось своеобразным повышением, рада ему Ласточка не была. Пятым офицером как раз и был тот самый Николаус, который теперь был ее задачей. Пока ей про него предоставили мало сведений, по сути, ознакомили только с его психологическим портретом. Нетипичный для разведки вариант действий, вероятно, ставка была на то, что Ласточка для правдоподобности узнает про него в ходе личной беседы. Итак, офицеры привстали, увидев подходящую Мадемуазель Мари. Девушка вежливо улыбнулась. Она казалась беззаботной, но в ее голове уже строился план дальнейших действий. Ей было важно сесть рядом с этим Николаусом, иначе — провал. К ее удаче, он расположился рядом с Вильгельмом, который как всегда захочет видеть Мари рядом с собой. Однако по другую сторону от него сидел ненавистный Отто. Значит, нужно, чтобы стул ей поставили слева от Вильгельма. Она подошла к столику, рядом уже замелькал официант со стулом. — Мадемуазель, рады увидеть вас! Вы сегодня вновь поразили нас своим голосом. Вы необыкновенно талантливы! — поприветствовал оберфюрер Мартин. — Мартин, болван! Наша Мари и без тебя знает об исключительности своего таланта. Лучше бы заметил ее платье. Вы, Мари, в черном смотритесь, как дорогой бриллиант! — своеобразный комплимент от уже опьяневшего Отто. Собственно и сам оберфюрер человек своеобразный, грубый, иногда невежественный. Все уже привыкли к его манерам. Мари рассмеялась: — Благодарю за ваши комплименты. Вы заставляете меня чувствовать себя исключительной. — Дорогая, не скромничайте! Вы более чем достойны высших похвал, — в диалог включился Гейнц. Ласточка ненавидела эти комплименты, считала их лестью, ведь она прекрасно знала, что конечная цель каждого из них — затащить ее в постель. Однако сейчас, не теряя бдительности, она мило улыбалась. Стул поставили между Вильгельмом и Отто, однако она уже знала как будет действовать. — Мари, прошу! — Вильгельм по-джентельменски отодвинул перед ней стул. — Благодарю! Только не разрешите ли вы мне пересесть чуть дальше от окна. Я очень боюсь сквозняков. Разумеется, бригаденфюрер не захотел лишить себя ее внимания, и потому так же галантно переставил стул по другую сторону от себя. — Все для вас, моя дорогая! Мари села, Вильгельм скомандовал официанту принести для нее шампанское. — Разрешите представить нашего друга! Штандартенфюрер Клаус Ягер — один из гениев танковых войск, — заговорил Гейнц. — Мадемуазель, рад познакомиться с вами, — офицер поцеловал ее руку. Мари же краем глаза заметила, как злобно смотрел на это Вильгельм. Сейчас она задумалась, как бы он не стал ее проблемой в дальнейшем. — Думаю, вы уже достаточно наслышаны про меня. Приятно быть вам представленной, — девушка мягко улыбнулась, стараясь смотреть ему в глаза. Ей нужно было зацепить его, но он не похож на кретинов, теряющих голову от женских уловок. Ягер хотел что-то ответить, но Гейнц перебил его: — Клаус попал к нам после ранения на восточном фронте. Теперь его ждет повышение: Геринг хочет доверить ему подготовку нового поколения танкистов. — Штандартенфюрер, разрешите вас поздравить. За вас! — девушка подняла бокал, остальные поддержали тост. — Замечу, наши танковые войска лучшие! Лучшие танкисты, лучшие летчики, лучшая нация. За Великую Германию! За нашего Фюрера! — провопил во все горло уже изрядно пьяный Отто. Все встали, вытянули руку в этом ненавистном жесте. Ласточке, казалось, что если бы она могла, она бы… Да, впрочем и не важно, она все равно ничего не могла. От такого громкого патриотичного тоста, казалось, оживилось все кабаре. В шумной суматохе никто и не заметил адъютанта Вильгельма. Он что-то тихо ему сказал, бригадефюрер недовольно хмыкнул. — К сожалению, на сегодня вынужден вас покинуть. Ласточка изобразила испуганный взгляд, остальные смотрели на офицера вопросительно и заинтересованно. — Учения, — кратко пояснил он. Вильгельм подошёл к Мари и, пародируя действия Ягера, не имея до того сей привычки, осторожно поцеловал ее руку. Далее события развивались весьма скучно, Гейнц и Мартин спорили относительно политики, периодически Ягер принимал участие в их беседе, пьяный Отто фактически спал у себя в тарелке. Ласточке было скучно, она не знала, о чем ей заговорить с Клаусом. Девушка была уверена, что кроме танков и военных манёвров его ничего не интересует. Но ей нужно было начать разговор. — Клаус, я заметила, вас совершенно не интересует происходящее на сцене, однако вы у нас, скорее всего, бываете не часто. Неужели здесь и правда так дурно выступают? — Ласточка говорила это в непривычной для себя манере. Нет, она не стремилась выглядеть наивной, она давно выбрала образ утонченной аристократичной особы, однако с этим человеком девушка играла светскую львицу. Ягер посмотрел на нее задумчиво, потом мягко усмехнулся: — Вы давно смотрели на меня так, словно хотели что-то спросить, но не решались. Это и правда то, что вас интересует? Девушка улыбнулась и кивнула. Ей опять стало не по себе от этого человека. Он очень умело прочитал ее эмоции, это давало повод быть с ним еще более аккуратной. — Что ж… Я боюсь, вы неправильно меня поймете. Это дело, если можно так выразиться, моей философии. Я не считаю подобного рода развлечения стоящими внимания. Согласитесь, танцовщицы на сцене выглядят глупо, я бы сказал, нелепо? — Да, с этим я поспорить не могу, да и не хочу. Мне, признаться, всегда было тошно смотреть на эти кривляния. Но неужели вы заметили только их? Клаус изогнул бровь: — Нет, вы несомненно очень талантливы. Ваш голос это, пожалуй, единственное из-за чего я не буду жалеть, что пришел сюда. Но если вам противны эти, как вы выразились, кривляния, зачем же вы губите здесь свой талант? — Вам легко судить… — девушка грустно усмехнулась. — Разве у меня есть выбор? Девушке не арийского происхождения закрыта дорога в оперу или что-то более-менее стоящее. — Тем не менее, вы достойны большего. Повисла неловкая тишина. Но Ласточка решила пойти дальше. — Клаус, вы сказали, что оценили мой талант. Но во время моего выступления… Вы лишь раз подняли на меня глаза. — Уж поверьте, если бы я не оценил ваш талант, я бы ни разу не поднял на вас глаз. Поймите — я солдат, мне не важны эмоции. Все это время в их разговор не вмешивался никто. Однако тут пьяный Отто поднял голову со стола, резко вскочил со стула и завопил на все кабаре: — Мааариии! Вы обязаны сегодня поехать со мной! Все, все девки низкого происхождения должны ублажать наших офицеров по первому требованию!!! В кабаре повисла тишина. Такие высказывания относительно других девушек выглядели бы скорее, как тост. Но Мадемуазель Мари казалась всем особой высшего общества и воспринималась фактически наравне, и потому слово «девка» в одном контексте с ней было шокирующим для всех. Звенящую тишину прервал Гейнц: — Отто, пьяная свинья, ты уже достаточно нажрался! Мартин же резко дернул Отто за руку, заставив его сесть на место. В то время Гейнц махнул официантам, они помогли вывести оберфюрера из зала, сам же группенфюрер отправился дать указания водителю. За столом повисла неловкость. Клаус изучал реакцию Мари, он не мог найти нужных слов. Мартин же, поджав губы, уставился в пол. Девушка действительно чувствовала себя униженной, оскорбленной, она была в ступоре и не знала как действовать дальше. Ей нельзя было упускать из виду внимательность Ягера, он не мог не подчеркнуть тонкость ее натуры. Продолжить вечер, как ни в чем не бывало, было бы странно. Потому девушка молча встала из-за стола и медленно, все так же покачивая бедрами, покинула зал и направилась в гримерку. Если она хотя немного поняла личность Ягера — он был как раз тем человеком, который не любил незаконченные разговоры. К тому же, во время их беседы, она заметила заинтересованность в его глазах. Возможно, даже лучше, что так произошло. Ласточка не сомневалась, что смогла зацепить его. Он обязательно захочет увидеть ее вновь.***
Придя в гримерку, девушка боролась с нахлынувшей волной слез. Она впервые в жизни почувствовала себя никем — бесправным пустым местом, с которым каждый мог делать, что захочет. Ведь другие девушки давно привыкли «ублажать по первому требованию», Мари всегда осуждала их, а сейчас она впервые задумалась, что выбора у них действительно не было. Ласточке стало не по себе — она всегда считала себя чем-то большим, ставила себя выше остальных девушек, а тут ей пришлось осознать — если внутри она не такая, как остальные, ее положение мало отличалось от других. Да, она была агентом разведки, но, несмотря на это, выражать своей волю в кабаре она могла лишь потому, что посетителей это увлекало. Девушка попыталась успокоить себя тем, что ее миссия в кабаре фактически закончилась. Однако злой рассудок так не вовремя напоминал, что положение любовницы едва ли сделает ее более значимой. Девушка решила прервать поток тяготящих мыслей. Она сняла колье и, все еще не имея контроля над своими эмоциями, швырнула его куда-то в угол комнаты. Резко выдохнув, Ласточка принялась распускать прическу, как вдруг дверь гримерки с силой распахнулась. На пороге стоял тот самый занудный старикашка, его лицо было красным от злости, а глаза нервно бегали по комнате. Увидев девушку, он резко подскочил к ней и заорал: — Что ты себе позволяешь?! Тебе дозволили сесть к самым влиятельным гостям, а ты решаешь просто встать и уйти. Не понравилось, что тебя девкой назвали? — он резко схватил Мари за волосы и, не обращая внимание на ее вскрик, с силой прижал ее лицом к зеркалу. — Ну и кто ты, если не девка? Нравится быть в высших кругах? Не смей забывать, что ты такая же инвестиция в мой капитал, как и все остальные! Одной рукой прижимая девушку к зеркалу, другой он принялся расстегивать застежку на ее платье. Однако тугая молния не поддавалась, тогда он ухватился за платье двумя руками и резко дернул. Мари в этот момент попыталась вырваться, однако он успел перехватить ее и опять прижал к зеркалу, перегнув при этом через туалетный столик. — Пустите! — испуганно вскрикнула девушка. — Пора преподать тебе урок хороших манер. Давно пора. Мадемуазель Мари, надеюсь услышать ваш прекрасный голос совсем с других нот! — последняя фраза была для девушки болезненной насмешкой. Теперь, когда это ничтожество навалилось на нее всем телом, она не имела ни малейшей возможности вырваться. Он же резко стянул с нее платье, отшвырнув его куда подальше, и принялся лапать ее за грудь. Девушка в панике, будучи прижатой к зеркалу, не видя своих рук, принялась искать что-то тяжелое на туалетном столике. Под руку, как назло, попадались только флаконы с духами. Однако старикан заметил ее действия, он развернул ее к себе лицом и дал пощечину с такой силой, что девушка упала обратно на туалетный столик. — Жалкая шлюха! — со злостью выплюнул он. Он порвал и, так же как и платье, куда-то отбросил ее трусики. Его шершавая рука грубыми движениями принялась изучать ее там, дряблые корявые пальцы проникали внутрь. Все эти движения сопровождались его частыми тяжелыми вздохами, он то ли пыхтел, то ли всхрюкивал как свинья. Девушка предприняла отчаянную попытку вырваться, однако оказалась еще сильнее, до боли в бедрах прижата к столу. Она уже почувствовала, как он пытается пристроить свой напряженный член. Как вдруг давящая тяжесть исчезла. Девушка обернулась и увидела валявшегося на полу насильника, над ним стоял тот самый Ягер. — Штандартенфюрер, вы сошли с ума? Вы хоть знаете, кто мои покровители? — Фактически завизжал старикан. — С одной их частью я только что пил шнапс, с другой — выпью завтра на приеме у обергруппенфюрера Бергера, — звеняще холодным, спокойным голосом ответил Ягер. — Уважаемый, ну к чему нам эти разборки? Если вы хотите отыметь ее, то я с удовольствием поделюсь. Клаус тяжелым ботинком придавил член владельца кабаре, так, что тот вскрикнул как свинья, затем Ягер наклонился к его лицу и так же холодно сказал: — Убирайтесь отсюда прочь. И не попадайтесь мне сегодня на глаза. Как только Ягер убрал ногу, старикан выскочил из гримерки, на ходу натягивая штаны. Клаус же подошел к Мари, он провел рукой по разбитой губе и только потом заметил, как девушка дрожит. Она смотрела на него испугано, слезы сгоняли с ее лица размазанную тушь, а своими аккуратными маленькими ручками девушка пыталась прикрыть постыдную ей наготу. Клаус догадался, что она боялась его дальнейших действий. Он отошел от нее, пробежался глазами по комнате в поиске одежды, но увидел лишь глупые нарядные сценические платья, а также ее разорванное черное платье и нижнее белье. Он снял с себя китель и протянул его ей. Девушка, очевидно, была в шоке и реагировала на все по-своему, она лишь подняла на него глаза и, то ли не имея контроля над своими действиями, то ли все еще боясь его намерений, отшатнулась куда-то назад, уперевшись в туалетный столик. Клаус подошел к ней и накинул китель ей на плечи, девушка буквально согнулась под его тяжестью. Тут он заметил плед, которым было накрыто кресло, и резко сдернул его. Далее закутал Мари в этот плед, подхватил ее на руки. — Я же говорил, вы достойны большего. Вам не место здесь, — с этими словами он направился прочь из кабаре.***
— Старик оплачивает ваше жилье? — усадив ее в машину, спросил Ягер. Однако девушка не ответила, как будто не слышала его, взгляд был направлен в пустоту. Клаус осторожно развернул ее лицо к себе, она вновь отшатнулась, однако он аккуратно погладил по щеке и тогда заметил, что ее взгляд сфокусирован именно на нем. — Мари, дорогая, прошу вас, ответьте, старику известно, где вы живете? — Да, — тихое, почти беззвучное. Клаусу показалось, что он скорее прочитал его по губам, чем услышал. — Тогда переночуете у меня. Не стоит бояться, даю слово — я не стану поступать с вами подобным образом.***
Машина остановилась около особняка. В доме не горели окна, на улице было пугающе тихо. Клаус обошел машину и хотел было взять Мари на руки, но та сама вышла из машины. Мужчина открыл перед девушкой входную домашнюю дверь, она неуверенно зашла внутрь. В доме было темно, но с коридора Ласточка смогла увидеть горящий, вероятно, в гостиной камин. Девушка медленно направилась к нему, ее движения заторможенные, она все еще прибывала в шоке. Перед ней открылась просторная комната, напротив камина стояли диван и широкое кресло, перед ними небольшой столик, на котором лежало множество газет. Уют комнате придавали темная, резная деревянная лестница и несколько искусно выделанных волчьих шкур, хаотично лежавших около камина. Вся обстановка указывала на то, что здесь было излюбленное место хозяина дома. Ласточка потеряно подошла к дивану и, постояв с минуту, она буквально рухнула на него. Ягер поднялся на второй этаж, принес девушке свою рубашку и теплый плед, и аккуратно положил их рядом с ней. Она поспешила скинуть с себя плед из кабаре, фактически со вскриком швырнув его подальше от себя: настолько были свежи ощущения. Клаус укутал ее в свой домашний плед, сел рядом с ней, помолчал с минуту, а потом взял ее руки и тихим, но уверенным голосом произнес: — Мари, примите ванну. Возможно, вода сможет смыть ваши тревоги. Девушка сама не знала, сколько времени она провела в ванной. Когда только легла в ванну, вода была обжигающе горячей, сейчас же ее знобило от холода. Ласточка пыталась сосредоточиться на своем задании. С одной стороны, этот ужасный случай сыграл ей на руку как нельзя лучше, ведь девушка прекрасно понимала, что при другом раскладе, чтобы не вызвать у Ягера подозрений и не казаться ему легкодоступной, она оказалась бы у него дома не раньше чем через неделю. Сейчас же миссия была почти что у нее в кармане. Но с другой стороны Мари была подавлена, растоптана, ее защитный панцирь точно треснул на тысячу мелких частей, она чувствовала себя беззащитной. Однако прекрасно понимала, что за человек рядом с ней. Пусть сейчас он пришел ей на помощь, но слабостей Ягер не терпит, значит, ей необходимо срочно привести себя в порядок, иначе потеряет к ней интерес. Ласточка наконец-то заставила себя взять в руки мочалку и принялась со всей силы, до красноты, тереть кожу. На глазах уже не было слез, но губы все еще дрожали то ли от обиды, то ли от унижения. Она прекрасно знала, каким должен быть разведчик, мысленно ругала себя за эту слабость, но трудно все же подавить саму себя. В этом не было ничего удивительного, она была совсем молода — ей не было и 20 лет. Она часто видела, как немецкие девушки ее возраста и даже старше беззаботно выбирали платья, сама же Ласточка не имела выбора даже в одежде — ей всегда приходилось держать статус гордой дамы высшего общества, хотя и помнила, как еще два года назад была беззаботной девочкой. Мари, как и все остальные, была несовершенна, она боролась с сентиментальностью, но в силу возраста ей было очень сложно. Однако Ласточка искренне верила — когда-нибудь проклятый Рейх рухнет. И в силу, может быть, еще юношеского максимализма, она не могла остаться безучастной. Ведь с самого ей детства практически с каждого чайника твердили — долг каждого гражданина — помочь своей Родине. Она — комсомолка, ее отец и брат ушли на фронт в первых эшелонах, и она тоже обязана бороться с фашистскими захватчиками. Однако взять оружие и пойти убивать, пусть даже и гитлеровскую нечисть, не могла, значит, будет бороться за свою родную землю вдали от нее. Но и здесь ее ждало разочарование — мать с детства учила ее видеть людях только хорошее. Порой даже в этих генералах Ласточка видела простых людей, открытых к разговору, как улыбчивый Вильгельм, любящих свою семью, как Гейнц, часто рассказывающий о своих 16-летних дочках-двойняшках. И готовых придти на помощь, как холодный и замкнутый Ягер. Однако таких, как ярый нацист Отто или жестокий палач Мартин, девушка ненавидела каждой крупинкой своей души. Поток мыслей, отстраненных от сегодняшнего происшествия, помог Ласточке придти в себя. Она наконец вышла из ванны, оделась в рубашку Ягера и направилась вниз. Ее мысли уже не летали в пустоте, она вновь была настроена на свою миссию. Спустившись по лестнице, Мари увидела Клауса, сидящего у камина в кресле. Он не замечал ее, пока та не села на диван. Тогда Клаус устало поднял глаза и, увидев ее немного посвежевшей, казалось, выдохнул. Он указал на бутылку коньяка, стоящую на столе, и спросил: — Хотите? Или я могу сделать вам чаю? — Благодарю. Она своей маленькой ручонкой потянулась к коньяку, а затем прямо из горла сделала пару крупных глотков. Когда девушка почувствовала крепость напитка, то резко поставила на стол бутылку. Затем, проглотив набранный в рот алкоголь, невольно дернулась и поморщилась. Клаус, все это время глядевший на нее с удивлением, усмехнулся. — Никогда не пробовали ничего крепче шампанского? — то ли спросил, то ли констатировал факт он. — Все в жизни бывает впервые, — парировала девушка. Ягер, заметив боевой настрой Мари, решил пойти дальше. — Завтра будет прием у одного влиятельного господина. Не составите ли мне компанию? — заметив ее замешательство, он добавил, — Мари, я ни в коем случае не настаиваю. Я подумал, вы захотите развеяться после… Впрочем, неважно. Девушка чувствовала, что должна пойти, однако не завтра. Она просто не сможет пересилить себя, а позволить Ягеру еще раз подтирать ей сопли, значит — лишиться его заинтересованности. — Клаус, я бы с удовольствием пошла вместе с вами. Однако не думаю, что компания дамы с синяком на губе выставит вас в лучшем свете. Ягер поднял на нее глаза — кровоподтек на губе выглядел действительно ужасно. Он мысленно обматерил этого скверного старика, но не нашел нужных слов для девушки. Никогда не умел утешать кого-либо. Сегодняшний поступок был для него в диковину, он никогда не примерял на себя джентльменские роли, однако сегодня просто не смог пройти мимо беззащитной Мари. Однако его гложил, фактически съедал один вопрос. — Мари, я знаю вы не хотели бы поднимать этой темы, но позвольте всего один вопрос? — он пытался не выражать настойчивости. Девушка неуверенно кивнула. — С вами часто обращаются подобным образом? — Вы про заявление оберфюрера или про… — Про второе, — Ягер оборвал ее на полуслове. — Первый раз, — очень тихо ответила девушка. Теперь ему стала понятна ее реакция, она просто никогда не была использована. Ему стало не по себе: он всегда думал, что для девок из кабаре это нормальное явление. Однако Мари поломала все его шаблоны — не глупа, не истерична, Клаус счел, что она быстро смогла привести себя в порядок, не была той, что станет доступной ради положения или денег, к тому же не болтлива. Ягеру захотелось как-то поддержать ее: — Мари, не принимайте слова Отто близко к сердцу. Он был пьян. Уверен, у него трезвого не хватило бы смелости на подобные высказывания в ваш адрес. — Но он сказал правду, — Клаус опешил от подобного заявления. Он впервые видел, чтобы кто-то признал столь отвратительную для себя вещь. — Девушки в моем положении действительно не имеют никаких прав. Девушка устало зевнула. — И все-таки, вы отличны от девушек в вашем положение. Мари ничего не ответила, лишь заворожено смотрела на огонь в камине, а через пару минут заснула. Клаус глазами изучал ее. Она действительно была очень красива: длинные русые волосы, тонкие черты лица, он также не мог не заметить пышную грудь, широкие бедра. Сейчас в комнате было жарко, девушка откинула плед и осталась только в его рубашке. Его завораживало это зрелище — прекрасная девушка, спящая в его рубашке на его диване. До этого он никогда не понимал мужчин, которые прыгают около своих жен или любовниц, для него фактически не было различия между этими понятиями, а сегодня он и сам был готов на многое, лишь бы эта девушка надолго задержалась в его доме. Она зацепила его еще тогда в кабаре, когда пела на сцене. Клаус всегда считал, музыку, художества и прочее творчество пустым и ненужным, но голос Мари поразил его своей чувственностью. Ягер выпил еще стопку коньяка, затем подхватил девушку на руки и понес в спальню. Там он укутал ее одеялом и еще пару минут смотрел, как беспечно она сопит во сне. Придя же в свою спальню, мысленно отчитал себя за то, что вел себя «как влюбленный идиот», ему всегда хватало женщин на одну ночь, далее он терял к ним интерес, однако эта мадемуазель прочно въелась ему в голову. Клаус надеялся, что эта привязанность спадет через пару ночей…