Я несла свою беду По весеннему по льду. Надломился лед, душа оборвалася. Камнем под воду пошла, А беда — хоть тяжела — А за острые края задержалася. И беда с того вот дня Ищет по свету меня, Слухи ходят вместе с ней, с кривотолками. А что я не умерла, Знала голая земля Да еще перепела с перепелками. Кто из них сказал ему, Господину моему, Только выдали меня, проболталися. И, от страсти сам не свой, Он отправился за мной, А за ним беда с молвой привязалися. Он настиг меня, догнал, Обнял, на руки поднял. Рядом с ним в седле беда ухмылялася. Но остаться он не мог, Был всего один денек, А беда на вечный срок задержалася. Владимир Высоцкий
Мари проснулась поздно. Ягера уже привычно не было в комнате. Сонно осмотрев комнату, девушка заметила валяющиеся на полу клочки того медицинского халата, что вчера помог раздобыть Тилике, разорванную рубашку Клауса, какие-то бумаги, в порыве сметенные со стола, подушки, перевернутый стул. Вчера все пошло по плану. Ягер, очевидно, теперь уверен: она решила отвлекать его подобными играми. Только вот он не знает от чего… Ласточка нехотя встала с кровати, лениво потянулась. День предстоял сложный — необходимо закончить начатый еще вчера план. На часах уже 12 часов дня. Сейчас она не спеша позавтракает, а потом пойдет к Ягеру. Ее визит должен совпасть с его самыми загруженными часами. Ласточка гадала, какие эмоции это вызовет у него? Вероятно, он будет зол, но времени подумать она ему не оставит… Последние дни смешали карты, лишив Ласточку всех преимуществ. Такое положение дел заставляло использовать давно забытые уловки. Теперь Мари вновь приходилось играть на чужих пороках. Встреча с Ягером когда-то перевернула ее жизнь, позволив почувствовать себя той беззаботной девчонкой на сеновале, которой она была пару лет назад. Однако эта иллюзия больно разбилась о суровую реальность, вновь встретившись с жестоким, безразличным взглядом Ягера. Больше всего девушку сейчас пугало то, что Клаус (которого, как ей казалось пару недель назад, она знала лучше чем саму себя) сейчас превратился в абсолютно чужого, холодного и непредсказуемого человека. С каждым днем они становились все дальше друг от друга. Спокойная, даже меланхоличная, по характеру Ласточка все чаще чувствовала мало знакомое раздражение, вызванное сухой, холодной надменностью Ягера. Его самоуверенность, которая раньше буквально пленила наивную девушку, теперь вызывала в ней какое-то странное чувство — не то злость, не то обиду, смешанную с желанием дать хоть какой-то отпор. Любовь к брату — единственное, чем сейчас руководствовалась Мари. Все остальное просто перестало иметь значение. Мораль, гордость, долг — все теперь идет к черту. Чувства, что она испытывала к Ягеру, казалось, растворились, оставив после себя только терпкий вкус его страстных поцелуев. И воспоминания. Такие приторные, выворачивающие душу, воспоминания… Вчера вечером, засыпая у него под боком, Ласточка вспомнила одну из первых ночей, проведенных в его доме. От этого на душе вдруг стало горько и одиноко…Ludovico Einaudi — Andare
Еще в первые дни, проведенные с Клаусом, Ласточка почувствовала в нем родственную душу. Потому она часто не стеснялась делиться с ним своими капризами. Делала она это без хитрости, а просто от того, что действительно чего-то хотела. Все эти детские просьбы-пожелания вызывали у Ягера скорее восхищение. Так, в один из сладких чувственных вечеров, лежа на уже почти уснувшем Клаусе и слушая в открытое окно ночное пение лягушек, Мари невзначай ляпнула, что прогулка вокруг озера пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Ягер лениво потянулся и, коротко поцеловав девушку в макушку, вдруг встал и начал собираться. Спустя десять минут они уже гуляли по узенькой мощеной дорожке вдоль озера. Той ночью луна светила необыкновенно ярко, а ночное небо было укутано алмазной россыпью звезд. Долгое время они шли молча. Но та тишина не была назойливой, в ней таилась сокровенная близость двух некогда одиноких сердец. Спустя какое-то время Клаус остановился, аккуратно притянул девушку к себе и, осторожно проведя ладонью по нежной щеке, заговорил как-то неуверенно, даже рассеяно: — Мари… Я не романтик и никогда им не стану, — их взгляды встретились, и Ягер сделал долгую паузу, очевидно, подбирая нужные слова, — но я всегда смогу защитить тебя. Ласточка долго молчала, с нежностью глядя в голубые глаза, затем, улыбаясь по-детски, заговорила: — Не романтик? Отчего же? Вот кто бы еще пошел на прогулку среди ночи… Ягер, еще не привыкший к этому озорному взгляду, растерянно улыбался в ответ. Он тогда боялся показаться глупым, слишком чувственным, но, следуя открытости Мари, все-таки решил продолжить: — Я никогда бы не подумал, что способен на подобное. Признаться, последние дни я сам себе удивляюсь. Кажется, ты меняешь меня… — Ну нет… Я не верю, что люди меняются. И поменять их тоже никто не в силе, — Ласточка уже привычно бросила ему вызов. — Просто мы порой сами не знаем какими можем быть. Клаус усмехнулся в ответ, наигранно вскинув брови, намекая, что готов выслушать ее аргументы, и девушка со свойственным, пожалуй, только ей живым задором, продолжила: — Я уверена, тебе просто никто не предлагал прогулки среди ночи. Пока не столкнешься с чем-то, никогда не узнаешь, как себя поведешь. Это закулисья нашей души. Они для нас тайна, а когда мы ее открываем — удивляемся, — они уже вновь, не спеша, шли вдоль озера, а Мари, не теряя азарта, делилась с Клаусом своей сложной философией. — А вообще… Романтика — это не три свечи за ужином. Это состояние души. Даже человека, подарившего своей даме цветок с клумбы, можно назвать романтиком. Главное — как он был подарен… Клаус тогда не хотел ее перебивать. Он наслаждался. Наслаждался мелодичным голосом, глубокими мыслями, да и просто ее присутствием. Она в чем-то была права. Ведь все женщины, которые были у него раньше, не вызывали в нем даже подобия этих эмоций. Слишком скучные, слишком правильные, слишком навязчивые, словно неживые, неестественные. Мари же, казалось, смогла растормошить его. Ягер всегда считал себя неспособным на нежные чувства, они не свойственны военным. Она же за короткий срок показала, что он может быть совсем другим. Ему совсем не хотелось терять ее, а оттого Клаус боялся показаться ей слишком сухим. Что ж… Ради нее он позволит безрассудство. Даже самому себе. Они уже подошли к причалу на другой стороне небольшого озера, и Ягер молча направился к одной из привязанных лодок. Мари замолчала и изумленно наблюдала за ним. Когда же Клаус, подтянув лодку, подал ей руку, девушка вопросительно вскинула бровь, на что он только рассмеялся и ответил ее же словами: — Романтика — это не три свечи за столом… Сев в лодку, Мари спугнула пару лягушек, которые со звонким шлепаньем свалились в воду. Девушка засмеялась с восторгом, с которым мог бы смеяться только пятилетний ребенок. Не удержавшись, в ответ засмеялся и Ягер. Ласточка с горечью вспоминала такие моменты. Той ночью она вернулась с букетом кувшинок и водяных лилий и никак не могла поверить, что человек, от тяжелого взгляда которого она едва не рухнула со сцены, может плескаться водой в лодке, как когда-то в детстве она играла с сестрой. Именно тогда для нее стало совершенно очевидно, что Клаус влюблен в нее. Но если она сама любила его, если все еще что-то чувствует, то отчего вновь предает? Нет. Это было раньше. Сейчас важно другое. Нельзя вспоминать. От этого становится больно. Может она ошиблась и перепутала любовь с простой привязанностью? Он обнимал ее нежно, но был первым, кто обнимал ее вообще. Возможно, она просто не знает, как обнимают другие. Возможно, ей тогда было слишком одиноко. Теперь же она нашла брата, и они с Колей обязательно что-нибудь придумают.***
Мари легкой парящей походкой шла по коридору очередного серого унылого здания. За ней увязался солдат, вызвавшийся проводить милую фройляйн до кабинета штандартенфюрера. Он был не в меру болтлив. Рассказывал о своей жене, детях. Это ужасно действовало на нервы, но Ласточка радушно улыбалась в ответ. Раньше она всегда располагала к себе окружающих, быстро превращаясь во всеобщую любимицу, которой всегда готовы придти на помощь даже с самой нелепой просьбой. Притом абсолютно не имело значение, кто стоял перед ней — то ли комендант, то ли простой солдат. Как сказал однажды ее связной: «Если захочешь убить фюрера, обратишься за помощью к его горничной». К счастью, большинству мужчин достаточно просто улыбнуться. Вот только с Ягером такой номер более не пройдет… Раньше он ей доверял почти слепо, теперь же все иначе. Возле одной из дверей в дали коридора девушка заметила силуэты двух мужчин. В одном она узнала Тилике. С милой улыбкой Ласточка обратилась к солдату: — Скажите, Франц, не это ли кабинет штандартенфюрера? — Ах, да. Вообще Герр Штандартенфюрер расположился очень далеко от всего руководства лагеря. Для него приготовили кабинет рядом с комендантом, но он на следующий же день распорядился, чтобы… — Франц, а кто стоит рядом с его адъютантом? — перебив солдата, любопытствовала Мари. — Это штурмбаннфюрер Кёлер, адъютант оберштурмбанфюрера. Вероятно, Герр Рихтер у штандартенфюрера. Похоже, Вам придется подождать, — с легкой досадой пояснил солдат. — О, нет, — игриво парировала Мари. — Я уже знакома с комендантом. Уверена, мы найдем о чем поговорить и на этот раз. Настроение у девушки слегка приподнялось. Взбешенный, загнанный в угол Клаус, сосредоточенный на своей ревности и лишенный трезвости рассудка, сейчас ей только на руку. Нужно всего лишь суметь грамотно сыграть на его эмоциях… У входа в кабинет Клауса Ласточка столкнулась с непредвиденной проблемой — тот самый адъютант коменданта не хотел ее пускать, аргументируя тем, что штандартенфюрер и оберштурмбанфюрер заняты важным разговором. Ласточка кокетливо подмигнула Тилике и тот, напомнив Кёлеру, что решение останется за штандартенфюрером, удалился сообщить Ягеру о визите Мари. Спустя какое-то время адъютант вышел из кабинета не с самым радостным лицом. Он сообщил девушке, что та может зайти, но, поймав момент, шепнул на ухо, что Клаус был в бешенстве и приказал отправить Мари обратно в комнату, однако комендант настоял, и тот все-таки разрешил ее пригласить. Ласточка коротко поблагодарила Тилике, другой реакции от Ягера она и не ожидала. Девушка зашла в кабинет, улыбаясь мило и невинно. Оберштурмбанфюрер встретил ее схожей любезной улыбкой, а вот на лице Ягера различались все оттенки ярости. Мужчины сидели за столом, разглядывая какие-то документы. Мари же вальяжно приземлилась на небольшой диван, расположенным чуть поодаль, и, собрав всю беззаботность, какая только была в ней, заговорила: — Надеюсь, я не сильно помешала? Да, это было сказано специально. Ведь когда играешь с диким зверем — главное не показывать ему свой страх. К тому же сейчас ее игра будет посвящена Рихтеру. Именно при таком раскладе злость Клауса помешает ему здраво оценить ситуацию. Ее ставка оказалась верна, и Комендант наилюбезнейше-приторным голосом, нарушая все принципы деловой этики, заговорил вперед хозяина кабинета: — Дорогая, как вы могли помешать? С вами этот день стал ярче. В ответ девушка расплылась такой наигранной улыбкой, что самой стало противно. — Благодарю. Вы очень… — Что ты хотела? — ледяным голосом Ягер прервал этот взаимный обмен комплиментами. Он не собирался терпеть ее игры в своем кабинете. Пришла она сюда за чем-то конкретным, и Клаус прекрасно понимал это. — Мне скучно… — томным легкомысленным голосом протянула Мари, затем выждала паузу, и когда по взгляду Ягера поняла, что он готов ее убить прямо здесь и прямо сейчас, то продолжила. — Но знаешь, пока я дошла до твоего кабинета, разговорилась с солдатом. И Франц подсказал мне, что в лагере есть госпиталь. Я подумала, почему бы мне не поработать там. — Что ты несешь?! — грубо прервал ее Ягер. — Ну почему нет? — почти детским голосом протянула Ласточка. — Любой опыт полезен. И это лучше, чем целыми днями ничего не делать. — И ты собралась там петь и плясать? К чему эта комедия?! Не морочь мне голову! — Клаус был вне себя от злости. Девушка и не рассчитывала, что он согласится. Конечно же, ночная игра с медицинским халатом была именно для этого, но раз уж при этом разговоре так вовремя оказался Рихтер нельзя упустить момент. А потому нужно переключить игру на коменданта. — Я могла бы научиться перевязке или каким-нибудь другим полезным медицинским… навыкам. Не так ли, Гюнтер? Мари играла голосом, глазами, жестами. Весомость аргументов ее сейчас не заботила, ведь для Рихтера достаточно лишь кокетливого взгляда и его имени, так кстати втиснутого в контекст диалога. Услышав, наконец, о себе, мужчина выпрямил спину, слегка подался вперед и заговорил, стараясь выглядеть важнее: — Конечно же. Пойдемте, я договорюсь с госпиталем, — комендант неожиданно встал, обошел стол, подал руку Мари и, глядя ей в глаза, с улыбкой добавил. — Вообще, это не самое веселое место. Так что, как только оно вам надоест, обращайтесь — придумаем что-нибудь поинтересней. Девушка, с опаской глядя на Клауса, явно не ожидавшего такого исхода событий, подала руку, и мужчина вместе с ней направился к выходу. Ласточка и не могла и предположить, что он дерзнет взять на себя инициативу. Так или иначе это решение должно было принадлежать Ягеру, который с уничтожающей яростью смотрел им вслед. Лишь когда они уже подошли к двери Клаус предупреждающе рыкнул: — Оберштурмбанфюрер, я против. В этой фразе было все: и предупреждение, и угроза. Однако зазнавшийся Рихтер бросил в ответ лишь очередное пафосное изречение: — Знаете ли, Герр Штандартенфюрер, если даме скучно и нечем заняться — рано или поздно она займется вами. Так что, раз фройляйн придумала себе развлечение, не будем ей мешать. Мари была растеряна: с одной стороны, ее вопрос решился чуть ли не за пару минут, а с другой стороны Клаус не простит ей этого. Как говорят: лучшее — враг хорошего. Ласточка просчиталась. Но не в том, что комендант ей не поможет, а в том, как он это сделает. Теперь любые попытки наладить отношения с Ягером будут бессмысленны. Девушка думала отказаться и поблагодарить Рихтера, а потом вернуться к этому вопросу наедине с Клаусом. Возможно, он бы и оценил то, что она не стала действовать против его воли. А вдруг снова просчет? Что дороже: личные отношения или брат?! Пока весь этот поток мыслей с бешеной скоростью крутился у нее в голове, комендант уже галантно вывел ее из кабинета. Девушка лишь успела бросить растерянный взгляд, встретившись с разъяренными глазами Ягера прежде чем Рихтер закрыл дверь. Едва они отошли, как следом в эту же дверь прилетело, очевидно, что-то очень тяжелое. Ласточка немного пришла в себя и испугано посмотрела на коменданта, который лишь ободряюще хмыкнул в ответ. Еще через несколько шагов Мари услышала, как Ягер злобно рявкнул, позвав Тилике. Таким она его видела, наверно, только тогда, когда вскрылась история с конвертом. Девушке стало не по себе. Однако Рихтер, явно довольный тем, что ему удалось вывести Ягера из себя, с насмешкой бросил: — Наверно, нашему штандартенфюреру самому нужно в госпиталь. Ласточка проигнорировала эту нелепую фразу. Глупая неуместная ирония. Откуда у оберштурмбанфюрера столько смелости? Мари только сейчас поняла, что с этим человеком нужно быть осторожней, ведь из них троих лучшим игроком оказался он. Рихтер не безмозглый идиот, которым казался. Нет. Она была нужна ему, чтобы обставить Клауса. Фактически это комендант сыграл партию, а Мари лишь помогла ему, даже вовремя не догадавшись о том. Девушка не знала какие у них с Ягером счеты. Вероятнее всего, Рихтер хотел показать кто в лагере хозяин. Дал понять Клаусу, что может принимать решения и без его участия, даже если эти решения касаются его женщины. Хуже дела и быть не могли. Она оказалась в этой партии просто пешкой. Пешкой, которой сыграли ее же тактикой: неожиданность и скорость. Лучшим решением все-таки было отказаться от задуманного и вернуться в кабинет к Ягеру. Но кто знает — вдруг такой шанс у нее больше не появится?***
Всю дорогу к госпиталю Рихтер нес какую-то околесицу, Мари лишь сухо кивала в ответ, скрывая холодное раздражение. Сомнения разъедали ее. Может тогда ей следовало вернуться в кабинет? Но может ли она рисковать возможностью спасти брата ради былого подобия отношений с Ягером? Конечно, она собиралась сыграть против Клауса. Если бы она вынудила Ягера самого принять это решение, он был бы не так зол. Теперь же его задетое самолюбие дорого обойдется ей. Только пути назад теперь нет. Ласточка уже неоднократно приходила к выводу, что ей придется выбирать между Колей и Клаусом. Но так или иначе они оба были ей дороги. Хоть выбор и был очевиден, этот момент хотелось отложить на потом. Словно что-то неизбежное нависло над головой темной тучей. Другой же тучей над ее головой теперь висел и липкий страх перед распаленным гневом Клауса. Девушка невольно вспоминала, каким он бывает в ярости, как лазурно-голубые глаза становятся бездонно-синими с ломающей глубиной и пронзительностью взгляда, как напрягаются скулы под шрамами на щеке, и как в эти моменты до боли в груди не хватает воздуха. И снова внутри проснулось то смутное чувство вины, от которого к горлу невольно подкатывал ком. Все это вновь рвало душу на части. Ласточка чувствовала, как возвращается, казалось, отступившая депрессия. Она только рискнула поднять голову и так глупо просчиталась. Тем временем они уже шли по коридору госпиталя в поисках нужного кабинета. Ласточка отметила, что это здание изнутри хоть немного отличается от других. Ужасный больничный запах бинтов, уколов, лекарств, мазей — фобия каждого ребенка, сухо приветствовал каждого вошедшего сюда. Белые коридоры, сливающиеся с халатами снующих туда-сюда медсестер, нагоняли невообразимую скуку. Точно тут застывало время. Девушка заметила и то, что, пройдя уже приличную часть госпиталя, они не увидели ни одного солдата. Эта деталь пугала ее больше всего… Ведь если здесь лечат заключенных лагеря, кто-то обязательно должен дежурить в коридоре. Неужели она снова просчиталась? Остановившись у одной из дверей, Рихтер дернул ее ручку и недовольно хмыкнул. Кабинет оказался заперт. Мужчина подозвал проходящую мимо медсестру и распорядился немедленно позвать какого-то доктора Фон Фейербах. Ласточка заметила, что на лице коменданта проявилось тщательно скрываемое раздражение. Рихтер уже не пытался завести разговор, он угрюмо уставился в окно напротив входа в кабинет. Мари совсем не хотелось с ним говорить, но нужно было разузнать про того врача, на котором, вероятно, и лежит руководство госпиталем. — Гюнтер, скажите, а этот доктор Фон Фейербах отвечает за все здесь? — любопытным голосом с оттенками наигранной глупости заговорила девушка. — Да. Он хороший врач, но ужасный руководитель. Никогда не заполняет документацию. Он, видите ли, считает, что его работа — лечить людей, а бумажки писать должны секретари. И я ему даже как-то выделил для этого дела человека, а он его обратно отправил. Ему, понимаете ли, трутни не нужны. Противный старик. Хорошо, что мне за его контору отчитываться не нужно. — полным возмущения голосом не унимался Рихтер. «Ну, конечно. Это ж только оберштурмбанфюрер идеален во всем: и в бумажках, и в медицине, и в танках. Главное не противный, а занудный. Не старик, а балабол» — Ласточка злилась на коменданта, на его манеру говорить без меры, на жуткое тошнотворное высокомерие. — Герр оберштурмбанфюрер, а если этот доктор Фон Фейербах отказался от секретаря, не запретит ли он мне в госпитале работать? — девушка слегка взволновалась, смекнув, что доктор этот, наверняка, не очень-то и подчиняется Рихтеру. — Как посмеет! — комендант аж вспыхнул, — И не работать, а набираться опыта. Работают у него пусть медсестры. Внезапно в дали коридора Ласточка заметила три приближающихся силуэта. И опять один из них был знаком. Тилике… Рядом с ним шли два солдата. Мари почувствовала, как подкосились ноги. Сердце бешено колотилось. Неужели всем играм пришел конец? Конечно же, Ягер одним приказом мог избавиться от нее. Мысли бешеным потоком роились в голове. Девушка внимательно вглядывалась в лицо Тилике, пытаясь прочитать его эмоции, но никак не могла их понять. Она не увидела ни злости, ни чрезмерной решительности, ни, наоборот, растерянности. Ласточка перевела испуганно-вопросительный взгляд на коменданта и заметила, что Рихтер, недовольно насупившись, сверлил приближающихся взглядом. Девушка чувствовала, как страх леденящей паутиной оплетает рассудок. Сделав глубокий судорожный вдох, она едва заставила себя улыбнуться. Полминуты, за которые Тилике подошел к ним, казались Мари длиннее часа. Она усердно старалась уловить каждую деталь, но туман в голове мешал сосредоточиться. — Ганс, узнай — что это за парад без моего ведома? — Рихтер обратился к своему адъютанту, который как безмолвная тень следовал за ними все это время. Кёлер усмехнулся и молча пошел на встречу Тилике. Тот что-то ему сказал, и они направились к Рихтеру, который, недовольно насупившись, сверлил их злобным взглядом. — Герр Оберштурмбанфюрер, штандартефюрер Ягер выделил солдат для охраны Фройляйн Дюверже, — сухо отчитался Кёлер. — А, позвольте узнать, что дает Ягеру уверенность, что такие выходки пройдут? — с наглым взглядом и провоцирующей усмешкой осмелился поинтересоваться Рихтер. — Я обязательно сообщу ему, что Вы интересовались, — отвечая в той же манере, поставил точку Тилике, затем, повернувшись к белой, как больничные стены, Мари вновь заговорил, — Фройляйн, герр Ягер распорядился, чтобы эти люди для вашей безопасности везде следовали за вами. Разумеется, вы можете на них положиться, если вам потребуется помощь. — Благодарю, — только и смогла сухо и испуганно проронить Мари. Кивнув, Тилике направился прочь, оставив лишь звук удаляющихся шагов в звенящей тишине коридора. В этой паузе царила напряженность. Раздражение, исходящее от Рихтера, разъедало нервы всех присутствующих. Казалось, эта неловкая пауза длилась целую вечность, но тишину коридора вновь разрезали чьи-то шаги. Уже не такие тяжелы, как шаги Тилике. — Почему я должен Вас ждать? — заставив Мари вздрогнуть, вдруг заорал Рихтер. — Потому, что я единственный врач в этом госпитале. — спокойнейшим голосом ответил подошедший мужчина. Это и был тот самый доктор. Тучный, хмурый мужчина в возрасте. С блестящей лысиной и смешными очками. Невозмутимо открыв дверь своего кабинета, он жестом пригласил присутствующих внутрь. Комендант в своей манере первый нагло ввалился внутрь и, галантно отодвинув стул для Мари, тут же демонстративно вальяжно расселся на соседнем. Ласточка каждой клеткой ощущала напряженность повисшую в воздухе. Рихтер нервно пыхтел, всячески пытаясь продемонстрировать раздражение, вызванное нерасторопность пожилого доктора, который размеренно шагал к своему столу. Едва тот отодвинул стул, чтобы сесть на него, комендант поспешил заговорить: — Знакомьтесь, это фройляйн Мари. Она выразила желание поработать у вас в госпитале, — терпкое раздражение сменилось теперь на приторную любезность. — Что ж, рад познакомиться, Фройляйн. Расскажите, с чем вам уже удалось поработать? Мне как раз нужна старшая медсестра, — доктор, казалось, воодушевился. — Я… к сожалению, не имею опыта… и медицинского образования, — Мари замялась, а затем на одном дыхании выпалила. — Но я всему готова научиться. — Однако, Фройляйн, у нас не учебное заведение. Едва ли у меня хватит времени кого-то обучать. — Фройляйн Мари будет работать здесь, и это не обсуждается. — Рихтер попытался поставить точку в разговоре. — Человек, не имеющий медицинского образования, не может быть допущен к работе в госпитале. — но доктор был непреклонен. — Герр Фейербах, не тратьте мое время. Вам нужно напомнить, что я закрываю глаза на вашу мерзкую благотворительность? — комендант вспыхнул. Отвечать врач, очевидно, не счел нужным. С минуту просверлив его глазами, разъяренный Рихтер резко вскочил с места, любезно попрощался с Мари, и покинул кабинет, громко хлопнув дверью. В кабинете долго висела звенящая тишина, которую разрезали лишь тяжелые шаги доносящиеся из коридора. Мари снова растерялась и не знала, что сказать. Однако тишина с каждой секундой все больше и больше порождала пульсирующую в висках боль. Девушка сделала судорожный вздох и едва собралась говорить, как вдруг врач сам начал разговор. — Позвольте узнать настоящую цель, которую вы преследуете? — пристально глядя ей в глаза, спросил мужчина. — Я всегда хотела помогать людям. Пока я здесь, мне все равно нечем себя занять. Я подумала, что могу хоть чем-то быть полезна, — Ласточка старалась говорить с глупым, но очень милым выражением лица. — Вы либо очень глупы, либо скрываете свои настоящие мотивы. Думаю, что скорее второе, — после небольшой паузы, вскинув брови, заговорил доктор. — Однако, как видите, выбора мне не оставили. Хочу лишь донести до вас, что я очень не люблю интриги. Прошу вас оставить их для господина Рихтера. Мари в ответ только молча кивнула. — Что ж, Фройляйн, расскажите о себе, чтобы я мог понимать, чем вас занять. — Я актриса. Родилась во Франции, свободно владею английским, французским и немецким языками, — Ласточка говорила очень неуверенно, мысли путались в голове. Девушка понимала насколько смешны все эти мнимые достижения. — Раз уж вы знаете языки, стало быть и с латинскими названиями препаратов разберетесь. Это уже хоть что-то, — задумчиво пробубнил мужчина. — Я отдам вам часть документации. У медсестер итак нагрузка большая, если действительно хотите помочь, этим облегчите им жизнь. — Конечно, — слабо улыбнулась девушка. — Пойдемте, я представлю вас им.***
Мари возвращалась из госпиталя уже поздним вечером. День прошел очень тяжело. Сначала очень напряженное начало дня, а затем насыщенное новой информацией продолжение. Ей нужно было выполнять свои обязанности, которых оказалось очень немало, и одновременно подмечать каждую деталь, чтобы потом умело воспользоваться всей накопленной информацией. Очевидно Фейербах решил, если загрузить девушку работой, та быстро устанет и сама все бросит. Вот только не в этом случае. Единственная отрада за сегодня — дружественный коллектив. Все медсестры приняли Мари очень тепло. С ними она хотя бы на пару часов почувствовала себя обычной девушкой. К счастью, они были очень болтливы. Ласточка старалась помогать им с каждой мелочью, и они очень оценили это. Когда же Мари подходила к корпусу, где поселили их с Клаусом, в голову снова вернулись тяжелые мысли. Солдаты, которых Ягер приставил к ней, вроде и не создавали проблем, а просто везде следовали за ней, но только девушка понимала, что это только до тех пор, пока она не начнет действовать. Это сейчас беспокоило ее больше всего. Девушка чувствовала себя, как муха пойманная в банку. Вроде бы заветная свобода была так рядом, ведь в госпитале никто бы и не следил за ней, но то холодное стекло, в которое Ягер в последний момент поймал ее, не давало спокойно дышать. У двери корпуса, которую распахнули перед ней дежурившие солдаты, Ласточка подняла взгляд на черное ночное небо, сделала глубокий вздох, и устало прикрыла глаза, точно прощаясь с подобием свободы. Что ей ожидать сейчас от Ягера она не могла и предположить. Когда Мари зашла в комнату, Клаус сидел уставившись в бумаги и даже не отреагировал на нее. Что ей делать? Нужно ли с ним заговорить? Или ждать, пока он остынет? Ласточка понимала, что он как и в прошлый раз будет игнорировать ее. Возможно, это сейчас и к лучшему. Ведь она уже добилась чего хотела. Но на душе было гадко. В очередной раз она предала его, хотя он еще ни разу не поступил с ней так, как она бы не заслуживала. Девушка неуверенно подошла к столу и неуверенно заговорила. — Клаус… — судорожный вздох, до боли сковывающий грудь. — Прости. Ягер поднял на нее глаза. Взгляд был тяжелым и уставшим. Но Мари не смогла в них ничего прочесть. Казалось, там было все сразу — ненависть, любовь, жалость, презрение… — За что? — в голосе то же, что и в глазах — что-то абсолютно непонятное. Этот вопрос напрочь загнал Ласточку в тупик. Она первый раз не смогла понять его эмоции. Мари молчала, а Клаус все еще устало смотрел на нее, ожидая ответа. Девушка понимала, что Ягер не спроста задал этот вопрос. Она снова, как муха, была поймана в ловушку. Ласточка испуганно бегала глазами, пытаясь понять, что хочет услышать Ягер. Доведя звенящее молчание до точки кипения, Мари, наконец, вновь сделала глубокий вздох и на выдохе заговорила: — Я не должна была уходить с Рихтером, — голос был неуверенный, даже немного дрожащий. Ягер наигранно удивленно вскинул брови, затем криво улыбнулся и засмеялся. Надменно, с иронией. Ласточка чувствовала, как от этого смеха по коже пробежали мурашки. Перед ней вновь был жестокий холодный Ягер, не терпящий и не прощающий ошибок…