Кактус

      — Мы следующие.       Они стояли в одном из выделенных кабинетов для участников конференции. Иван пытался отвлечься от волнения, то разглядывая других школьников, то поправляя бабочку на шее Джонса и приглаживая воротник его пиджака.       — Котенок, выдохни, — Джонс ободряюще улыбнулся ему и провел руками по напряженным плечам Брагинского.       Иван проморгался и посмотрел на него более осознанным взглядом, словно до этого он находился где-то дальше, за гранью всеобщего понимания. Он тяжело выдохнул и неуверенно поджал губы.       — Тебе легко говорить, ты ведь привык быть на публике.       Вероятно, Альфреду это польстило, и он улыбнулся, взяв ладони Брагинского в свои. Иван и сам не сдержал улыбки.       — А ты прекрасно сможешь представить свой проект этим всезнайкам, ведь ты у меня самый умный. Тем более, ты готовился к этому так долго.       Джонс положил ему руки на талию и притянул чуть ближе к себе. Иван сам потянулся за коротким поцелуем в губы, и все волнение, как рукой сняло. Они осчастливили друг друга уверенными улыбками.       По весьма скромному мнению Ивана, сдача проекта прошла с блеском. Он все волновался, что Альфред забудет или перепутает некоторые сложные термины, которые были очень важны для контекста, но Джонс, на его радость, прекрасно справился. Гораздо выше ожидаемого.       Они присели за стол, для того, чтобы присутствующие могли задать им вопросы по их проекту для уточнения деталей или ведения работы. Ивана как-то сразу насторожило то, что вопросы были адресованы только Альфреду, будто Брагинского и не было здесь вовсе. Джонс, как подумалось Ивану, не замечал этого и просто отвечал на вопросы, потому что было положено по правилам. Положение дело напрягало.       А наконец-то поступивший в его, Ивана, сторону вопрос выбил из колеи и вовсе:       — Скажите, мистер Брагинский, вы хоть как-то приложили руку к проекту? Или же вы просто решили прикрыться известным именем мистера Джонса?       Брагинского это ошарашило настолько, что он не сразу нашел в голове ответа, а лишь шокировано хлопал глазами и беззвучно открывал рот.       — В-в каком смысле?.. — только и успел выдать Иван, как его прервали.       — Мы с мистером Брагинским вместе выполняли эту работу. Не важно, кто и сколько в нее вложил, важен ведь только полученный результат.       Под ложечкой у Ивана засосало, и он медленно повернул голову в сторону Альфреда. Брагинскому показалось, что у него пропал весь словарный запас от настигнутого шока. Он даже не заметил, как их поблагодарили, и вся коллегия встала и начала собираться.       К Альфреду с весьма важным видом подошел расфуфыренный омега, сидевший в зале. Он окинул Ивана оценивающим, но явно придирчиво-презрительным взглядом, а затем, откровенно сменив эмоции на благодушие, протянул руку Джонсу.       Иван словно прирос к стулу и никак не мог двинуться, да что там, он даже дышать мог с трудом. Он совершенно не понимал подобного отношения к себе. Неужели он сделал что-то не так? Где-то оступился или сглупил во время презентации. Нет, такого не могло быть.       Переведя взгляд на Джонса, Брагинский затаил дыхание, вслушиваясь в разговор.       — Мистер Джонс, Родерих Эдельштайн, представитель Гарварда. Думаю, вам прекрасно известен наш университет, — сдержанно, но не скрывая самодовольства, улыбнулся он. — Прекрасный проект, по моему мнению, и думаю, университет оценит его. Ваш директор не зря говорил о том, что один из его учащихся прекрасно подходит нам. Вы идеально впишитесь в Гарвард. Возможно, вас заинтересует наш факультет искусств.       — Это было бы честью для меня, — пораженный подобной лестью, улыбнулся Альфред.       — Но директор говорил про меня! — возмущенно встрял Иван, наконец-то, отошедший от произошедшего.       Он вскочил, но под ледяным прищуром мистера Эдельштайна потупился и поумерил свой пыл.       — Прошу прощения, мистер…       — Брагинский, — процедил Иван, сдерживаясь, дабы не закатить истерику.       — Да, конечно. Но нам нужны студенты, которые, скажем так, будут сиять перспективами. Люди, которые прикрываются известными именами, вряд ли нам подходят.       Это был просто удар под дых. Нет, не удар, а оскорбление его чести. Его сейчас выставляют лжецом и негодяем. Подобное стало последней каплей.       — Но это, черт возьми, мой проект! Я его начал! Я над ним работал больше года!       — Но я все-таки вижу в нем две фамилии.       Иван взглянул на Альфреда, ища хоть какой-то поддержки, думая, что вот Джонс разрешит это недоразумение, объяснив все этому надутому индюку. Но тот молчал, а глаза у него панически бегали из стороны в сторону.       Кажется, Брагинский услышал, как у него внутри что-то треснуло. Раскололось на части.       — Конечно. Две, — только и сказал Иван.       Он пронесся мимо Альфреда и выбежал из этого в мгновение ставшее душным помещения. Иван не знал, что его растоптало больше всего: то, что его оскорбили подобным образом, или поведение Джонса. Самое что ни на есть ублюдское и бесчестное поведение Джонса. Наверное, все же второе.       Слезы уже полились потоком, а истерика накатила ровно тогда, когда он зашел в туалет для омег. Он встал, уперевшись о стенку, и тихо зарыдал, не подумав о том, что в туалете может кто-то увидеть его слабости, однако было уже наплевать. Он жмурил глаза, в отчаянии надеясь, что это всего лишь дурной сон. Надо немедленно проснуться!       Он услышал, как открылась дверь, и на него потоком нахлынул знакомый запах. Брагинский встал, но слезы утирать не собирался, лишь гордо выпрямил спину и вздернул подбородок.       — Это туалет для омег. Свиньям сюда вход воспрещен. Пошел отсюда вон, пока я не заорал, и сюда не вызвали охрану, — странно, но он говорил это абсолютно ровным голосом.       — Вань, я и сам не ожидал такого, — Альфред прямо с порога начал попытку хоть как-то оправдаться.       — Поздравляю тебя, — словно не услышал его Иван и развернулся с широкой улыбкой к нему и похлопал в ладоши, — наш гениальный мальчик! Ты так прекрасно отыграл эту роль, что даже я повелся на все это! Браво!       — Ваня… — умоляюще выдохнул Джонс, но ему не дали и слова вставить.       — Если уж ты играешь с чужими жизнями так прекрасно в реальной жизни, то каким ты будешь превосходным актером, когда наберешься опыта в Гарварде! Я вот даже представить боюсь! Аж мурашки! Я прямо сейчас позвоню в ассоциацию актеров и предложу им твою кандидатуру для вручения Оскара! Расскажу им в подробностях, как ты вытер об меня ноги, промыл мозги своей искусственной любовью и, что самое важное, заставил меня сомневаться в моих жизненных взглядах! Они безоговорочно удостоят тебя этой награды!       От волн ненависти, исходивших от разъяренного Брагинского, Альфреду становилось не по себе. Иван частенько заставлял нервничать присутствующих, оказывая явное давление как на омег, так и на альф, но и Джонс не был лыком шит. В какой-то момент, проведя достаточно времени с Брагинским, он начал чувствовать, что Иван стал впитывать его запах и поддаваться альфе и инстинктам, потому как ощущал себя в безопасности и комфорте рядом с ним.       Однако сейчас Альфред всеми фибрами души и клеточками организма ощущал исходившую от Ивана негативную энергию. Джонс осознавал свою частичную неправоту, но не считал себя полностью повинным, ведь он тоже достоин такого предложения, тем более, что проект они улучшили, расширили и закончили благодаря Альфреду тоже.       Он будто был под прессом, но сдаваться без боя было не в его привычке. Иван был задет и обижен до глубины души, но Альфреду хотелось надеяться, что ему удастся немного его успокоить, а затем все решить, не нагнетая обстановки.       — Вань, я даже не думал…       — Именно, Джонс, — появились истеричные нотки и Брагинский расхохотался. — Вот именно, Джонс! Ты не думал. Твоя самая главная проблема именно в этом!       Снова этот поток давления. И Альфреда тоже начало трясти от бурлящей внутри злости.       — А что я должен был им сказать?!       — Ну не знаю, — Брагинский сделал вид, что усиленно над чем-то думает. — Возможно, правду.       — Я просто запаниковал, ведь у меня тоже есть репутация…       Сморозил так сморозил. Джонс сам себе дал смачную оплеуху, когда увидел, как заледенел взгляд Брагинского. Как рухнули разом все построенные ими обоими мосты к сердцам друг друга и как Иван вновь воздвиг высокую стену, гораздо шире и выше прежней.       — Ах, репутация. Репутация, — перекатил он это слово на языке, будто конфетку, но затем скривился.       — Если бы ты не унесся, сломя голову и заплывая слезами, то я бы все объяснил ему.       Хуже было некуда.       — Нет, Джонс, если бы ты хотел, ты бы объяснил ему все с самого начала. Но нет, ты этого не сделал. Потому что, ну как же скажешь им всем правду о том, что скромнягу Альфреда просто закинули на шею одному безызвестному умнику из школы? А сейчас ты сваливаешь вину на меня, мол, ах, ты слишком чувствительный омежка. Подумаешь, тебя всего лишь унизили, некогда любимый человек тебя беспардонно предал, а все твои мечты разом перечеркнули, выставив тебя лжецом, пф-ф-ф! Только и всего!       Со стороны могло бы показаться, что Брагинский начал уставать, потому как он приглушил голос, но нет. Он сделал его тише, но звучал он надменно, презрительно, словно с каждым словом выделялся в воздух опасный яд. Сиреневые глаза Ивана словно покрылись ледяной коркой, и, заглянув в них, ты будто бы оказывался в пустынной и заплывшей тьмой тундре. По всему телу Джонса начал бегать жуткий холодок, ведь создалось впечатление, что температура в туалетной комнате опустилась на добрых десять градусов.       — Иван, не драматизируй, пожалуйста! Давай просто успокоимся и не будем рубить с плеча. Сходим туда, поговорим с ними…       — Ой, ну насмешил, Джонс, — Иван сделал вид, что вытирает выступившие от смеха слезы. — Предлагаешь пойти мне еще просить подачки?! Я, может, и сирота, у меня, может, и нет ничего, но у меня все еще есть гордость. И сейчас я с гордостью тебе скажу: если ты сунешься ко мне, то клянусь, я натравлю на тебя все общества омег (благо, двадцать первый век), и ты пожалеешь, что вообще родился на свет. Пусть, мне и не удастся доказать, что практически весь проект был выполнен мной, потому что ну куда слово такого негодяя и выскочки, как я, против твоего, на чью сторону встанет вся школа, лишь бы вылизать твой зад и прикрыть свой.       Джонс уже просто не находил того, чем можно было бы парировать. Ведь, по сути, Брагинский был прав.       — Знаешь, а я и вправду поверил, что между нами появилась какая-то ниточка, какая-то связь. Был готов на все, чтобы нам было хорошо, даже изменить некоторые свои взгляды и мнение насчет всего этого переполоха с чувствами. А оказалось, что я был всегда прав. Думаю, я получил ценный урок, Джонс, спасибо. Учись хорошо, маленькая звездочка, живи с этим, — Иван проплыл мимо него, отправив воздушный поцелуй, но остановился в дверях и добавил: — Костюм пришлю по почте. У меня рука не поднимется его сжечь, иначе вдруг придет подстава в виде чека на эн-ную сумму.       Вот он и конец новогодней ночи.

***

      У него внутри все разрывалось, и Иван все не понимал, там же все мертво, чему там еще разрываться-то. Но в какой-то момент это просто прекратилось, и внутри расползлась каким-то темным месивом безграничная, но вполне ощутимая пустота. Будто бы ничего не было, но при этом оно весило несколько тонн.       Брагинскому уже совсем не льстило то, что он оказался прав по поводу всей этой любви. Правда отдавалась болезненными ощущениями, и возникал извечный вопрос. Что лучше: жить в сладкой и распрекрасной лжи, либо же познать всю горечь правды, но существовать потом с постоянными страхами и болью, закрывшись от всего? А жизнь ли это будет вообще?       Возможно, Иван сможет когда-нибудь отпустить все произошедшее, принять как неотъемлемую часть жизни человека в целом, но на данном этапе жизни он этого сделать не мог. Ему было необходимо посидеть в тишине, поплакать и подумать обо всем в одиночестве. Зализать раны, так сказать, только вот как зализывать зияющую в сердце дыру?       К нему постоянно заходил Олег, раздражая тем, что нарушал какое-никакое личное пространство и без того полудохлого Брагинского. Он что-то говорил, возможно, пытался как-то подбодрить или успокоить. Но Иван не помнил ничего, потому как не считал нужным сейчас его присутствие, от того не слушал и не слышал Олега. Какой от него был толк? Ведь он всю жизнь усиленно ему доказывал о важности существования любви. И что в итоге? Иван поддался этому и теперь лежит тряпкой с разбитым сердцем. Поэтому какое-то там бормотание от Олега в нелепой попытке помочь было совершенно неактуальным. Брагинский вернулся к самым истокам: верить можно было только самому себе и надеяться нужно на одного лишь себя. И пережить переломные события в своей жизни он хотел наедине с собой.       Брагинский безжизненно лежал уже несколько дней. Наверное. Он совсем перестал замечать смену времени суток. Голова была совершенно пустая. Есть не хотелось и вовсе. Он просто лежал и смотрел в стену. Возможно, Иван спал, хотя все так слилось, что он и перестал пытаться разобраться. Кажется, на него накатывалась депрессия. Это не стало сюрпризом, но, если быть честными, он всегда считал, что выше этого, что его ничего не сможет расстроить и сломить. Но подняться пока еще не было сил, словно в нем что-то погасло, исчезло, испарилось. Его какой-то внутренний огонек.       Еще к нему, вроде бы, заходил Феликс. Иван не знал, зачем. Они никогда не были друзьями, пусть и жили в одной комнате. Наверное, его присылал Олег. Но Брагинскому было наплевать.       Хотелось покоя.

***

      Альфред уже в который раз за все прошедшие дни стоял перед дверью в приют. И его всего дико трясло.       Во все его предыдущие появления в приюте к Ивану не пускал воспитатель. Олег явно делал это не из вредности, а из-за банального страха — боялся, что присутствие Альфреда могло как-то сказаться на и без того находившегося в ужасном состоянии Ивана. Как он себя повел бы в присутствии бывшего — неизвестно никому.       Судя по вопросам Олега, который между настойчивыми просьбами и мольбами Джонса о том, чтобы его пустили к Ивану, он не знал тонкостей произошедшего. Иван был всегда слишком закрытым ребенком, и Черненко никогда не был в силах предполагать, что творилось в этой умной голове. Оттого и было страшнее, ведь никто не мог предугадать дальнейшие действия Брагинского.       Когда Джонс пришел в последний раз, решился рассказать Олегу всю правду, потому что зашел в тупик. И чем больше он говорил, тем сильнее ощущал свою вину. Может быть, он и не был виноват прямо-таки во всех грехах, но Джонс был таким вот человеком, который все всегда брал на себя. Как никогда ощущалась та самая иерархия, когда альфа должен был поступить как альфа — взять на себя ответственность и сделать шаг к омеге, несмотря ни на что. Он искренне теперь не понимал, зачем он так поступил, чего он испугался тогда, во время защиты проекта — гордыня ли, быть может, состояние аффекта от неожиданности. А самое главное, как он мог поступить так с любимым омегой? Ведь Иван больше всех заслуживал славу и место в Гарварде.       Он терял Ивана. Если уже не потерял. И он должен был исправить все.       Олег никак его не осуждал, и в тот момент Джонс приметил еще и разницу в возрасте. Черненко не стал кричать, упрекать в неправильных поступках или выгонять его, а лишь пожалел и подбодрил. Сказал, что если Альфред действительно жалеет о своей ошибке и любит Ивана всей душой, то должен исправить свой поступок и показать Брагинскому чего стоит.       Собственно, Олег никогда бы не стал помогать и давать совет человеку, у кого были бы неискренние намерения, да и в целом не решился бы лезть в жизни своих подопечных, особенно, Ивана. Но Джонс приходил, его прогоняли, а он все равно приходил, еще признался потом в вине и явно нуждался в какой-то помощи и поддержке, потому как растерялся совсем. И этот искренний альфа запал Черненко в душу, и тот понял, что Иван будет в надежных руках. Конечно, если весь этот сыр-бор хорошо закончится.       Собственно, Олег не сказал ничего такого, но Джонс вдруг вскочил тогда, как взвинченный, и начал сиять, как полуденное солнышко.       Поблагодарив за все, он ускакал, но обещал вернуться.       Черненко был счастлив, потому как смог сделать хоть что-то полезное. Но он очень беспокоился за Ивана.       И когда он поднялся в спецкомнату, то обнаружил его спящим. У Черненко щемило сердце при одном только взгляде на него, ведь Иван был бледнее обычного, опухшие от постоянных слез глаза ярко-красными пятнами выделялись на фоне осунувшегося лица.       — Когда твой мальчик вернется, я прошу тебя, прости его. Никому же не будет легче от ваших обоюдных страданий.       Тихо прошептал омега и немного подтянул сползшее одеяло на плечи к Брагинского.

***

      Подключив все свои связи, Альфред снова собрал тех, кто принимал их с Брагинским проект. А также пригласил того омегу. Он объяснил им все, а мистеру Эдельштайну сообщил, что место в Гарварде принадлежит лишь Ивану. Он не ожидал, что присутствующие сочтут его откровенность как «ах, он такой честный мальчик, рассказал всю правду, вами надо гордиться» или «ох уж эти романтичные альфы, сделают все для своих омег, что с них взять». После этого Альфреду стало противно с самого себя. Наверное, лучше бы его забраковали, обозвали лжецом и ублюдком, но нет. Он снова вышел сухим из воды, но ощутил себя все равно до ужаса грязным.       Но дело было сделано. Остались самые сложные действия в его плане — донести все до Ивана и сделать все, чтобы его вернуть.       Вернувшись в приют с благой вестью, обрадованный Олег наконец решил пустить Альфреда к Ивану. Черненко был крайне обеспокоен его состоянием и решил, что пусть уж хоть как-то Иван отреагирует, лишь бы вновь стал проявлять хоть какие-нибудь эмоции.       Джонса провожали молчаливыми взглядами все повыползавшие из комнат омеги, и тот почувствовал, будто идет на казнь смертную, ей-богу.       — Удачи, типа, надеюсь, он тебя в окно не выкинет, — сказал ему какой-то блондин.       — Я тоже, — безрадостно хмыкнул Альфред.       — Кыш, Феликс, — шикнул на блондина провожавший Джонса Олег. — Альфред и так волнуется.       Названный Феликс фыркнул и скрылся в комнате.       И когда они подошли к нужной двери, то Черненко ему ободряюще улыбнулся.       — Просто скажи ему, как есть, и дай ему время, дабы все переварить.       Джонс кивнул и открыл дверь.       Смешение запаха духоты и естественного аромата Брагинского окутало его с ног до головы. Вероятно, Иван редко открывал окно. Запах его Вани... Он так скучал по до одури сладкой смеси выпечки, ягод и соленой карамели.       И только Альфред взглянул на кровать и заметил там лежащего и смотрящего в потолок Брагинского, как его сердце застучало в сумасшедшем ритме и начало неприятно ныть за грудиной, когда безжизненный взгляд метнулся к нему.       — Ну что, получил Оскар? — усмехнулся Иван уголком губ.       Джонс устало прикрыл глаза, вновь почувствовав небывалый груз на себе.       — Я объяснил коллегии все про наш проект. Жалею, что не сделал этого сразу же. Место в Гарварде твое, — твердо сказал Альфред, следуя совету Олега.       — А что, должно было быть иначе?       Тупиковые вопросы выбивали Джонса из колеи, но благо Брагинский не спешил с дальнейшими колкостями, от чего у Альфреда появлялось время на обдумывание следующих ходов и подбор корректных слов для выражения своих мыслей.       — Я знаю, что поступил с тобой ужасно. Я не хотел этого и жалею. Извини меня.       Альфред замолчал в ожидании хоть какой-то реакции, но слышал только свое вылетающее из груди сердце.       — Ну, чего ты не уходишь? Извинился, и ладно. Ждешь какой-то награды?       Страх и неуверенность сковали Джонса, словно бы чувства превратились в веревки, и одна из них душила его. Он, естественно, не ждал, что Брагинский кинется ему в объятия, но он как будто обрубал все дороги к примирению.       — Я не заслужил тебя и всего того хорошего, что произошло между нами, но я пришел объясниться и…       — Спустя две недели, — задумчиво протянул Иван, впервые прервав его.       — Олег не пускал, хотя я и приходил каждый день.       — А сейчас почему пустил?       — Я собирался брать штурмом приют, — Альфред усмехнулся, посмеявшись над своей шуткой, подумав, что это, возможно, хоть как-то разрядит обстановку.       — О да, это бы определенно сработало.       Но вновь воцарилась тишина, а напряжение так никуда и не исчезло. А вот из головы у Джонса напрочь вылетели все мысли, кроме одной.       — Я люблю тебя.       — Катись ты уже к черту со своей любовью вместе, — выплюнул Брагинский.       — Прости меня, прошу. Я не хотел, чтобы все это так обернулось. Это будет для меня важным уроком, — голос Джонса засквозил отчаянием.       — Я рад. Можешь идти, — с тем же металлическим оттенком вновь сказал Иван.       — Я люблю тебя.       — Что, заученные по сценарию фразы кончились?       Альфред замолчал, опустив глаза в пол. Он больше не находил слов.       — Вот на что ты сейчас рассчитываешь? — Джонс взглянул в севшему на кровати Ивану в глаза. — На то, что я сейчас растаю от твоих сладострастных речей, брошусь к тебе на шею с криками «Я тоже тебя люблю, мой альфа, никогда меня больше не обижай!» и мы вместе помчимся в наш сахарный дворец?       Иван прищурился в ожидании.       — Нет, я лишь надеюсь, что ты меня сможешь простить, — честно ответил ему Альфред.       — То есть ты пришел покаяться? Для этого есть церковь, дорогой, — в своей излюбленной манере сказал Брагинский.       — Еще я очень хотел тебя увидеть. Чистой воды эгоизм, но я правда хотел тебя увидеть, потому что без тебя все не так.       — Пришел, покаялся, увидел. Свободен.       Иван нервно взбил подушку с явным намерением вновь на нее лечь и тем самым закончить разговор.       — И я купил это… — вдруг вспомнил Джонс про мятно-зеленую ювелирную коробочку в кармане и решил зацепиться за нее, как утопающий за последнюю соломинку. — Еще до… всего… — он повертел ее в пальцах и поставил на стол, открыв.       Аккуратный, искусный, узенький, но явно увесистый браслет из золота сверкнул в свете заходящего солнца разноцветными переливами бриллиантов.       — Хотел подарить его после… — Альфред сглотнул. — После презентации. Хотел кольцо сначала, но потом подумал, что кольцо лучше подарить, когда буду делать предложение…       Джонс с надеждой улыбнулся, но его улыбка в один миг погасла, когда он перевел взгляд на разозлившегося Ивана.       — Он принадлежит тебе, как и мое сердце, Иван, — все же добавил Альфред.       — Вы только посмотрите, — улыбка со злобным оскалом исказило прелестное лицо Брагинского, и он поднялся с кровати. — Он еще и подкупить меня решил такими дешевыми… — взгляд его метнулся к коробочке, — ладно, не очень дешевыми трюками. Чтоб у меня вообще крышу снесло.       — Ваня, я вообще…       — Хочешь знать то, что я думаю о тебе и твоей чертовой любви? — истерично хмыкнул Иван. — Вот что.       Он схватил коробочку со стола, подошел к окну и, приоткрыв его, выкинул ее вместе с браслетом.       Коробочка улетела с третьего этажа вместе с сердцем Джонса. Он тихо вздохнул, но выдохнуть не смог, потому что ощутил страшное удушье и разрывающую на его на части боль.       — Пошел. Вон.       И Альфред послушался, выскочив за дверь. Толпа омег, стоявшая возле нее, разбежалась, словно ночные насекомые при свете фонарика, пропустив уходящего быстрым шагом Джонса. Олег успел заметить лишь его сквозивший диким отчаянием и непередаваемой душевной болью взгляд, когда тот промчался мимо. И тут Черненко разозлился на Ивана как никогда прежде.       — Брысь все в комнаты, если не хотите попасться мне под руку! — рыкнул Олег, и в коридоре начали гулко проноситься звуки захлопывающихся дверей, он агрессивно, с четким намерением надрать одному омеге задницу, потопал в комнату Ивана. Тот стоял, вглядываясь в окно, напряженно обхватив себя руками.       — Ну, теперь ты доволен, Иван?! Вот что тебе было от него еще нужно?!       — Стоит ли лезть в то, чего ты не знаешь?! — развернулся к нему Брагинский, весь раскрасневшийся от нахлынувшего гнева.       — Я все знаю, Альфред рассказал мне, и, судя по его душевным терзаниям, это была чистая правда! Он сделал все, исправил все, хотел вернуть тебя!       Олег стал сверлить его уверенным и очень злым взглядом, но Ивану это было, как горохом об стенку, он умел сопротивляться.       — А, так я должен был его простить? Прости, не знал, мне сценарий не вручали. Оказывается, надо было сказать: «Ути-пути, ты у меня такой молодец, исправил все свои ошибки, как большой мальчик, прямо-таки люблю-обожаю», — чуть ли не задыхаясь от возмущения, кричал Иван в ответ.       — Нет, но ты хотя бы мог проводить его вежлевее! — упрямо продолжал парировать Черненко.       — Я пытался его спровадить вежливо, — процедил Брагинский, — но он продолжал стоять и накалять обстановку!       — Я знаю эти твои якобы попытки, ты ни черта не пытался, Иван! Ты всеми силами пытался показать, какой ты ущемленный и обиженный, только бы ему стало больнее.       Брагинский не знал, больно ли ему просто от этих слов, или хуже было от того, что это оказалось правдой.       — А мне, по-твоему, было не больно?! — Иван рванул через всю комнату и побежал по коридору, миновав на пороге Олега.       — Иван Брагинский, мы не договорили! — Черненко понесся за Иваном, пригрозив кулаком высунувшему нос Феликсу. — Вернись сейчас же!       — Ты мне не папа! — крикнул откуда-то с лестницы Иван. — Не указывай мне, что делать!       — Не смей на меня кричать, ведешь себя как ребенок!       Когда Олег выскочил во двор, то заметил забегавшего за угол дома Ивана, и рванул за ним.       — Он же так старался, Иван! Каждый Божий день тут торчал! — продолжал кричать Черненко вдогонку.       Он наконец-таки догнал Брагинского и положил руку на грудь, пытаясь отдышаться, а затем смерил Ивана удивленным взглядом, когда тот начал ползать по земле и исчез в кустарниках малины.       — А вообще… — хотел было он спросить Брагинского о его действиях.       — Ты можешь уже замолчать, Олег! — крикнул из-под куста Иван.       — Нет, я не стану больше молчать! — из-за того, что Брагинский вот так прервал его мысли, буря злости вновь нахлынула на Черненко. — Я и так долго терпел все твои загоны. Думал, что пройдет со временем, но сейчас ты совершаешь огромную ошибку!       Иван молча ползал по земле, ища что-то в тени кустов, в которых из-за сумерек ни черта не было видно.       — Этот альфа… Этот мальчик… Он искренне тебя любит и так раскаивается в содеянном! Все совершают ошибки, конечно, но не каждый в силах их признать! Если ты его сейчас отпустишь, то потеряешь уже навсегда и будешь всю жизнь жалеть об этом! Никто не идеален, Ваня, и ничьи отношения не могут быть идеальными априори! Поэтому вы должны дополнять друг друга, строить отношения вместе, преодолевать все препятствия, делать отношения комфортными и потом достичь какого-то своего идеала!       — Слишком много нотаций от человека, который так и остался один! — в сердцах выкрикнул Иван, но затем окаменел, поняв, что ляпнул.       Олег замер, и взгляд его погрустнел, а Иван, медленно повернув к нему голову, тихо прошептал:       — Прости, я не хотел.       Но Черненко лишь отмахнулся.             — Мне не повезло когда-то, Иван, а вот ты нашел такого альфу, который любит тебя настолько сильно. Ты ведь тоже чувствуешь это?       — Что я чувствую, скажи мне, просвети!       — Любовь, Иван, любовь! Сквозь обиду и гнев, ты все равно это чувствуешь! И скажи мне уже на милость, почему мы стоим на заднем, а ты копаешься в кустах?       Брагинский, к счастью, наконец-таки сквозь полумрак кустов заметил светлое пятно и потянулся к нему, наткнувшись на бархатистую коробочку. Он приподнял и взглянул на нее, пальцами очистив ее от пыли, даже не сразу заметив, как по щекам покатились слезы.       — Ваня, это… он тебе подарил?       Иван только кивнул на это.       — Что случилось? — Иван поджал губы. — Ты что, выбросил это в окно?       — Да.       — Почему?       — Потому что я злился на него.       — Тогда почему ты сейчас здесь, весь в грязи и царапинах после ковыряния в колючих кустарниках на заднем дворе приюта еще и плачешь?       — Потому что люблю его!       Слезы градом хлынули из его глаз, и он прижался к Олегу, задыхаясь в рыданиях.       — Ну наконец-то! Тяжело, но довольно выдохнув, Черненко приобнял Ивана и гладил его по голове.       — Ну у вас тут и тотальные драмы, — вылез из окна Феликс, жуя яблоко.       — Феликс, быстро засунься назад! — махнул ему Олег рукой.       — Да ладно вам! Будет что, типа рассказать детям Ивана и того альфы. Какой у них папа король драмы!       Олег нахмурился, а Иван искренне захохотал сквозь слезы, да так неожиданно, что Черненко вздрогнул.       — Совсем рехнулся, что ли? — изогнул бровь Лукашевич. — А я типа говорил, что эти вундеркинды все чекнутые! Надо было его государству впендюрить за большие деньги!

***

      Через пару дней, когда Иван пришел в себя, то он вернулся в школу. Он немного сконфуженно семенил по людному коридору и то и дело поправлял браслет на запястье, сильно нервничая и продумывая слова к предстоящему с Альфредом разговору.       Что ему следовало сделать? Извиниться? Возможно. Хотя бы за то, что так вспылил. Сказать о своих чувствах? С этим немного сложнее, ведь если Джонс не захочет продолжать отношения, то Иван не станет манипулировать им своими чувствами. Неприятно покалывавшие сердце мысли о том, что Джонс и правда может не захотеть продолжения, не давали ему покоя. Так хотелось верить в то, что все обойдется и этот кошмар закончится.       Брагинский остановился возле своего шкафчика, открыл его, параллельно осматривая широкий коридор. И удача! Альфред стоял в какой-то небольшой компании, но выглядел очень отстранено, словно это не ему сейчас что-то активно пытался втереть скачущий блохой вокруг него миловидный омега.       Малюсенький укол ревности, но Иван отогнал абсолютно неуместные сейчас мысли, и в наглую пытался поймать взгляд Джонса. Тот без интереса скользил глазами по толпе, и у Брагинского все внутренности сжало в трубочку, когда они наконец столкнулись взглядами. Альфред вытянулся в напряженную струнку, словно не веря своим глазам.       Свет померк, люди исчезли, они остались вдвоем и как будто слышали только потяжелевшее дыхание и ускоренное сердцебиение друг друга.       Иван попытался выдавить улыбку и коротко махнул пальцами той руки, на которой звездой надежды сиял подаренный Джонсом браслет. И Альфред заметил его, и Альфред рванул за Брагинским, когда тот решил найти им более тихое место для разговора.       Не успел Иван зайти в пустой кабинет, как следом тут же ворвался Джонс. Они остановились буквально в нескольких шагах друг от друга, но определенно чувствовали тепло стоящего напротив. Молчали. Сверлили друг друга неуверенными взглядами, попеременно опуская их в пол, не подобрав нужных слов. Иван же забыл всю подготовленную речь.       — Привет, — начал Иван.       Блеск. Лучше ничего не мог сказать.       — Привет, — повторил за ним Альфред.       Они не могли никак без драматических пауз. Оба выдохнули и оба что-то попытались пробормотать, но Брагинский решил взять все в свои руки.       — Ал, можно я? Ты и так уже много мне сказал, теперь, думаю, лучше я.       Джонс кивнул, уступив.       — Я поступил с тобой в приюте очень грубо, прости меня, ты ведь пришел с искренними намерениями, а я оборвал их в пух и прах. Мне жаль.       — Да, честно говоря, это было очень жестко, — поджал губы Альфред, и Брагинский почувствовал укол совести. — Но, думаю, я заслужил такого отношения.       — Возможно... Я не знаю… Что… Черт… — Брагинский совсем растерялся, но Альфред молчал, не уходил и продолжал слушать, не перебивая. — Может, попробуем еще раз?       От волнения у Ивана скрутило желудок.       — А ты правда этого хочешь?       — Да, если и ты на это согласен.       Джонс растянул губы в самой счастливой улыбке, ведь вся его душа пела, а Иван чуть не грохнулся в обморок от напряжения, но когда Альфред взял его ладонь, то весь встрепенулся и из последних сил держался, лишь бы опять не начать неподобающим способом проявлять свои эмоции. Все-таки он и впрямь стал слишком эмоциональным.       — Методом проб и ошибок? — Альфред мягко скользнул пальцами по щеке Ивана, а тот готов был расплавиться от незамысловатой ласки и нежного взгляда Джонса.       — А еще учиться и дополнять друг друга, — добавил Иван со счастливой улыбкой.       — Тебе понравился браслет?       — Я был бы рад и куску бечевки, если бы она была подарена тобой, — хихикнул Брагинский, и это явно польстило и взбодрило Альфреда.       — Какая еще бечевка? Мой омега достоин только всего самого лучшего.       — У твоего омеги и так есть все, в чем он нуждался, — Брагинский нырнул в крепкие объятия, вдыхая такой родной запах. — Ну, бонус еще, пожалуй, его альфа.       — Эй, — плечи Альфреда задергались в смехе. — Вообще-то…       — Я люблю тебя, — Иван взял лицо Джонса в ладони и взглянул в его глаза.       — Я тоже тебя…       Но Альфред не договорил, потому как его увлекли в, пожалуй, самый сладкий поцелуй в его жизни.       Слаще был только на их свадьбе, но об этом они еще не знали.       В целом, Альфред понял, что даже чрезмерно колючий кактус при должном уходе, заботе и искренней любви раскроет свои цветы и станет самым прекрасным растением на всем белом свете.