О чём мы говорим

Ей хочется уйти, но проблема в том, что уходить некуда. Ей всё мерещатся липкие взгляды, хотя раньше такого не было никогда, она просто отпускала ситуацию и тот десяток вопросов, который возникал, когда вместо Тома приходила пиздячка в джинсе и на каблуках. Сейчас отпустить не получается. Зудят бёдра. Джинсы, кажется, готовы свалиться. — Так ты его?.. Последнее слово тонет в воздухе. Не то «протеже», не то «шлюха». Ртуть, право слово, не обидится — вы только знайте, все знайте, что он предпочитает других шлюх, и вот конкретно вы намного больше похожи, сэр. Лицом, правда, не вышли, у Тома все посимпатичнее будут. И комплекция другая. Но всё равно на шлюху вы больше тянете. Бек примеряется, оглядывая мужчин; немного боязно, потому что если её захотят наебать, то сделают это в любом случае — у Ртути нет и шанса пристрелить сразу всех. Да и патронов только два. Болтаются в магазине. Бесят. Почему два-то. Конечно, она знает, почему бесят. Когда нужно было, выхватить огнестрел она не успела, хотя и училась, и была готова. Толку-то от пистолета при таком раскладе?.. Нужно выбросить из головы и делать дело. Всё уже кончилось, Бек ещё повезло, что она ничего не потеряла. Ртуть кивает. Толкает к мужчинам сумку. И честно пытается не уронить с себя штаны — вырванные петли не дают закрепить ремень, и широкие в талии джинсы, большие ей, постоянно соскальзывают. Она поэтому руку одну держит в кармане. Чтобы не стало видно синяки и разводы грязи на бёдрах. Она не успела отмыться — нужно было бежать. А сейчас всё сохнет и сушит кожу. Зудит очень сильно, хочется расчесать кожу в кровь. Мерзко. Тревога из подкорки оформляется во что-то более плотное и заметное; тот ужас, что всегда жил под рёбрами, обволакивает грудную клетку. Ртуть хочет только нырнуть под воду и задержать дыхание — до упора. Так, чтобы судорогой свело, чтобы вода залилась в лёгкие. Но вместо этого она только выскальзывает из здания в прохладу ночи, чувствуя, как холодный воздух веет по ногам, забирается под джинсовку. Но её всё равно бросает в жар. Штаны чуть не сваливаются, грязные, рваные, без нормальных петель, и карманы тоже убиты. Рукам без сумки неприятно легко, кажется, что за них сейчас схватят. Нужно забиться в какой-нибудь угол. И ад кончится. Он всегда кончается. Ртуть идёт домой — трясётся в ненавистном трамвае зайцем, потому что денег своих у неё нет, Том с собой на такой случай не дал, а ловить попутку после сегодняшнего — ну себе дороже. Остановка не так далеко. По освещённой улице, хотя по дворам быстрее. Бек почему-то страшно. В висках стучит, она спешно пробегает переулок; кажется, окликнул кто, но кажется ведь, да?.. В подъезде страшно. Последний рывок — но Ртуть стоит и пытается отдышаться. Потом срывается; только каблуки стучат быстро-быстро. Её угол — ванная комната. Эмалированная ванна не особо большая, но Бек, в силу роста, хватает; она бросает одежду сразу на пол ещё в коридоре, потому что ну, кто может быть тут? Том. Конечно. Он молчит, тянет свой кофе чёртов, и смотрит на то, как Бек сначала выпадает из штанов, а потом пытается стянуть верх нормально. Взгляд скользит по разводам. Потом он говорит какое-то название. Таблетки, наверное. Звучит как типичное название лекарства — длинный и бессмысленный набор букв. — На кой? — если прикинуть, то название ей знакомо, но Бек не хочет даже пытаться вспоминать его, потому что есть огромная вероятность, что ей не понравится. — О, вешалка предпочтительнее? — Ртуть молчит на это и пинает вещи в ванную, хотя ей хочется их сжечь. Но это не кровь; разве что её собственная, но мало, честное слово, неожиданно мало. Это можно отстирать и зашить. Залить перекисью, чтобы убрать все следы. Ещё хочется с кем-то поговорить об этом. Но такого варианта нет. Не Тому же плакаться. Ртуть поднимает с пола джинсы. Петли местами вырвали с тканью. Убиты к чёрту. Грязные, какие-то жёлтые колени, немного стёртая ткань. На ладонях ссадины. Она могла не обращать на них внимание раньше, но теперь — просто обязана это сделать. Нужно обработать их. Отмыться: и от грязи, белёсых следов на бёдрах, и от ощущения чужих рук на теле. Потом — перебить мерзкий привкус во рту. Кофе, сразу с солью, ну — точно должно сработать. Только сначала отмыться. Она кидает одежду в корзину и кладёт пистолет на край раковины; мелькает мысль — два патрона. Хватит. Ртуть берёт перекись. Она обрабатывает ладони, сидя в ванной; на коленках обнаруживаются красноватые пятна — будущие синяки, ещё такие потенциальные синяки на бёдрах, мелкие тёмные следы пальцев, и вроде как на пояснице тоже будет синяк. Болит запястье, хотя следов никаких нет. По-хорошему всё, вообще-то. Никаких переломов и растяжений; хотя рука не внушает доверия, да, так что нужно будет, чтобы её посмотрели. Бек включает горячую воду и долго-долго оттирает себя мочалкой. Разводы грязи и всякой мерзости с тела смываются довольно быстро; вода тёмная, какая-то серая. Едва не забивается слив — Бек, промывая волосы, выдирает целые пряди. Ну, наверное, они выпадают сами, потому что ей уже не больно. Это как когда деревья теряют листву — коричневый, сморщенный лист, весь скукожившись, всё ещё держится на ветке, но стоит задеть его кончиком пальца — и тут же его ножка переламывается, и лист падает, волочится по земле, крошится, задев что-нибудь. Быстро же волосы выпадать начали. Даже неожиданно. Чай, поседеет ещё — вот Тому смешно будет. Бек страшно и больно опускать взгляд. Она ведёт мочалкой по наметившейся груди и безумно хочет затянуться покрепче бинтами, чтобы внимания не привлекала больше. Только смысл?.. Всё уже закончилось. Да?.. Мыльная пена везде. Бек оттирает бёдра так усердно, что стирает кожу до крови, и она не знает, честное слово, не знает, когда ссадины снова начнут кровоточить. Кровь останавливаться не хочет. Слишком горячая вода?.. Сука. Эти ёбаные ублюдки!.. Блять. Просто блять. Нужно выйти из ванной, нужно объясниться, нужно заняться чем-то полезным, но Ртуть только тихо воет под струями воды и мочалкой трёт даже лицо — на губах мыльный, щелочной привкус. Ей нужно встать, протянуть руку к крану, но сил не хватает, хочется свернуться в углу и просто уснуть, наверное, часов на пятнадцать. Приходит какое-то странное оцепенение. И изнутри ломает рёбра, потому что хочется выть и драться, хочется кричать. Хочется, блять, жалости, но Ртуть вместо этого снова намыливает мочалку и трёт кровоточащие бёдра. Смотрит на наметившиеся на коленях синяки и говорит, что повезло обойтись без травм. Но не верится. Тошнит. — У тебя был пистолет, — говорит Том, когда Бек выходит из ванной в какой-то рубашке и трусах; ну, чтобы было видно ссадины, чтобы сразу понять, что они кровоточат. Тома стесняться смысла нет, он не станет оценивать и брать. — Толку от него? — Бек садится за стол и смотрит на стопку бумаг около Тома. Говорит себе, что будет спокойна. — Тебе нужно быть усерднее, — внутри вспыхивает. Ртуть тут же вскакивает со стула; громко, очень громко, всё падает, на пол летят бумаги, которые Бек швырнула, на пол же — таблетки какие-то, чёрт знает, что. И пусть всё крошится, бьётся, пусть! Слушай, Том. И молчи. Вырви нахрен свой поганый язык, ты, хуев насильник, ублюдок, ёбаная мразь без сострадания, ты!.. — Думала, на каблуках так легко отбиваться? — абсолютно спокойно осведомляется Том, отпивая кофе. — Это нормальный опыт для женщины. Подними бумаги, будь добра. Бек на секунду закрывает глаза. Почему-то очень больно, веки словно из расплавленного свинца — тяжёлые и горят. Нормальный опыт. Всё в порядке. Насилие — часть человеческой природы. И Бек в этом с детства, с тех пор, как мать за деньги отдала её мужчине. Педофилу — да, нормально позволять трахать свою дочь. Бек повезло — Том педик. Ртуть собирает бумаги. Выбрасывает таблетки — пофиг, даже если наркотики. Вернёт. Ну, и вряд ли найдут, если что, не в притоне же они, где во время облавы едва ли не полы вскрывают. Да и Том ничего не говорит. Ртуть рассказывает, как всё прошло. И едва сдерживается, чтобы не разодрать в кровь бёдра снова. Том хвалит за сделанную работу, а потом откуда-то достаёт новую пачку сигарет и зажигалку с облезшей краской. — О, так теперь мне можно курить? — ядовито осведомляется Бек. Но руки дрожат, она спешно, грубо распечатывает пачку, поджигает сигарету. Затягивается, и её едва не выворачивает, хотя к запаху сигарет она тоже привыкла. И к насилию. И к крови везде. Только почему так мерзко-то?! Бек кашляет долго и больно. — Это поможет, на первых порах, — Том роется в бумагах. — Переиграй ситуацию. — Как, — Бек хотела спросить, но в её хрипе эта интонация едва угадывается. — Не знаю, — мужчина пожимает плечами и улыбается. — Сходи в бордель, что ли. Бек откидывается на спинку стула и так сильно смеётся, что становится больно под рёбрами. Всё вспыхивает огнём, ей жарко, нестерпимо жарко, хоть срывай одежду и ныряй в снег. И хочется не смеяться — выть, пока связки не лопнут. И чтобы кровь полилась в горло. Бек падает на пол вместе со стулом. Лёжа на полу, затягивается снова, и снова давится дымом. — Тебе помогло? — спрашивает она. — Том. Пожалуйста. — Нет. — Тогда зачем? — А что мне сделать? Пожалеть тебя и погладить по головке? — Том проходит мимо лежащей на полу Бек и ищет турку в шкафу над плитой. Забирает со стола зажигалку — ясно, кончились спички. Нет бы купить впрок. Придурок. Инвалид бытовой. — Сделай на меня тоже, — Бек затягивается. Уже не так жжётся, хотя всё равно горячо внутри, хочется уже не выть — проблеваться хорошенько. — Пожалуйста. — С солью? — А конфеты есть?.. Нет, конечно, дура. Зачем спрашивать и просить. Живи, Двенадцать — ты всего лишь часть среды, и для твари вроде тебя это нормально — пережить подобную хрень. Не загоняйся. А что глаза жжёт от слёз — так что сделаешь. Гормоны. Сколько тебе, Ртуть? Шестнадцать? Вот радуйся, что так поздно выебали. Что ещё надо? Тебе ещё повезло. Могли убить. Могли забрать сумку — и тогда шею бы свернул Том. А так ничего — варит тебе кофе, а ты лежишь и разглядываешь то потолок, то его задницу. Бек закрывает глаза и продолжает говорить себе, что всё нормально. И старается не думать о вешалках, конечно. В себя всякую дрянь пихать — удовольствие сомнительное.