Двенадцатая, махнув Танье — ночевать в ёбаном борделе она не собиралась, конечно — вылетела из здания.
Очень сильно ныло в груди. Будто там есть что-то живое; будто сердце не просто перекачивает кровь по телу — о, нет, оно живо и чувствует, и страдает, и наполнено жалостью!..
И в лёгких — цветы. Лезут отовсюду, путаются в тканях, пускают свои корни, а лепестки их забивают тоненькие капилляры там, где кровь наполняется кислородом.
И больно, больно так, что хочется выть, рвать на себе кожу, тянуться к растениям — чтобы вырвать скорее, даже с внутренностями, если понадобится.
Нахуй букеты!
а ты говори сколько хочешь, что цветы лучше пуль
В бардачке, конечно, лежат сигареты покрепче. Ещё зажигалка. Серая, с немного стёршейся краской.
Говорят, бывших курильщиков не бывает — и Ртуть была с этим абсолютно согласна.
На сигареты она обычно срывалась вместе с акцентом. Это всё нервы, треклятые нервы; да, курение их не излечит, но это ведь всё равно лучше успокоительных.
Зависимых от таблеток она навидалась, спасибо.
Пачка лежала на месте; щелчок, на секунду вспыхнувшее пламя, вдох — и лёгкие заполняет табачный дым. Бек тянется, откинув спинку кресла, и скидывает туфли. Ноги она подтягивает к себе, на сидение. Есть преимущества у маленького роста — она может так сидеть.
Неудобно.
Табачный дым больно обжигает трахею, лёгкие — Ртуть давится крепкими сигаретами и летней ночной духотой — даже открытое окно автомобиля не помогает.
Ей хочется закрыть его и задохнуться к чертям.
Выжечь цветы.
Она не делает этого и только затягивается снова. Пепел обжигает ладонь, Бек знает, что будет россыпь маленьких ожогов на коже, как веснушки или родинки, но ей плевать, она только цедит сквозь зубы свистящее-шипящее «сука».
Бек выкуривает первую сигарету очень быстро, мимоходом, даже этого не заметив. Потом вторая — так же быстро, затягиваясь максимально глубоко. Внутри горячо почему-то.
Глаза слезятся из-за дыма. Свои привычки Бек старалась контролировать, но, видимо, сегодня исключение.
Как и любой день до.
Это всё нервы. И — немного —
Эль.
Трепещущий, тихий; можно даже сказать, что безмолвный.
Как цветы.
Ртуть стряхивает пепел за окно и затягивается. Она курит быстро и небрежно, безызящно стряхивая пепел на улицу, выкуривая сигарету в несколько глубоких затяжек.
Ртуть помнит — тогда в её подъезде смеялись над пигалицей-Бекки соседские дети; смеялись, пока она на спор не выкуривала сигарет пять или шесть. Так же — быстро; только бы скорее, скорее, пока не!..
Во рту неприятный привкус табака и каких-то смол, что ли. Он редко чувствуется так ярко.
Ясность приходит только на пятой сигарете. Бек расслабляется, затяжки становятся менее глубокими.
Глаза щиплет; Ртуть смаргивает непрошеные слёзы и убеждает себя, что это только из-за дыма, наполняющего салон автомобиля.
Когда Бек, выкинув окурок за окно, уже не тянется за новой сигаретой, это значит, что теперь она может адекватно мыслить.
Вместе с этим навыком приходит злость.
Кто его, блять, просил так делать. Сбегать, пытаться удрать от того, кто, кажется, может найти тебя даже в блядской Антарктиде, просто потому что это он.
Конечно, никто Элю не поверил; Бек не знает, как он там собирался добиться справедливости и почему верил, что это сработает.
На кой чёрт, Том.
Кому нужна настолько буйная юбка; нет, нет, Элю бы заткнуться со своей человечностью и молча раздвинуть ноги — и тогда, может быть, что-то бы и получилось. Тому нравится выламывать людей. Он бы оценил.
Он бы, может, не так открыто издевался.
Эль всё испортил себе сам.
В глазах мутнеет, наверное, от нервов; дрожащие пальцы ищут пачку. Она поджигает очередную сигарету.
Больно.
Почему-то губы саднит, да и не только губы, на самом деле; ощущается так, словно кто-то протащил её лицом по асфальту. Бек бледными пальцами касается рта, но крови не чувствует.
Она курит и только в голове прокручивает, как, блять, Эль её достал и что бы ему стоило сделать.
Ртуть не может это ему в лицо сказать.
Каждый раз, когда она видит его выражение лица — испуганное, будто он вот-вот заплачет от страха — то что-то в груди тянет, так странно, неприятно.
Бек просто не может ему в лицо выкрикнуть многие вещи.
Хотя и хочется.
Ей его просто жаль.
Ей просто хочется.
Обнять, может быть — но он боится прикосновений. Утешить.
Уговорить остаться — им-то Том увлечён, его не станут травить намеренно, если только Эль сам его не спровоцирует.
Бек затягивается в который раз — последняя сигарета. Пачка была полупустая?.. она не помнит.
Её тошнит.
Как в детстве, когда, выкурив те несчастные шесть на спор, она неслась за угол и пихала в рот грязные пальцы. Царапала глотку. Как только не заразилась чем, сейчас и не вспомнит.
Двенадцатая закрывает глаза и дышит остатками дыма. Это уже как-то нездорово даже, такие порывы после длительной затяжки, но, с другой стороны, ей ли привыкать?
Пепел на полу, на её туфлях — всё, минус пара, должно быть. Ртути плевать на всё сейчас.
Завтра, должно быть, она будет ругать и себя, и ещё больше Эля; будет смеяться и предлагать ему влезть в мини-юбку или отдаться кому-то другому — она сказала бы «может, Том побрезгует потом такой шлюхой». Эль бы обиделся. Может, вытирал бы украдкой слёзы.
Это будет потом.
А сейчас Бек хочет помолиться за упокой единственной чистой души; жаль, она никогда не молилась, просто не знает слов.
Том никогда к религии не был склонен — и она ведь всегда вилась за ним, вокруг него, следовала везде по пятам.
У неё не было выбора. Ни у кого не было,
никогда, и никогда же
не будет, хоть весь дом цветами засыпь.
Отчего ты не куришь, Эль, скажи — Бек бы тебе с радостью протянула сигарету, поднесла ко рту; только бы коснуться руками.
Не всё же девкам сигареты пихать.
