I
Парень-продавец «Суперо», татуированный от самого подбородка до кончиков пальцев на ногах, протянул пакет и вдруг сказал с нагловатой улыбкой: — Vorrei conoscerti. — Mi dispiace, ma no. — Capito. Non sono abbastanza bravo? — Sono io chi è «abbastanza sposata». Сказав так, Стас подхватил покупки и понес их в машину. Осознание абсурдности ситуации настигло еще до того, как он открыл багажник. «“Замужем”... Пиздец, ну и ляпнул. Нет, за подкат спасибо, мне оно сейчас кстати, но… Я реально опидорился… Плевать, оставлю Олегу честь злорадствовать надо мной. А у меня, — глянул на эпл вотч, — да, у меня пятнадцать минут до приема». Нырнув в салон, с осторожностью взглянул на собственное отражение в зеркале заднего вида. Волосы, подстриженные в новой парикмахерской, успокоились и лежали не в таком ребячьем беспорядке как пару часов назад — «А то я походил на одного из этих корейских мальчиков, просто старого» — но все равно смотрелись непривычно коротко. «Как они там сказали эта хрень называется? Кроп? Ха. Я скучаю по бобу… Не, так оно, конечно, удобно. Шее не жарко, — Стас нервно провел ладонями от мочек ушей до ключиц, все так же следя за своим отражением. — Да нормально. Просто надо пока избегать зеркал и вот этого всего… Олег изойдется на говно. И это я ему про того сучьего клиента не рассказал и… Двенадцать минут до приема». — Су-ка. Перед тем, как освободить парковочное место, Стас недоверчиво прищурил глаза на незнакомого полуседого мальца с лохматым затылком, взъерошил волосы назло барберу, полтора часа скакавшему вокруг него с ножницами, опасной бритвой и лаком. Небо снова хмурилось. Ноябрь в Неаполе начался с дождя и вот уже пятый день не собирался его прекращать, словно издеваясь или мстя за безоблачный и жаркий октябрь. «Это все, конечно, здорово и вовремя». — Алекса, напомни через полтора часа, чтобы я поменял столик в «Моих друзьях»… Надеюсь, у них остались места на четверых. Потянуло курить. Странно. Он же так хорошо и уверенно бросил. Не то чтобы Стаса настолько взволновала стрижка, как говорится, волосы не зубы — отрастут, и уж точно его не огорчила закономерно испортившаяся к зиме погода. Нет, тут дело в другом. «Я просто не люблю ноябрь. Только и всего… А. Ну и еще когда какие-то придурки паркуются как дегенераты на Монтеоливето…» В ноябре, а точнее с конца октября к занятиям в бассейне, зале и йоге Стас добавлял медитации, минимум по три раза в неделю, старался меньше пить кофе, заменяя его всякими травяными сборами, купленными в модных веган-круелти-чайлд-негатив-плохая карма-а-еще-все-твои-деньги-фри лавочках, помогали они слабо, а без любимого двойного эспрессо по утрам делалось совсем невыносимо, но так получалось создать иллюзию контроля: над обстоятельствами, эмоциями, медленно текущей крышей. «Сука, а в гараже крыша реально течет. Интересно, Олег вспомнил, что я просил вызвать мастера?» В ноябре Стас нехотя вспоминал о Соломоне Львовиче и вместо устоявшейся встречи в конце месяца возвращался к еженедельным визитам. Тот, естественно, с оживлением соглашался — «Ну а что ему? Плакать? Плачý и плáчу здесь я» — терпеливо ждал, сидя в сером костюме на сером кресле в серой комнате серого домика, расположенного напротив городского ботанического сада. Всякий раз Стас ловил себя на мысли, что никогда там не гулял. Его веселило нелепое сочетание пальм, красивых, с дальнего расстояния казалось, мраморных кадок внутри сада и граффити с неприличными словами и картинками снаружи, на заборе. «Вот уж правда, без разницы. Мы, Франция или Италия. Люди везде люди. Надо бы сходить. И Олега взять, окультуриться. Он будет упираться, но… так, нахер». Стас ввалился в кабинет, торопливо повесив пальто на одинокую вешалку: — Соломон Львович, каюсь, опоздал. Как всегда. Примите мои извинения. — Станислав, прошу вас, не думайте, что вы мне за это что-то должны, — просил этот милый и улыбчивый пожилой господин всякий раз, когда Стас с порога совал ему пакет из кондитерской с капрезе. Назвать Соломона Львовича «стариком» не поворачивался язык, тот был хоть и не шибко проворный, зато бодрый и веселый, всегда улыбался в тридцать два ослепительных керамических зуба. «Оно и понятно. Я ему ничего нового не расскажу. Да и до меня… думаю, он слышал куда больше жути от криминальных эмигрантов. Интересная у него, конечно, клиентская база. И ведь не сдал никого. Крепкий орешек. Правда… когда я с ним познакомился, он уже был полностью седой. А когда это было? Лет восемь тому? Как время летит. А занимаемся мы… Скоро пять лет». Как бы Соломон Львович ни успокаивал, Стас, опустившись в глубокое кресло, окруженное подушками всех размеров и форм, с трудом сохранял непринужденный вид. Ноябрь приносил в Неаполь вместе со слякотью и желанием обожраться сезонной хурмой — а еще наварить из нее варенья и обожраться повторно — воспоминания и серое, беспросветное небо. Стас без всякого энтузиазма проговаривал все то, что Соломон Львович слушал по меньшей мере пять раз: неудачная сделка, облава, суд, приговор и лагеря. С Олегом их разлучили сразу и одно время настраивали друг против друга. Стасу хватало опыта и ума понять, что тот бы скорее сам себе пулю в лоб пустил, а повесить вину на родного-любимого Карася не посмел бы. Следом подтягивался ворох других страшных событий. Потому что прежде, чем попасть в лагерь, следовало пройти этапы, а там поезда-столыпины, транзитные хаты, необходимость каждый раз повторять, как своеобразное заклинание: номер, имя-фамилия, статья двести десятая часть первая, двенадцать лет… Ко всему прочему запихнули Стаса не куда-то, а в Ижевск. Он, когда добрался до уготованной ему колонии, уже словно года три отмотал, а ведь это было самое начало. Теперь, сидя в брендовых шмотках, воняя на всю комнату Армани, вспоминать о тех мрачных, но все же далеких годах молодости легко. Хотя и сейчас, проговаривая особенно страшные моменты из той жизни вслух, хотелось поправиться, устроиться в кресле по понятиям, набычиться, сделаться визуально побольше. Стас себя одергивал, следил за словами, но то и дело ловил, как изо рта у него вылетало: «непуть», «мокрушник», «волки», «маргарин», «вафлер», — последним, он, кстати, так и не стал. В каком-то смысле чудом. Желающих подмять к тому времени бритого под единичку, но все еще двадцатилетнего Стаса нашлось много, но всем удалось дать отпор. Где-то ценой зуба, где-то — поломанным ребром. Стас никого не соглашался привечать, пускай и просили иногда по-хорошему — это стереотип, что на зоне все сплошь звери — далеко не каждому нравилось брать пацанов через силу и с криками. Но перспектива липничества не прельщала категорически. Стас все терпел, старался жить по правилам, если и шатал режим, то по идиотской случайности. Например, у всех подъем и построение под гимн России, а он в горячке в лазарете — злостное нарушение. Или ответил на том же построении недостаточно проворно — тоже нарушение. А потом их все отрабатывать, перекрывать поощрениями, бегать к станкам, на двор или какой-нибудь откровенной ерундой заниматься. Вроде того, как в -35°C морозить пальцы и строить отрядом ледяные статуи, чтобы местное начальство похвасталось, какие у них арестанты творческие. Когда мир превращался в одну бесконечную беспросветную муть, под стать тюремной баланде, Стас утешался надеждой на пятнадцатиминутный звонок, положенный ему раз в месяц. Естественно, ему хотелось позвонить только одному человеку во всем мире, но кто бы им такую роскошь разрешил? Поэтому Стас звонил их бандитскому доктору и тот рассказывал вкратце новости внешнего мира, как дела у других ребят из группировки. Стас слушал, тысячи раз просил прощения за прежнюю грубость и, помолчав, с опаской поглядывая на охранников, спрашивал: «А как там?..» Не было никакой нужды называть имя, доктор с извиняющимся вздохом повторял, что оттуда вестей нет. Откуда «оттуда»? Насколько «там» все плохо — не ясно. Стас, воображая Черного дельфина, Белого лебедя и Северную сову одновременно, вешал трубку, уступал место следующему в очереди заключенному и шел дальше на отработки. — Соломон Львович, я прекрасно понимаю, что такое ретравматизация. Глупо, конечно, что у меня это буквально календарь, но понимание мне не особо помогает. Полвека прожил, не мальчик уже, а вижу, что ноябрь — аж трясусь. И неважно насколько далеко я от Ижевска или Питера. Соломон Львович кивал, улыбался, правда, в такие моменты он всегда делал это сдержанно, одними губами. — Станислав, вам не нужно передо мной извиняться. Мы будем обсуждать это столько, сколько вам потребуется. Расскажите, что было, когда вы узнали, где Олег и что с ним все в порядке… О! То было поистине сказочное время. Да, Стасу по-прежнему приходилось вставать на рассвете, отмахиваться от наглых сокамерников и по возможности спать с приоткрытыми глазами, но когда их доктор на положенном созвоне выпалил, что: «Нашли. Жив. В Краснодаре. Но больше сказать не могу», — Стас разве что не плясал. Он тогда вовсе перестал спать или отдыхать. Загорелся целью не просто выйти по УДО, вылететь! Тогда он на построения становился самый первый, слова поперек охранникам не говорил. И все ждал, воображал, когда же они с Олегом встретятся… — …тогда мне было как-то не до обиды. Я поставил цель и стремился к ней. Меня абсолютно не волновало, что мы будем делать на свободе. Вот, — Стас рассмеялся. — Слышите, вот это «мы». А ведь никаких «нас» не было целых восемь лет. Я был один в четырех стенах. В этом смысле тюрьма как-то сдерживала. Да, поддушивала, но в ней я следовал расписанию. Мне, знаете, некогда было думать. Как я буду жить и куда пойду. Вернее нет… не так. Я пошел к нему. Никаких свиданий, нет. Просто рядом с воротами постоять и подумать, вот, он там. И еще два года я его ждал на воле. Передачки собирал. Черт, я на них, по-моему, работал. Я даже не помню, где я жил. Комнату, помню, снимал, а как она выглядела — нет. Вообще тот год он… он еще более страшный был, чем восемь лет за решеткой. Понимаете, Соломон Львович, меня как бы ничего не сдерживало, а… свободы я не чувствовал. Это как помните… «Что воля, что неволя — все равно». Я был, как блядская царевна, — Стас осекся. — Простите… — Ничего-ничего. Вы же знаете, если вы полностью перейдете на блатной язык, я вас пойму. — Да-да. И вот я жил, когда собирал ему передачки. И когда писал письма. Или получал ответы. Разумеется, мы общались очень сухо. Чтобы никто и ничего… Ведь это же обосраться, как смешно! Мы с Олегом и письма. Я последний раз что-то такое делал, когда в школе учился. А он, мне кажется, ничего сложнее слова «хуй» на заборе не выдавал. А тут… Какой же корявый у него почерк. Сейчас не лучше. И писал он односложно. Короткими такими предложениями. А я и им радовался. И когда он вышел, я его встретил. Не сразу узнал, хотя тогда откинулся один он, там как бы выбирать было не из кого. И опять как в день, когда я узнал, что он живой и не на пожизненном. Радость, вот это все… Почему я не помню те эмоции? Зачем я цепляюсь за одну унылую хуйню? Да-да. Люди мыслят негативно, я знаю… — Станислав, я бы не сказал, что то, что вас гложет — это тот негатив, который вы подразумеваете. Но, — Соломон Львович с прищуром взглянул на папку с конспектом их многолетних бесед. — Я хочу все же вернуть нас к основному тревожному моменту. Сейчас все хорошо. Но вы не можете простить Олега за то, что вас арестовали тогда? Стас задумался. — И да. И нет. Я… знаете, никак не отвыкну от пословицы, мол, на обиженных воду возят. Я злюсь на него, что на десять лет я остался один.II
— Я дома! Стас кое-как дотащил до кухни все пакеты. После Соломона Львовича он успел на йогу к любимой тренерше и в аптеку за разогревающей мазью, пластырями и презервативами. Смог даже как-то на эту тему пошутить с фармацевтом. «А ведь когда вышел от Львовича, я не то что шутить, двух слов связать не мог. Ну и какой мне сад? Я выжат как лимон. Максимум, что я в состоянии сделать после часового нытья в потолок — написать ругательство на заборе, для разнообразия на русском». Увидев себя в стеклянной дверце буфета, Стас прекратил раскладывать овощи в холодильнике, повертел головой. «Ну не. Вот так если... Издалека, то вполне... Жить можно. Но это еще Олег не высказался. Где он там?» — Эй! — громче и строже. — Ты спишь, что ли?! — С тобой уснешь! — донеслось со второго этажа. «Он в спальне. Значит, точно дрых». После освобождения они с Олегом, не долго думая, уехали из страны. Собрали оставшиеся со времен воровского раздолья накопления, золото, бриллианты. В качестве благодарности отсыпали доктору подарков, чтобы хватило на уютную дачу. Больше ни с кем расшаркиваться и прощаться не хотелось. Первые полтора года просто слонялись по миру, ни на секунду не расставаясь. Ощущались те путешествия сказочно. Олег не смел смотреть на других, вообще оторваться от Стаса не смел. Позже новизна прошла, страх одиночества притупился, ссоры и недовольство друг другом вернулись, но и они воспринимались как нечто радостное. Потому что было на кого ругаться и с кем ссориться. Сперва повыбирали между Францией и полюбившейся Испанией. Каталонию миновали сразу и, как позже выяснилось, не зря. В Неаполь они поехали, чтобы отдохнуть и плюнуть в кратер Везувия, но что-то в чудаковатом, грязном и древнем городе их пленило, и они окончательно в нем осели. Отстроили коттедж: большой, просторный и светлый, как в фильмах Челентано, с бассейном, автопарком и видом на лучшую часть Неаполя. С криминалом завязали. Олег занялся машинами, открыл свой салон, потом второй, третий. «Ему нужно, чтобы его слушались и боялись. Или как минимум побаивались. Для итальянцев он, конечно, прям трудоголик и лютый босс. И один я на него рычу за лень». — Иду я, иду!.. — точно угадав мысли Стаса, крикнул Олег. — Ты делаешь мне такое одолжение... Я напоминаю, что нам с Леной и Ильей в «Друзей» идти! — О... Ленец с Илюхой. Добро!.. А повод?! — Олег, блядь, у них внучка родилась! — А-а... Это да. Когда внучка родилась и сразу блядь, это повод выпить! — расхохотался, не дожидаясь реакции Стаса. Слышно, как скрипнула половица на верхней ступеньке лестницы, а следом раздались тяжелые шаркающие шаги. Стас закатил глаза: «Бродит по дому как старик. Уверен, вывалится на меня в халате на вчерашние трусы и с отпечатком подушки на морде», — ехидно хмыкнул и тут же почувствовал разлившееся в груди тепло. «Ну я и пидор», — подсказал внутренний голос с интонацией того самого совсем юного мальчишки, угрюмо таскавшегося по этапам. Олег ни на какие занятия в зал не ходил — делать ему нечего — бассейн для него вонял хлоркой, максимум — бокс и то под настроение, если клиенты вызверили. Казалось, Олег до сих пор не до конца разобрался, почему тупиц и выпендрежников нельзя топить или хотя бы разок-другой ударить. Когда и бокс не помогал, Олег ел и нервно курил. Поэтому полнел, преображаясь в эталонного цыганского барона, особенно с его привычкой носить массивные золотые часы, перстни, цепи. Стас смеялся, отнимал особенно безвкусные тряпки и отдавал взамен хорошо сшитые дорогие вещи. «То, что у него нет вкуса в одежде, он принял. Дело за малым, объяснить ему, что он лысеет. И что... Мы что-то с этим делаем. Или едем в Турцию за пересадкой, или я берусь за машинку». — Не может быть... «Хрен ты выпал? Мех один», — усмехнулся Стас, когда Олег показался на кухне, весь помятый, заросший щетиной и плевать, что брился он вчера. У них недавно случилась очередная любовь к творчеству Шуры Каретного. Они залпом пересмотрели пересказы «Аленького цветочка», «Годзиллы» и «Титаника» прямиком из девяносто восьмого года и теперь общались исключительно цитатами. — Не мех, а «добрый молодец, в рот мне чих-пых», — рассмеялся Олег, но, едва протер глаза, нахмурился. — Твою ж... Реально чих-пых. Карась, а с волосами чего? «Начинается». Стас отмахнулся: — Да ерунда. Решил поэкспериментировать. Попросил покороче, но пацан перестарался. — Пацану руки оторвать и в жопу запихать за такое, — Олег подошел ближе, с грустью провел по макушке. — Ты как откинувшийся. «Да. И я меньше всего хотел для себя такой ассоциации». — Фига, ты, конечно, лысенький. Олег продолжил осматривать масштаб бедствия и сердить, потому что: «Вот кому-кому, а не тебе с плешью мне тут что-то предъявлять. Ну, подстригли. Ну, сильно. Обратно космы я не приклею». Стас вспомнил их беседу с Соломоном Львовичем, о том, что чувство гнева тоже важно, что оно имеет право на выход, но все здравые аргументы меркли, когда так сильно тянуло заорать матом, оттолкнуть, плюнуть какую-нибудь махровую гадость, да пообиднее, чтобы наверняка уколоть и... Внезапно Олег улыбнулся: — Не, так-то хорошо. Те идет. Я ж понимаю, что с непривычки мне... Странно, а так ты совсем ма-инький мальчик, — и закрепил все сказанное коротким поцелуем в лоб. «Теперь мне стыдно, что я так быстро завелся из-за ерунды». Стас смущенно пожал плечами: — Они потом отрастут... Да и какой я тебе мальчик? У меня половина башки седая. — Ну вот с той, где не седой, там и мальчик. И кое-где еще, — смеясь, хлопнул по бедру, чуть смял. — У! Кремень. Про нас и так все, небось, болтают, что я склеил молодку, — Олег зевнул и медленно побрел к стулу, приставленному к кухонному острову из белого мрамора, специально, чтобы вот так по-царски сидеть и наблюдать за бытом с почетного места. — Карасик, а пожевать будет чо? — с любопытством глядя на пакеты. — Ресторан через два часа. — Так то через два… Стас вздохнул. И как они докатились до такой жизни? Приторной, удобной… Нет, определенно, Стас доволен. Готовить на собственной красивой кухне стейки-минутки со спаржей и цветами тыквы в кляре — «Вот уж реально, в рот мне чих-пых» — иногда необычно. — Чего делал сегодня? — спросил Олег, нетерпеливо наблюдая за тем, как ему все сервировалось. «Именно “лось”. Само по себе». — То же, что и всегда. Разгребал почту, там этот твой… Лучано высрался… — Нахуй Лучано. — …почему-то мне так и показалось, поэтому я кинул ему стандартное письмо, что нам безмерно жаль, но до понедельника мы на рабочую почту не отвечаем. Олег злорадно крякнул. — Хоро-о-ош, а чо еще? — Еще?.. Да ничего. На йоге был. В магазине. Ну вот превратился в средневекового пажа за тридцать семь евро. — Ебать. — Нет, я готовлю, — выдержав паузу, чтобы Олег просмеялся, Стас подытожил. — Заехал к Львовичу. — О. Старик живой. Как он? — Отлично. — Что-то ты к нему зачастил. Вроде ж недавно у него был. Стас прикусил губу, ожидая: догадается Олег или нет? Может, что-то заподозрит, но тот беззаботно развалился на стуле и следил за шкворчащей сковородкой. — Карась, не, снимай нахуй. Ты ж знаешь, я вот этот резиновый вэл дан не жру. Дай мне крови. «Это запросто. Могу вот сковородой по морде…» Пускай Стас запросто общался с итальянцами, приучил себя к дорогой одежде и чашке Перу мелкого помола, ему до сих пор снилась тюремная форма, местами подлатанная им же самим, а еще кружка чифира и то, как, забравшись на второй этаж койки, он болтал с соседями по камере на блатняке, глядя в зарешеченное окно. И сны ощущались такими реальными и близкими, что Стас просыпался после них в холодном поту, торопливо вытягивая руки поверх одеяла. — На. Кушать подано. Жри, — поставил перед Олегом тарелку. Тот шутливо послал громкий воздушный поцелуй, полез в карман халата за пачкой сигарет. «И он опидорился… А ведь я скажу, поспорит». — Дашь пепельницу? — Издеваешься? — Да почему? А… мля, ты ж теперь эт… зожник-жопошник. Ща, — Олег спрятал сигареты, подхватил тарелку, вилку и солонку. — Я на веранде. — Там так-то шестнадцать градусов. — Ну не мороза ж! Тож мне. Испугал ежа голой жопой… «Испугать — не испугал. А ты так-то не молодеешь. Я напоминаю, тебя в сентябре каким-то чудом продуло. Ты ходил, замотанный в сопли по колено, чтобы что? Так, это даже не пидорство, это какой-то новый уровень дебилизма». Глядя вслед Олегу, Стас угрюмо прислонился к столешнице. К обиде подключилась зависть: «Какого ляда меня так херачит, а ему хоть бы хны? Он как не сиделый вовсе. Ходит довольный, с копами болтает запросто, когда выпьет, меня чуть ли не на людях домогается. Живет лучшую жизнь. А меня кошмарами кроет». — Сука. И курить так тянет…III
Хуже снов про тюрьму были лишь сны про волю без Олега. То он перестал отвечать на письма, то якобы его перевели в другую тюрьму, а в какую — не ваше собачье дело, вы вообще не родственник, идите нахер — то вовсе выяснялось, что Олега на зоне давным-давно нет. Он будто бы освободился, сбежал, умер. В любом случае, бросил. Слово-то какое… дурацкое, болезненное. Бросить можно мяч, и тот с задорным чвакающим звуком отскочит от пола, запрыгает на месте, всем видом показывая, что ему «не больно, курица довольна» или как там во дворе дети кричат? А вот какая-нибудь железная вещь зазвенит, поцарапается или погнется. Стеклянная, например, посудина разлетится в мелкие дребезги, еще и заденет осколком, так сказать, отомстит на прощание. Стас стеклянным не был, но чуял, что оставь его Олег насовсем, то он бы постарался отомстить каждому, кто в этом окажется замешан. «“Бросил”. Ну я и выдал. Мы не говорили так вообще. “Кинуть”, “распрячься” — это да. Но “бросить”... не. Не-не, это какое-то давление соплей. Мы так не общались. Нас бы пацаны не поняли, да и… чего таить, я бы сам себя нахуй послал. Пердед, а все туда же: психологи, йога, детокс… ну хуйня!» Да, многое изменилось, и дело не только в смузи с сельдереем и умением вставать в адхо мукха шванасану — а заодно и выговаривать подобное без запинки — у них с Олегом появились друзья. Настоящие, а главное совершенно нормальные: частные предприниматели, художницы, преподаватели, писательницы, в основном все люди семейные и, что примечательно, без судимостей. Для них Стас и Олег, вероятно, являвшиеся диковинным образчиком давно сложившейся парочки, рассказывали идеальную версию своих отношений: сиротками познакомились на улице, связались с плохой компанией, но сумели выбраться из нее и подняться, несмотря на трудное детство и не менее трудную юность, а потом, устав работать на дядю и скопив деньжат, перебрались в Европу. Для друзей они были весьма благополучны, та же Лена и вовсе называла их «очаровательными», восхищалась самоотдачей и верностью. О, сколько раз Стас после лишнего бокала хотел поведать ей все подробности их с Олегом верности и — «Блядь» — самоотдачи. «То ли чтобы пожаловаться, ведь, объективно, было хуево. То ли чтобы похвастаться, потому что мы все же справились. И… чего уж тут, я считаю, что во многом это моя заслуга. Но нет. Может, потом… Когда впаду в маразм или буду на сто процентов уверен, что моим старческим россказням никто не поверит». Сам того не ожидая, Стас быстро проникся обыкновенной жизнью и обыкновенным общением. Единственное, зачем он раньше мог выехать куда-то с «братками» — это на дело, с Леной и Ильей они запросто ходили по выставкам, театрам, и если с первыми двумя пунктами Олег смирился, то вот в ресторан или на какой-нибудь горный курорт он собирался с радостью без всяких уговоров. Вот и сейчас, сидя в «Amici miei», названном так явно в честь последней работы Пьетро Джерми, Олег развлекал Лену с Ильей шутками-прибаутками, те веселились, показывали фотографии новорожденной внучки. — …но я пока не готова становиться прям «бабушкой». То есть да, помогать, менять пеленки — легко. Но при условии, что для малышки я буду «Леной»… — Да, и будет приезжать «дед и его Лена», — беззлобно подтрунивал над супругой Илья. — Ты называйся как угодно! Хоть мешком картофельным, а пока мои умные весы говорят мне, что у меня тело тридцатипятилетней, ничего не хочу слышать! Олег рассмеялся: — Илюх, а ты запоминай. Когда Ленец снова встанет на свои весы, ты аккуратно ногу сзади поставь. Если те так надо, чтоб был «дед и его стокилограммовая бабка». Стас с задумчивой улыбкой посмотрел на Лену. Она правда выглядела хорошо. Стройная, недавно крашеная в блондинку, с удачно сделанными винирами — так что о том, что это виниры знали только избранные люди — с уже третьим по счету высшим образованием. Лена нравилась своим хлещущим через край задором. Во многом повторяя за ней, Стас стал читать Умберто Эко, разбираться в итальянской архитектуре, а заодно и в итальянском артхаусе. Вернув за восемь лет заключения привычку читать, он искренне полюбил уходить в чужие сюжеты и мысли, чтобы отвлекаться от собственных тревог. Олега не впутывал. Тому хватило одного просмотра Антониони Микеланджело, чтобы вынести из целого фильма лишь сцену с окурками в бочке и что все друг другу со всеми изменили. Жаловался потом на Стаса Илье. Тут тоже вышло идеальное совпадение. Бесшабашный, пускай с годами и присмиревший Олег замечательно поладил с флегматичным бородатым богатырем Ильей. Они могли часами колупаться в машинах, ездить на рыбалку, просто сидеть с пивом на веранде. И пока Олег запальчиво рассказывал про работу или, прочитав новости с родины, матом объяснял кто и где не прав, как бы он все по уму разложил, Илья согласно мычал, со стороны напоминая гору, но такую, иногда говорящую. Именно Лена с Ильей первыми узнали о том, что Стас и Олег — партнеры не только в бизнесе. Выяснилось это случайно, как раз в Бормио. Они едва успели приехать, как Стаса скрутило от боли в животе. Не помогало ни «просто полежать», ни таблетки. Оказалось — аппендицит. У них имелась страховка, поэтому с больницей проблем не возникло. Но Стаса волновала не предстоящая операция и даже не то, что без нее он дышал-то через раз и с руганью, а то, что Олег остался один. Тот извелся так, что чуть не подрался с персоналом. Хорошо, Илья все мирно разрешил, а Лена кому-то что-то там дала, так что когда Олега, наконец, пустили к Стасу, тот без смущения взял его за руку с торчащей из нее трубкой от капельницы и до конца приема не отпускал. «Такая глупость. Лена потом надо мной смеялась… месяца три, не меньше. Странно, что нас не заподозрили ни в чем раньше. Ну, объективно, друзья, которые ездят на курорт вдвоем… Зачем я это все вспоминаю? Успокаиваюсь типа?.. Не, оно и неплохо… просто… странно». — Стас, — Олег тронул его под столом за колено, выводя из внезапного оцепенения. — Ты в этом лучше разбираешься, чо мы там дарим? — Коляску. Как договаривались, — Стас сверился с приложением доставки в телефоне. — Ее привезут завтра. Можно попросить, и даже соберут. — Илья обидится, — рассмеялась Лена. — Дай ему поиграть. Он уже и кроватку собрал. Тоже сам. Зятю разрешил отвертку подержать. — Можем еще потом что-то докупить. Для прогулки или из игрушек. — Ой, Стасик, забей! Все так подкинулись с этими подарками… Я имею в виду… Я рада, но думала, что это не будет такой сверхпроблемой. Все же мы примерно помним, что нам дарили в честь рождения. Вроде ползунков, пеленок, серебряной ложки или… Илья откашлялся. Лена на миг замолчала, а потом виновато подняла взгляд на Олега: — О, черт. Простите. Черт, ну я и дура. Тот весело отмахнулся: — Ленец, вот ща ты забей. — Я серьезно… Милый, забери к черту это… — передала Илье стакан с недопитым коктейлем. — Я тоже! Меня родили — и спасибо. Стаса вон… О! Стас, а помнишь, как ты на чьей-то даче сервиз серебряный стыбзил? Я ж могу рассказать, да? Стас благосклонно кивал. И на историю с сервизом, и на многие другие, в целом невинные, уходящие корнями в их совсем раннее прошлое, где еще не случились ни серьезные деньги, ни проблемы с наркотиками. Стас слушал об их разномастных приключениях, косился то на часы, то на выход из ресторана, заслоненный от него другими столами, шумом посуды и яркоокрашенной итальянской речью. В минуты уныния он забывал даже русский язык, беспочвенно злился и очень хотел уйти куда-нибудь. — Ребят, я выйду покурить, ладно? Ноябрь и в Неаполе ноябрь, вечером особенно. Темно-серое небо плевалось мелкими частыми каплями. Тирренское море пахло солью, причалом и выловленной утром рыбой. Стасу казалось, он чуял этот запах издалека или, по крайней мере, четко его себе представлял. И вот, прислонившись к холодной стене «Amici miei», наблюдая за неторопливо бредущими под дождем прохожими, которым, наверное, не мешало ничего на свете наслаждаться пятницей, Стас сердито растирал шею и ждал чего-то. Соломон Львович велел ему выражать недовольство вслух, «словами через рот», не копить в себе и не доводить ни себя, ни других. «Он просит от меня слишком многого. Я уже научился не бить Олега, когда тот меня бесит. Я бью или телефон, или его машину. Это уже невероятный прогресс. Да и чего мне выражать? Все же отлично. Все нормально… Все слишком нормально и отлично? Я… в это не верю?» Небо Неаполя харкало на плохо подстриженную макушку холодными брызгами, совершенно по-питерски. Тирренское море пахло Финским заливом. А хотелось, чтобы случилось лето, Краснодар и 2007 год. Стас вспоминал, как он забирал Олега домой.***
«Дом» — это, конечно, громко сказано. Он забирал его в съемную комнату, где из мебели — два матраса, настольная лампа, давно ставшая напольной, и две стопки книг, ими Стас прижимал дверь без замка, чтобы спастись от сквозняка и создать иллюзию личного пространства. Стояло лето. Душное. С плавящимся от жары горизонтом и стрекочущими насекомыми в высокой сухой траве. Поэтому с собой Стас привез сменные кроссовки и футболку, пакет чебуреков и бутылку кваса, успевшую из-за долгого ожидания под забором согреться. Все это ощущалось до ужаса нелепым и неуместно нежным. Вдуматься: десять лет порознь. В два раза дольше, чем вместе. Терзали сомнения, Стас ночью перечитывал письма Олега, где они договаривались о встрече. Все предложения — по-детски короткие, сухие, безграмотные. В них Стас пытался отыскать скрытый смысл: что Олег его разлюбил, что завел себе какую-нибудь поклонницу, женщину несчастную, истосковавшуюся по мужской ласке, наверняка, некрасивую, но все же женщину. Она в любом случае в выигрыше, если встанет рядом с сиделым Стасом. Его столько лет не заботила внешность, что накануне встречи, взглянув на себя в зеркале, он выругался. Волосы за два года отросли, но, разумеется, не до прежней длины. Лицо также изменилось. Не то что подурнело, стало взрослее. Объективно, в тридцать лет себя выдать за двадцатилетнего сложно, а учитывая, что в тюрьме старелось быстрее, разница ощущалась колоссальной. Стас забеспокоился сильнее, сомкнуть глаз так и не получилось, поэтому под ними пролегли тяжелые мешки. «Красавец, вашу ж за ногу». Больше всего пугала собственная неуверенность. Стас столько сил приложил, чтобы дождаться этого момента, что теперь не знал, как быть. Он сам недавно вернулся к новой жизни, приучил себя к ней, и дело не только в покупке телефона и выхода в новый супер-сложный Интернет. Весь мир невероятно изменился за то время, пока Стас был за решеткой. Он отвык существовать самостоятельно. По привычке поднимался в пять утра, рассеянно слонялся по улицам. Хотя нет, первое время он вовсе сидел в съемной комнате и не выходил из нее сутками, поражаясь тому, что он один. Это сперва немного ударило в голову. На зоне одиночество существовало рука об руку с вечной толкучкой: в камере, столовой, душевой и на заднем дворе, — везде суетились люди. Они ссорились, дрались, храпели, да просто дышали. И все это непрерывно, так что оставшись с собой наедине, Стас почти согласился прожить так до старости. Но потом он вспомнил про Олега. Тому предстояло пройти тот же путь, адаптироваться к современному миру. Стас ему собирался помогать, но сомнение и тут все портило, оно шептало сквозь стрекот насекомых и шум проезжающих машин по невидимому за деревьями шоссе: «А ты справишься? А он? И куда вы? Честно жить? Или опять за старое? А вам обоим такое нужно? Вы друг другу нужны?» Стас изнывал от жары и нервов. Порывался уехать. В нем метались злость, обида, страх. И он решительно не понимал, что делать с навалившимися эмоциями, куда их девать и насколько глубоко ему удастся их затолкать, чтобы в порыве ярости не сорваться и не испортить то, к чему он стремился так непозволительно долго. Стас маялся, ходил из стороны в сторону и курил, ровно до тех пор, пока ворота не открылись. Да, Олега он правда не узнал — чего, кстати, почему-то стыдился до сих пор — тот сильно похудел, поистрепался. С бритым черепом напоминал самого обыкновенного зека, ни разу не крутого разбойника и уж тем более не старого-доброго Соловья. Олега выпустили в мятых брюках, выцветшей рубашке и с пакетом, где, вероятнее всего, лежал кожаный плащ, оставшийся с момента задержания. Стас махнул рукой, отчего-то привстал на мыски, как если бы встречал не на пустом въезде в тюрьму, а на многолюдном перроне. Олег посмотрел на него странно-рассеянно, тоже, скорее всего, не узнав. Зашагал навстречу нерешительно и хромая — уже потом Стас узнал, что у Олега начались проблемы с коленями и это в неполные тридцать два — замер, не дойдя буквально пары метров. — Привет, — произнес севшим голосом, тоже чужим, отчего Стас невольно вздрогнул. — Привет. — Прости, там долго было это все... — и, видно, поняв, что фраза прозвучала по-идиотски, уточнил. — Я думал, ровно в двенадцать. Но там на проходной херь какая-то. — Ничего, — Стас помялся на месте, вспомнил про вещи, скинул с плеча рюкзак. — Я тебе вот принес. Переодеться. Обувь. Носки. Оно все не новое, но чистое. Ну... Носки новые. Я на машине. Ну... На корыте, — шутка, сочиненная сильно заранее и казавшаяся остроумной, вышла совсем уж натужно. — Сейчас на квартиру поедем. Помоешься и потом... А хотя ты устал. Можем никуда не ехать. Я тебе еще пожрать вот. Ты ж нежравший, да? И писал, что хочешь чебуреков. Жарко, да... Но они остыли, так что... — Стас. Они наконец посмотрели друг другу в глаза. Олег стоял, смяв пакет, незнакомый, постаревший и усталый. — Ты эт... Прости. — Да все пучком, я тут час всего стоял, так что... — Я серьезно. Прости. И спасибо, — Олег осторожно потянулся к Стасу, коротко дотронулся до волос. Удивительно, больше из того дня ничего не вспоминалось. Все покрылось чудаковатой белесой пеленой, как от плача или на грани солнечного удара.IV
— Стас! — А? Олег высунулся из-за дверей ресторана, все еще румяный после коктейля и смеха, а выражение лица уже серьезное, почти строгое: — Стас, ноябрь ж. — Ну, да-а, — протянул Стас, вылезая из мыслей о том далеком лете в Краснодаре как-то неохотно и натужно. — Ну а чо ты мне не напомнил? Я ж знаю, у тя по зиме эт самое… Шарики за ролики и вот это все… Но я не помню, когда, — Олег втиснулся в зазор между стеной и штендером с меню «Amici miei», слегка толкнул Стаса в плечо, чтобы тот подвинулся. — Башка под такое не заточена. А ты, мля… — строго нахмурил лохматые брови с проседью. — Сыч. По те хуй проссышь. «Вот ведь баклан», — мысль прозвучала в мозгу до омерзения умиленно, Стас с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться. — А как проссал-то? — Да потому! Ты такой «выйду курить». А сам меня гонял по всему дому с сижкой, как шкета какого… — Выходит, все же башка у тебя под что-то да заточена. Олег фыркнул: — Не, ну так-то я живой и что-то вижу. Просто, мля, ну… ну ты ж сам говорил, надо словами и через рот. Чо там те наговорил твой мозгоправ? — Мы договорились, я тебе ничего не рассказываю. — А, да, точно… — Олег достал пачку сигарет, тут же заматерился, действительно, как шкет, поспешил убрать. Стас отмахнулся: — Да кури ты. Мне так, — «Что?» — спокойнее. Теперь они стояли вместе, глядели на прохожих и проезжающие мимо машины, вернее, так делал Олег, а Стас то и дело косился на него. «Смешно. Толстым и сытым он мне все же нравится больше. Мне даже красиво. Черт, лысеет все же заметно. На Турцию он не согласится. Значит, точно бритва». — Прости. — Да за чо? — Ну вот стоишь тут со мной. Мокнешь. И вообще, возишься со мной. — А, — поморщился Олег, как от горького лекарства. — Херню не неси. Давай эт… стоять сколько надо. Обсуждать. И чо там еще… Короче. Нормально. Стас благодарно прикрыл веки. Шум дождя, дороги и чужих шагов. Запах соли и рыбы. А чувство, словно он в лете с рюкзаком сменной одежды и чебуреками. — Я не знаю, — рассуждал Олег вслух. — Мож, те чо не хватает? Так ты скажи. Мы купим. Ну или поедем. В Париж там. Каталонию. Бормио? А. Не. Туда не надо. Мля, забыл. Ну. Чо смеешься, нравится, как я башку ломаю? — Весьма, — Стас отнял недокуренную сигарету, крепко и с наслаждением затянулся. — А еще мне нравится, как ты пытаешься шутить, когда боишься. — Ха, было б чо бояться. Ты с закидонами, но не психованный. С ножом на меня не кинешься. Не кинешься же, да? — Нет. Просто расхерачу тебе лобовуху. Олег помрачнел: — Лучше уж ножом. Карасик, без обид, но ламба мне дороже тулова. — Баклан ты, — вслух произносить древнее прозвище тоже было по-своему приятно. — Спасибо. Только не перебивай. Это бесит. Спасибо, что стараешься понять, помочь. И что ты… есть. Я очень это ценю. Не перебивай, я сказал. Молодец. Не думай, что я о чем-то жалею или я что-то там не отпустил. Дело совсем не в этом. — А в чем тогда? — рука Олега по-свойски легла на плечо. — Просто… Все это слишком похоже на сон. — А-а… Теперь догоняю. Боишься вернуться? — И это тоже, — со вздохом прислоняясь к горячей, пропахшей Армани и табаком груди. — А еще я до одури боюсь проснуться и узнать, что ничего этого не было. Ни-че-го, — помолчав, задрал голову, чтобы увидеть реакцию Олега. — Что скажешь? Я — ебанутый? — Ага. И я с тобой скоро ебнусь за компанию. Олег притянул Стаса к себе за подбородок, по-хозяйски, но все равно как-то бережно. Поцелуй получился долгим, зато полностью лишенным пошлости. Они просто прижались губами друг к другу и застыли так, не обращая внимания ни на кого вокруг. Стас очнулся, когда дотлевающая сигарета начала припекать пальцы. Пришлось тушить окурок об стену, отодвигать Олега с его настойчивой и заразительной нежностью. — Мы бросили Лену и Илью. — Уверен, им нормально, — Олег потрепал Стаса по волосам. — Не. Нравится. Ты эт… потешный. Пойдем к ним? О. Расскажешь, как мы телевизор через окно вынимали и уебали? — и потянул за рукав обратно в зал, в шум чужих разговоров, посуды и ненавязчивой музыки, всегда как будто слегка полупьяной, но бесконечно счастливой. «Это может считаться проговариванием негативных эмоций? Я вроде как молодец? Да нет, конечно, я реально ебанутый. Но мне повезло. За что-то». Так Стас рассуждал весь остаток вечера и по дороге домой, в такси, и лежа в кровати, пока не услышал, что Олег под боком протяжно захрапел. Сон не шел. То ли после встречи с Соломоном Львовичем, то ли из-за сочетания никотина и выпивки. Тихо вышел из спальни, прогулялся по дому, сперва по второму этажу, затем спустился на первый, прихватив с собой маленькую зеленую папку. Стас хранил ее в том месте, где бы Олег ни в коем случае не посмел хозяйничать — в разделе налогов. Папка поистерлась, выцвела и откровенно вздулась от сложенных в нее листов А4. Устроившись у кухонного острова, Стас заварил себе чашку долгожданного эспрессо, вынул, незаметно украденную у Олега пачку «Мальборо» — «Тоже такое себе, но все лучше “Тубика в горах”» — совместил все непозволительные удовольствия одновременно. Раскрыл папку и самозабвенно, почти до самого утра перебирал и читал безграмотные письма, выведенные корявым почерком: «Привет Стас. Посылку получил ты опять прислал много. Спасибо. Ты сам там чтото ешь? У меня все нармально. Привезли новые станки учус работать на них. Нармально. Если все получиться выпустят скоро. Точно не скажу. Но думаю про лето. Хорошо б летом. А то делать летом тут нечева. И всю ноч поют птицы. Кажись соловьи. Ты сам как? Нармально? Не пиши если занят или тебе некагда. Потом нагаворимся. Раскажешь как устроился. Олег» В груди защемило от нежности и болезненного облегчения. «Вот ведь… баклан». Стас догадывался, что нынешний ноябрь он преодолеет благополучно, как, впрочем, и все предыдущие.Ноябрь 2027 г.