Переступить черту

Gorillaz – On Melancholy Hill Гостевая комната в доме Лайлы Пак оказалась большой и светлой – полной противоположностью того крохотного пространства, где Шону Диасу пришлось волочить свое существование последние пятнадцать лет. В тюремной камере мужчине всегда не хватало света. Он много читал и рисовал, но не скоро приноровился справляться с этим без дискомфорта – сильное напряжение на единственный глаз часто вызывало головные боли и нежелание вообще что-либо делать. Однако время сыграло свою роль – Шон научился жить и без второго глаза, и в тех условиях, что «любезно» преподнесла ему судьба. «Или, точнее сказать, поднасрала» – такое уточнение бы сейчас вставил Диас. Он озирался вокруг, не выпуская из рук старый походный рюкзак, который вмещал в себя то немногое, что у него было. И стоило только подумать о его содержимом, как на Шона накатывала ярость, перемежающаяся с безнадежным унынием – он, тридцатилетний мужчина, не имеет за душой ничего, кроме судимости и зияющей в груди дыры. Однако сейчас, глядя на со вкусом обставленную комнатку для гостей в доме Лайлы Пак, Диас не испытывал никаких тяжелых чувств. Он просто чертовски устал. – Здесь очень уютно, – искренне заметил Шон, неуверенно шагая вглубь комнаты. – Спасибо, – Лайла заправила за уши темные волосы до плеч и осторожно подтолкнула мужчину вперед. – Располагайся! Я постелила свежие простыни, а в ванной найдешь чистое полотенце. Шон покачал головой, все же опустив на пол свой рюкзак. – Спасибо, Лайла, – он неловко почесал затылок, потупив взгляд. – Но мне в действительности хватило бы и места на диване. – Черта с два, – со всей серьезностью заявила она, скрестив руки на груди. – Никакого дивана, пока ты здесь, Диас. Шон едва слышно усмехнулся. Черт, как ему не хватало своей подруги... Просто сил нет, насколько горько осознавать, что они безвозвратно потеряли тысячи дней, которых уже не вернуть. Остались только воспоминания о несбыточном и призрачные надежды когда-нибудь с этим смириться. – Все нормально? – боязливо вопрошала Лайла, тронув плечо друга. Шон тряхнул головой, прогоняя удручающие размышления. Нет, хотя бы не сейчас. – Нет-нет, я... Все нормально. Просто... просто задумался. – Как скажешь, – она улыбнулась, мимолетно огладив плечо Диаса, на котором еще покоилась ее ладонь, и попятилась назад. – Ладно, тебя ждет ванна. А я пока займусь ужином. Есть предпочтения? Сегодня я докажу, что научилась круто готовить. Раз уж ты мне на слово не верил. – Мне все равно, – Шон передернул плечами, – на твой вкус. – Ну, тогда ты сам напросился, – Лайла издала хитрый смешок и удалилась, оставив его в комнате одного. Водрузив рюкзак на край кровати, мужчина выложил вещи и, прихватив кое-что с собой, поплелся в ванную. У Лайлы и здесь царил порядок: белоснежная тумба с начищенной до блеска раковиной, пара выдвижных ящичков и забитые разномастными бутыльками полочки по краям от прямоугольного зеркала. Там Шон и застыл, бросив полный презрения взгляд на свое отражение: заросшее густой бородой лицо казалось изможденным; широкие плечи, обтянутые хлопковой тканью темно-синей кофты с длинными рукавами, непривычно опущены, а волосы пребывают в жутком беспорядке. Какое-то время изучая себя в зеркале, он обреченно выдохнул и провернул вентиль крана. Опираясь обеими ладонями о края раковины, Шон беспомощно закрыл глаз – собственная физиономия вызывала у него лишь едкое разочарование, что, как ему думалось, будет отныне сопровождать его всю оставшуюся чертовски бессмысленную и бесполезную жизнь. Недолго думая, он достал свои принадлежности для умывания и, схватившись за ножницы, уверенными движениями принялся избавляться от своей растительности на лице – в раковину посыпались длинные волоски, тут же исчезающие в сливном отверстии под напором воды из-под крана. Следом за ножницами последовал бритвенный станок. Скользя по обильному слою пены, лезвия возвращали лицу Шона его первозданный вид. Но теперь ему показалось, что стало только хуже. Диас вновь впустил в голову непрошеные размышления при виде своего обновленного отражения – внутри рождалась иллюзия, что этих пятнадцати лет вовсе не существовало, и он – все еще тот самый Шон Диас с непрожитой жизнью. Шон, не познавший страшных потерь, не ставший жертвой прогнившей системы и ужасных обстоятельств. Совсем юный мальчишка с горящими темно-карими глазами, жаждущими познать самые сладкие поцелуи губами и не разбитым на миллион осколков сердцем. Но... Здесь и сейчас от прежнего Шона не оставалось ничего, кроме едва поддавшихся времени черт лица и данного родителями имени. Неторопливо приняв душ, Диас переоделся в чистые футболку и штаны. Нерешительно приближаясь к кухне, откуда доносился притягательный аромат свежеприготовленной еды, мужчина только сейчас почувствовал, насколько сильно проголодался с дороги. Остановившись в проходе, Шон подпер плечом дверной косяк и стал наблюдать за тем, как Лайла накрывает на стол. – Помочь? – подал голос он, оттолкнувшись от косяка. – Нет-нет, я уже закончила, так что ты... – Лайла вдруг умолкла, обернувшись туда, где стоял Диас. – Шон... Мужчина нахмурился, недоумевая, отчего на лице Лайлы не осталось ни кровинки – она побледнела, широко распахнув глаза, и в необъяснимом удивлении приоткрыла рот. – Что? – в непонимании произнес он. Лайла неспешно приближалась к Шону, лихорадочно пробегаясь взглядом по его лицу. Остановившись напротив, она протянула к нему руки и коснулась гладковыбритой щеки. – Шон Диас, – прошептала женщина, осторожно скользя пальцами по смуглому лицу, касаясь родинок, которые знала, и нежно поглаживая незнакомые ранее шрамы и морщинки. – Черт, ты и вправду здесь. – Здесь, – выдохнул Шон, улыбнувшись лишь уголком губ. – Узнаю своего лучшего друга, – на глаза Лайлы набежали слезы, пока она пыталась сдерживать свою боль. Осознание того, что Шон, наконец, на свободе и вот так просто стоит перед ней, снизошло до нее только сейчас. – Эй, ну что ты, Лайла? – Диас отнял руку женщины от своего лица и притянул ее к себе. – Прости, – она покачала головой, крепко прижимаясь к Шону, что обнимал ее почти невесомо, словно делал это нехотя или, быть может, просто неуверенно. – Я... я так рада, что ты приехал, вот и расклеилась немного. Теперь мы сможем поговорить обо всем, – Лайла отстранилась, спешно утирая мокрые глаза и глядя на Диаса с почти детским восторгом, – ведь так? – Все так, – уверял Шон, кивнув головой. Женщина слабо улыбнулась, украдкой избавляясь от оставшихся слез в уголках глаз, и прошествовала к столу. – Готов отведать лучшую еду на свете? Диас добродушно усмехнулся, усаживаясь за стол напротив Лайлы, и оглядел изобилующий блюдами стол. – Ух, ты. Выглядит потрясно. – Поменьше болтай, – хихикнула Лайла, протягивая Шону бутылку пива «Corona Extra». – Сначала поужинаем, а потом перемоем косточки всем, кого знаем. Так они и сделали. Естественно, Лайла оказалась права: Шон нашел ее стряпню невероятно вкусной. Насытившись, друзья продолжали сидеть за столом, слушать музыку и просто попивать пенное, забывшись обыденной болтовней, которой им так не хватало. – Как вылазка с Даниелем? – сделав глоток из бутылки, вопрошала Лайла. Шон нахмурился, последовав ее примеру. Лайла, сама того не сознавая, коснулась болезненной для него темы. Ему было тяжело признавать собственные ошибки. Также оказалось тяжело без конца думать о том, как бы все могло сложиться, прими он тогда на границе иное решение. Где бы он оказался, и где оказался бы Даниель? Что бы стало с его собственной совестью? А с совестью брата? Как много ран оставило бы после себя то другое, неизведанное решение? Почему он здесь, в тесной тюремной камере? Почему теперь не живет, а лишь существует? Почему, вырисовывая любимое лицо брата на белоснежном листе темными вечерами, думает о том, что именно он сломал его жизнь, и тут же винит себя за это до желания разбивать кулаки о стену? Почему не может отделаться от мысли, что Даниель сейчас так же несчастен, как он сам, ощущая на себе груз ответственности за тяжелую судьбу старшего брата, который в свое время заменил ему погибшего отца? Шон утопал в круговороте подобных мыслей и там, в тюремной камере, и здесь – в кухне Лайлы Пак. Он свободен, но в то же время до сих пор находится в плену собственных размышлений, которым не будет конца, преследующих душевных метаний и терзаний, жалости к себе и сожаления от непознанной сполна юности. – Мы никогда уже не станем прежними, – глухо промолвил мужчина, бездумно поглаживая горлышко бутылки. Лайла понимала, о чем говорил Шон. Потерянный, искалеченный морально, – он вызывал в сердце женщины невыносимое отчаяние. Пока невиновный Диас отсиживал свой несправедливый срок, она искала его во всех людях, что окружали ее. Пыталась поймать его взгляд в чьих-то того же цвета глазах, уловить улыбку на чужих губах или услышать смех, что отдаленно напоминал смех родной души. Но Лайла не находила всего этого ни в одном человеке, лишь разочаровываясь в них из-за этого. Ей говорили, что нужно строить свою жизнь, не оборачиваться назад и не цепляться за прошлое, где они с Шоном были лучшими друзьями, пообещавшими друг другу не разлучаться по окончании школы. Близкие твердили: «Без вины виноватый? Быть того не может», но Лайла знала: он никому не причинил бы вреда. Шон лишь хотел защитить своего брата. Разве можно его в этом винить? – Нам всем не стать прежними, – согласно кивнула она, – чертова жизнь. – Ненавижу эту суку, – лицо Диаса исказилось злобной ухмылкой. – И эту сраную несправедливость, – Лайла схватилась за пиво, жадно глотнув из бутылки. – Не будем об этом, – отмахнулся Шон, вовсе не желая сейчас сетовать на свою судьбу. – Лучше скажи, почему в этом чудесном доме до сих пор не бегают твои детишки? Мисс Пак хохотнула, закусив губу. – Для начала нужно найти для них папочку. – И для тебя это проблема? – поразился Диас, откинувшись на спинку стула. – Серьезно? Ведьма любви Лайла ни с кем не встречается? Женщина покачала головой, пожимая плечами, мол, что есть, то есть. Отношений в жизни Лайлы Пак можно было пересчитать по пальцам одной руки. Она не влюблялась в кого-то так, чтобы забыть обо всех душевных треволнениях. Мало кому может понравиться извечная песня о том, как тяжело терять друзей и разочаровываться в людях. И также не каждый способен вытерпеть нытье по некому Шону Диасу, что мотал тюремный срок уже невесть который по счету год. Но Лайла не собиралась выбрасывать Шона из головы и жизни. Это пусть недовольные собственники катятся куда подальше. – И сколько же ты сердец успела разбить, пока я просиживал штаны за решеткой? – продолжал допытываться мужчина. – Эти бедолаги получили только моральную травму, – хмыкнула Лайла, смерив Шона многозначительным взглядом. – С сердцами у них все в порядке. – А что насчет твоего сердца? – Диас свел брови к переносице, отчего там образовалась морщинка. – Какой-то мудак вырвал его у меня из груди, когда убил Эстебана и вынудил вас с Даниэлем бежать из Сиэтла, – дрожащим голосом выплюнула Пак. – Лайла... – Шон сжал пальцами переносицу, крепко зажмуриваясь, – прошло так много лет... Я прошу, не нужно думать об этом. Я не могу описать, как благодарен тебе за то, что ты всегда была мне поддержкой. Все эти проклятые годы, что я провел в тюрьме, ты не забывала обо мне, писала, навещала... Дьявол. Это даже звучит дико... – Замолчи, Шон, – оскорбилась Лайла, выпрямившись на стуле. – Что за вздор? Можно подумать, ты бы вычеркнул меня из своей жизни, будто такого человека никогда не было? Я уверена, что нет. Так почему я должна была это сделать? Задавленный аргументами, Диас рвано вздохнул и потянулся рукой через весь стол, переплетая их с Лайлой пальцы. Ему не хотелось в этот час думать ни о чем. Лучше поддаться светлой меланхолии, окунувшись в воспоминания беззаботной юности. – Я помню, как разбила на скейте коленку, – словно прочитав мысли Шона о его желании поворошить их совместное прошлое, с улыбкой произнесла Лайла. – Столько кровищи было... – Ты тогда расплакалась, как самая настоящая девчонка, – поддразнивал Диас. – А ты обрабатывал мне рану, как самый настоящий профи, – совершенно не обижаясь на друга, добавила она. – Я столько разбитых коленок Даниэля на тот момент повидал, что твоя меня ничуть не испугала. – Помнишь эту песню? – Лайла закивала головой в такт льющейся из колонок «On Melancholy Hill» в исполнении музыкальной группы «Gorillaz». – Конечно, – Шон растянул губы в безмятежной улыбке. – Это просто саундтрек моей прошлой жизни. – Только вообрази, как дерьмово мне было, когда ты бросил меня одну в Сиэтле. Я слушала эту песню и с энтузиазмом собирала спортивную сумку, планируя после полуночи сбежать и искать вас с братом. И так было раз десять. Собирала – со слезами разбирала... Если бы ты только намекнул, что я могу найти тебя, я бы так и сделала. Может... Может, тогда бы... – Я не хочу этого слышать, – воспротивился Диас, обрывая Лайлу на полуслове. – Я ни за что бы не стал подвергать тебя такой опасности. Я и так винил себя за то, что связывался с тобой по телефону. – Думаешь, этого было достаточно? Да я на стены лезла после твоих проклятых звонков! – разоткровенничалась Пак, яростно вцепившись в несчастную бутылку. Она плотно сжала губы, боясь снова расплакаться. А плакать ей хотелось невыносимо. – Прости меня, – прошептал Шон, не представляя, что еще ответить. Как утешить Лайлу, как стереть из ее памяти все плохое, что он ей причинил? – Это ты прости, – замотала головой она, шумно шмыгнув носом. – Я не должна была портить тебе настроение своими... – Ничего ты не испортила, – возразил Шон, поднявшись со своего места и направляясь к Лайле. – Мы ведь хотели говорить обо всем? Я так рад, что мне не приходится писать. Рад иметь возможность видеть тебя, слышать твой голос, когда ты злишься... – он опустился на корточки подле нее и обхватил рукой ее колено. – Я не злюсь, – склонившись к Шону, сказала Пак. – Просто... я по тебе так скучала, Шон. – И я скучал, – вторил Диас, отбросив с лица женщины темную прядь волос. – И еще скучал по домашнему пирогу. – Точно! – Лайла вскочила со стула, в панике пробегаясь глазами по пространству кухни. – Я его из духовки вообще доставала? Шон заливисто рассмеялся. О, Лайла...