Да придут времена отрады

Капитан стражи приходит в храм, едва отзванивает заутреня. Он безоружен и чисто умыт, в свежей рубахе и простых холщовых штанах, и узнать в нем бойца возможно только по выправке да по мозолям на широких ладонях. Под ажурными каменными сводами словно бы до сих пор витают отзвуки органа и смолянистый запах ладана. Александр приглаживает волосы, глубоко вдыхает и опускается на колени перед багровой резной решеткой исповедальни. – Святой отец, я грешен. Голос у него сорванный и хрипловатый, ладонь по привычке ложится на рукоять меча, но пальцы обхватывают пустоту. Едва успев удержаться от чертыханья, он сцепляет руки перед грудью и склоняет голову. Капитана городской стражи Александра Бинха отец-настоятель знал хорошо. Они пару раз посещали дом губернатора, присутствовали на официальных ужинах власть имущих. Отец Иаков пил и ел всегда немного, но с видимым удовольствием, улыбкой прочерчивая ласковые морщинки в уголках глаз, хвалил стряпню губернаторской жены. Сейчас он стоял, серьезный, почти суровый, в темной кабинке на своей половине, и через узор перегородки рассматривал русую с сединой голову Александра. Со вздохом он исполнил крестное знамение и спокойно спросил, направляя капитана по пути, задуманному церковью: – Как давно ты не исповедовался, сын мой? Александр выдыхает беззвучно и облегченно, узнав голос. Спокойный и уверенный, но словно скрывающий в глубине нотку насмешливости. – Полжизни. Двадцать лет, – отвечает он без робости, подняв голову и неотрывно глядя на смутный и строгий силуэт за резной решеткой. После службы храм опустел. За стенами из известняка собирается дождь, небо хмурое, а витражи тусклые. Сегодня больше никто не придет. Александр думает, что подгадал время – это видно по уверенному блеску его глаз – но на самом деле Иаков ждал его. Сегодня особенный день. – Никогда не поздно обратиться к Господу в себе и к духовникам, чтобы освободиться от накопившегося груза. Ты можешь рассказать мне без утайки о своих грехах, сын мой. Бинх крепко сомневается, что в его душе отыщется Господь. Место Ему – на небесах, куда не долетают ни брызги крови, ни жалобное ржание переломавших ноги коней. – До того, как исповедоваться в последний раз, я служил в полку офицером, – начал капитан, переведя взгляд на перекрестье решетки. Лак покрыт мелкими трещинками, Александр мог бы почувствовать его запах, если бы не удушливая сладость ладана. – Был лучшим стрелком в полку и вызвался быть секундантом своего друга. Незадолго до дуэли он повредил руку. И я решил драться вместо него. Иаков повел бровями. Эту историю он знал. Он вообще знал об Александре больше, чем тот мог предположить. Не потому, что в обязанности отца-настоятеля, ответственного за свою паству, входило разнюхивать что-то о судьбе решительного и иногда злого начальника стражи. Причины были куда более личные. Священник моргнул, переводя черные глаза наверх. На ребро крыши села и вспорхнула ворона, и сразу же о черепицу разбилось множество крупных капель. – Был один... человек, – дальше было труднее. Эту скандальную историю знали многие, хоть и минуло с той поры немало лет. Но про того человека знал один Александр. – Он пытался меня отговорить. Он был мне... дорог. Но ни черта – простите, святой отец – не понимал в офицерской чести. Я был беспечен и раззадорен. Нагрубил ему. И влепил пощечину. Капитан устало провел ладонью по лицу, словно пытаясь стряхнуть дурное воспоминание. – Но он оказался прав. Мой «друг» меня подставил, он знал, что я стреляю куда лучше него. Через пару месяцев его посадили за растрату. И вышло так, что я убил на дуэли невинного человека. Голос его чуть подрагивал от напряжения. Он поднял глаза и попытался отыскать среди переплетения цветных пятен лицо отца Иакова. – Тот человек, что пытался меня отговорить... С тех пор прошло столько лет, но мне все кажется, святой отец, что вы на него похожи. Отец Иаков, опустив глаза, изучает собственные ухоженные руки с твердыми, блестящими ногтями. Жест, такой нехарактерный для духовного лица... Как он устал. Вот оно что, господин начальник городской стражи. Вы готовы об этом говорить? Сколько лет понадобилось вам, чтобы свыкнуться с мыслью? Двадцать? Он дает мужчине за перегородкой подумать, почувствовать опустошение, испугаться неодобрения. – Наши воспоминания, сын мой, – произносит с выдохом, – не статичны. Не уверен, что ты поймешь меня и согласишься. Но человеческий разум не записывает их словно в книгу чернилами, он может менять их под воздействием времени и переживаний. Про Иакова ходили странные слухи. Что в его обители есть алхимический кабинет, и что он владеет книгами, существующими на свете в единственном экземпляре, а потому посвящающими в свои тайны лишь избранных. – Я видел, как ты смотришь на меня, когда находишь время прийти в церковь. Возможно, тебе в душу запали мои слова, и лицо мое, как духовника, приобрело черты давнего друга. Дождь рушился на храм Божий, бил по крыше, наполняя высокие своды шумом. ...Как Александр будет добираться домой в такую погоду? – Вижу, ты придал этому большое значение, сын мой. Но позволь спросить, в каком именно грехе ты пришел исповедоваться? – А в каком грехе обычно повинны самоуверенные офицеры? – горько усмехнулся Александр, тщетно пытаясь поймать сквозь решетку взгляд священника. Пускай он и знал, что служители церкви обязаны сохранять бесстрастие, выслушивая перечень чужих грехов, отстраненность отца Иакова задевала. – Гордыня. Капитан притронулся кончиками пальцев к перегородке. Дерево было теплым. И он чувствовал живое тепло, исходящее с той стороны. В тесном пространстве исповедальни было удивительно уютно. Он чувствовал себя зверем, нашедшим надежное укрытие среди грозы. – Тот человек... он не был мне другом, – произнес наконец он. Губы тронула злая усмешка. – Не вполне. Я был в него влюблен. Иаков помолчал. Потом его голос обрел заинтересованность, которой Александр так жаждал. Он изогнулся, окрасился глубиной, зазвенел, как струна. – Значит ты, сын мой, – стройное тело в черной сутане наклонилось вперед, к перегородке, – пришел рассказать не о том, скольких убил за время своей службы. И даже не о том, что повинен в смерти невинного. А ведь убийство – самый страшный грех. Ты не боишься кары Божьей, ты также лицемерен, как сама суть этой веры и людей, которые её чтят. Убивать можно, если разрешено. Хорошо. Голос внезапно упал и зашуршал вместе с отзвуками дождя. – Ты пришел признаться в любви к мужчине. Чтобы... послушать, что я тебе отвечу? Запах ладана куда-то исчез, словно вымытый идущим снаружи дождем, сырым ветром, проникающим сквозь стрельчатые окна. Пахло воском и камнем. Словно в темнице. – На войне законы божьи не действуют, – отозвался Александр с вызовом. – И не ерничайте, святой отец, не вы, так ваши собратья благословляют на войны. А невинным – прямой путь на Небеса. Он ухватился за решетку, в безотчетном желании выломать разделяющую их преграду. – Я пришел, чтобы вы меня выслушали. Да что вы можете мне ответить, кроме как «ступайте с миром, сын мой»? Священник подался вперед, и перегородка встретила вес его тела, губы выдохнули, движение воздуха достигло щеки Александра. Коснувшись лбом резного дерева, Иаков положил руки туда же, где их держал капитан стражи, немного ссутулился, выравнивая рост, и попросил одновременно трепетно и веско: – Расскажи мне о том, как любил его. Голос задрожал в его связках, возвысившись к середине фразы – будто ему и правда, правда не все равно – и упав в конце. – Как желал. Глаза у отца Иакова были черные, словно у смуглянки, одной из тех, по которым сходили с ума офицеры Рассказать? Отчего бы и нет. Ну слушай, святой отец, быть может сам долгими ночами будешь мечтать. Чай, не безгрешен. Александр опустил веки. И начал рассказывать, небрежно, словно смеясь над собой. – Он появился как чертик из табакерки. Прибился к нашему полку. Мне всё казалось тогда, что я его откуда-то знаю. Он всегда был одет аккуратно, не без фатовства. Следил за собой. Брюки по последней моде облегали плотно, так что и тощие его ляжки было видно, и все другое. Мне он отчего-то приглянулся сразу, хотя и насмешлив был, и держался гордо. Но с ним приятно было просто быть рядом. Возвратиться после тяжелого дня, рухнуть в кресло, разлить на двоих вина. Он всегда пил аккуратно, маленькими глотками. И смотрел так... своими черными глазами, что у меня все переворачивалось внутри. С ним хотелось спорить. Хотелось касаться. Тогда я еще не думал ни о чем, за что суждено мне не иначе как поджариваться чертям на потеху. Потом случилась та история с дуэлью. Меня отправили воевать на границу, и тогда уже да, тогда я начал мечтать. Он улыбнулся, жестко и нахально, провел пятерней по полуседым волосам. – Как заломлю ему руки за спину и уложу носом в стол. Сдеру к чертям эти узкие брюки и оттрахаю так, что стонать будет в голос, и подмахивать еще, чтобы насадиться крепче. И как семя будет стекать у него по бедрам, а у него даже сил утереться не будет, – Александр усмехнулся, но в глазах у него была тоска. – Потом, конечно, помогу ему кончить. Что я, зверь какой? На мгновение стало совсем тихо, будто в ушах заложило. А затем медленно, будто издали – вернулось всё: дыхание, своё и священника, учащенный ритм сердца, шум дождя, который внутри исповедальни звучал гулко, словно под землей. – Зверь – в каждом из нас, – выдохнул Иаков. И безошибочно, словно рисунок на перегородке поменялся, подстроился под Александра, его черные глаза оказались напротив голубых глаз капитана. – Ты же... помолвлен был, – произнес он задумчиво, голова наклонилась по-птичьи, взгляд не отпускал. Между шашечек искусно вырезанного узора появляется что-то темное, поблескивающее матово, длинное и быстрое. Оно оплетает одно жилистое запястье офицера, а потом и другое, сжимая, будто тело змеи, тянется, утолщаясь, и прижимает к решетке. Раздается треск. – Ты хотел трахнуть своего друга, а потом жениться? От чужеродной хватки немеют пальцы, Александр сжимает кулаки, остриженные под корень ногти впиваются в жесткие ладони. Он пытается выдрать руки, вздуваются вены на запястьях, но святой отец держит намертво. Да и какой он, к черту, святой отец… Что-то ворохнулось в душе, важное и позабытое. Языки пламени вытянулись над свечами, золотистые отсветы упали сквозь решетку. Запах воска усилился. Александр прищурил светлые, колючие глаза. На виске учащенно билась голубоватая жилка. – Я не упоминал о том, что был помолвлен. Кто ты? Кончик черного длинного отростка потек обратно по правому запястью, лихо раскрутился и огладил Александра под подбородком, словно пальцем приподнимая повыше. – Последние двенадцать лет – отец Иаков, – раздалось насмешливо из-за перегородки. Левое запястье капитана до боли вдавило в дерево, черные кольца перекрыли ток крови. Несколько размеренных шагов вне кабинки, дверь открывается, впуская шум дождя и холод. Чужая жилистая рука берет капитана за предплечье, пальцы впиваются в мышцы, холодные, нечеловечески сильные, жмут и тянут на себя, одним слитным движением выволакивают мужчину наружу и бросают на колени. Краем глаза Александр успевает заметить движение длинного и черного – будто бы хлыста. Его кончик движется так быстро, что и не уследишь, а вот основание уходит под край сутаны. Смешком реагирует Иаков. Неуловимый тонкий кончик беззвучно взлетает и бьет Александра по щеке, и тут же обвивается вокруг шеи, мешая дышать и даже двигаться. Лже-священник совершает два ленивых шага по направлению к коленопреклонённому капитану, а его хвост сжимается и витками накидывается на белую шею жертвы. Изящно заложив руки за спину, Иаков наклоняется, глядя неморгающими черными глазами. – Не узнаешь? Ты же сквозь морок тогда смотрел, я-то, дурак, и подумал, что ты начал меня вспоминать... Александру тяжело дышать, но он дышит, набирая полную грудь стылого вязкого воздуха. Вцепляется в черное и гибкое, пытается отодрать от себя, но кольца сжимаются плотнее, вырывая из горла хрип. Это был он. Появившийся из ниоткуда. Они пили порочно-багровое церковное вино, и острый кончик языка слизывал невесомые капли с тонких губ. И отец Иаков будто вот-вот прищурится и погрозит длинным пальцем с отполированным розовым ногтем – не балуй. – Ты. Это был ты, – капитан смеется хрипло, упирается коленом в каменный холодный пол, мышцы вздуваются от натуги, но подняться не выходит. От хлесткого унизительного удара горит щека, Александр щерится по-звериному и прожигает лже-священника взглядом, по виску стекает капля пота. – Что, так понравился мой рассказ, что возжелал испробовать? Столько лет небось ждал... Демону чужие слова тоже показались смешными. Он запрокинул голову и громко и весело рассмеялся, поражаясь смелости Александра. Плечи его тряслись, а во рту блестели некрупные белые зубы. Загрохотали, закрываясь, входные двери. Заскрежетали замки, дохнуло ветром, захлопнулась комнатушка во внутренних покоях. Уснул над книгой старший из послушников. Дождь усилился, погнал по двору насквозь промокшего молодого монашка, загнал в сарай. В городе люди спешно закрывали ставни, стекла тряслись. Городская сумасшедшая, собиравшаяся сходить помолиться Деве Марии об избавлении, поманила на колени кошку. Иаков выдохнул, опустив подбородок. – Да, я голоден. Мне уже четверть века никто, кроме тебя, тугодумного, не интересен. Я уже тысячи раз убил тебя в своих фантазиях, испил твой крови и съел глазные яблоки. Но это не насыщает. Не насытит даже, развесь я твое тело по клочкам на этом алтаре. – Жаркого в пост попробуй, глядишь и насытишься, – рявкнул капитан, ничуть не устрашенный ни чужими словами, ни творящейся вокруг чертовщиной. Отчего это смутное чувство, будто знают они друг друга гораздо, гораздо дольше, нежели даже четверть века? Мышцы в хвосте напряглись и вздернули Александра повыше, колени его оторвались от мраморного пола. Сильные руки схватили его за лицо, черные глаза приблизились, губы коснулись губ, и упругое, твердое, похожее на щупальце, юркнуло в рот. Длинный язык залез почти в самое горло. Капитан захрипел и задергался, пытаясь достать мысками до пола. Его словно на виселицу вздернуло, до синевы сдавив горло. Зрачки расширились, затопили радужку, оставив лишь узкий светлый ободок. Чёрта с два. Чёрта с два я позволю тебе, паскуда, надо мной издеваться. В мыслях его не было особенной ненависти, только злая, горячая решимость. Словно он снова на войне. Тяжелый кулак с глухим звуком вошел демону под ребра. Иаков выдохнул, от боли на момент одеревенев. Языка своего невозможного не прикусил, словно темного, сливового слизняка всосал обратно в рот, отклонился и рыкнул: – Драться хочешь? И ударил по лицу хлестко, короткими ногтями полоснув неожиданно больно. Шею с проступившими красными полосами отпустил и дал Александру мотнуться вбок. – Ты и правда ни черта не смыслишь в чести, – прорычал капитан в лицо демона, вытирая о плечо саднящую щеку. – Когда в последний раз дрался честно? Глаза его пылали яростью, неровный мерцающий свет сочился сквозь взлохмаченные волосы, окружившие нимбом голову. Сильные пальцы хватали воздух, будто желая сжаться на рукояти меча. Хвост размахнулся вновь беззвучно и ударил по спине, распарывая рубашку. Если бы капитан мог сейчас взглянуть демону в лицо, то по играющим желвакам понял бы, что хлестать частью своего тела ему больно и самому. Хлопок. Хлопок. Рубашка расползается клоками, спина краснеет толстыми припухающими полосами. Иаков мгновенно оказывается над мужчиной, вдыхая запах, идущий от его волос, родной, знакомый, запах высокогорья и сверкающих под неумолимым солнцем первозданных снегов, приправленный сейчас обычным человеческим потом с ноткой животного страха и гнева. Тело не хотело повторения боли, но личность желала дать отпор. Демон собирает руки Александра в жесте молитвы. Хвостом связывает их, вздергивает, подтаскивая к скамье в первом ряду. Наклоняется и рвет штаны по шву. – Как ты там сказал? Оттрахаю так, что стонать будет в голос, и подмахивать еще, чтобы насадиться крепче? Такого унижения капитан не испытывал даже тогда, когда его прогоняли сквозь строй. Перед глазами темнеет от боли, и мимолетной вспышкой мелькает вдруг образ – лоснящийся черный хвост бессильно обвивается вокруг предплечья, Александр крепко прижимает демона к себе, обхватив рукой за поясницу, и втолковывает что-то яростно в самые губы. Жесткий край скамьи врезается в живот, выдергивая в реальность, бедра обдает холодом, капитан пытается вывернуть запястья из стальной хватки, разорвать издевательский молитвенный жест, и рявкает хрипло: – Подставляйся, отымею по первому разряду! – Нет, Александр, – улыбнулся Иаков, толкнув пахом беззащитно голый зад. – Сейчас моя очередь. Он вплел пальцы в русые волосы и впечатал мужчину щекой в скамью, руки согнулись под прямым углом, ладони сложенные для молебна все норовили сжаться в кулаки, но жесткий хвост выпрямил пальцы, грозя вывихнуть. Отклонившись, демон поставил ногу в щегольском кожаном сапоге, неподобающем духовному лицу – повыше крестца. Гранитная тяжесть обрушилась на Александра, не давая шевельнуться. – Не для того я гонялся за тобой, всеми правдами обходя приказы... снизу. И беспокойный ропот сверху, который раздавался каждый раз, стоило тебе пошире открыть свои честные глаза и поглядеть на меня. Слышишь? Мне плевать, что думают твои... – он взмахнул рукой, и тяжелая менора сорвалась с алтаря, роняя свечи, зависла в воздухе над Иаковом. – Пусть смотрят, коли интересно. Металл подсвечника начал сминаться и плавиться, и вскоре в воздухе закрутилось три кольца. Свистнуло – и одно прижало запястья Александра, воткнувшись в деревянную спинку скамьи, два других на удивление аккуратно соединили ладони. – Позови. Может быть, кто-то придет за тобой. Или нужно¬ еще пострадать, чтобы тебя простили? Правая рука опускается в красивом жесте, изогнуто стройное запястье, но Александр не может видеть, только чувствует, как с пальцев прямо ему на копчик и между ягодиц льется нечто вязкое. – Дорвался наконец... Иаков? – выдыхает он сдавленно, хочет и не может – повернуть, вскинуть голову, поймать взгляд темных от страсти глаз. Сведенные лопатки тянет горячо и щекотно, кожа немеет, словно он долго сидел спиной к очагу. Пламя разгорелось на покатившихся по полу свечах, сплясало над фитилями, потянулось – и бессильно отпрянуло, едва лизнув отбрасываемую демоном тень. Александр дергается, уходя от скользкого прикосновения, сжимает ягодицы, но влага неумолимо просачивается между, холодит стиснутое кольцо мышц. Капитан ругается. Грязно и богохульно, полуседые волосы облепляют взмокший лоб, кровь приливает к лицу, сочится крошечными капельками из ссадины на щеке. Держать руки Александра больше не было нужды, и длинный хвост лег на пол, начав совершать на мраморе нетерпеливые движения. Демон ликовал: гнулись в жесткой улыбке тонкие губы. Он повел головой и выдохнул с дрожью, будто бы даже благоговейно. Левой рукой на ощупь расстегнул пуговицы на сутане, от груди почти до низа, последнюю рванул, медленно убрал сапог с чужой спины, пальцами правой руки пошевелил неторопливо, заставляя темную жижу между ними растягиваться нитями. Потом пальцы эти ввинтились Александру в зад. Тугие стеночки обхватили фаланги, поджарые ноги капитана одеревенели, а взъерошенная голова на момент вскинулась. Перебирая двумя пальцами в жаркой глубине, Иаков сказал скорее сам себе: – Раньше тебе это нравилось... – и улыбнулся чуть грустно, но Александр не мог этого видеть. – Но ничего, я раздолблю тебя так, что ты снова это полюбишь. Странно, но, вопреки словам, в тоне демона не чувствовалось угрозы. Александр не издал ни звука, только до скрипа сжал зубы. Вспухли желваки на скулах, капля пота зазмеилась вниз по виску. Мышцы туго сжались, отторгая чужеродное вторжение, жгучая боль пронзила его и осталась внутри, шевелясь и не позволяя к себе привыкнуть. Потянулись к сердцу щупальца предательского липкого страха, Александр оборвал их без всякой жалости. «Нравилось?.. Кому это вообще может понравиться?» – подумал он сердито, как вдруг там, внутри, пальцы демона задели что-то, прогоняя боль, сменившуюся всплеском жара. Капитан шумно выдохнул, едва сдержав изумленный стон. «Это было. Было со мной раньше. Но...» – Я бы ни за что тебе не подставился, демон, – откликнулся он уверенно, тщетно пытаясь выдернуть глубоко засевшее в дереве металлическое кольцо. – Добавь еще «не в этой жизни, исчадье Ада», – промурлыкал Иаков, но его голос магическим образом отразился от стен храма и помноженным в разы вернулся к коже мужчины перед ним, оглаживая ее и щекотно касаясь. Пальцы у демона были гибкие, в них словно вообще не было костей. И ногти... короткие ногти, которые выглядели так порочно отполированными – не доставляли дискомфорта. Двинувшись еще немного внутрь, пальцы согнулись и начали массировать небольшой бугорок внутри, обводя по кругу и ритмично надавливая, и совершенно никуда не торопясь. Сзади хлюпало, и несмотря на то, что анус был покрасневшим от прилившей крови и наверняка болел, влага проникла внутрь. Александр не заметил, как снова задвигался хвост. Упругим черным жгутом он нырнул под его тело, пощекотал кадык и напрягшиеся мышцы шеи, и принялся чертить прихотливые круги и завихрения по всему торсу, не забывая бесстыдно теребить соски. Почувствовав, что стало капельку свободней, демон бархатно рассмеялся и свободной рукой сгреб беззащитную белую ягодицу. Голос Иакова объял Александра, словно на органной мессе, когда тело трепещет в унисон голосам бесчисленных труб. Касания хвоста словно пламя облизывали кожу, не обжигая, жар разливался по телу, заполнял Александра изнутри. Лопатки чесались зверски, и мелькнула крамольная мысль – попросить демона об участии, чтобы аккуратные ногти с нажимом прошлись по спине, оставляя за собой метки красных полос. Тело нехотя стало расслабляться, разъехались немного колени, открывая взору демона промежность. Плоть проявляла к стараниям Иакова куда большее участие, набухнув и чуть приподнявшись. Исчадие ада было дьявольски умело. Александр уткнулся лбом в сложенные в молитвенном жесте руки и едва слышно застонал сквозь зубы: – Прекрати... Чёрт... Прекрати. Хвост, обвившийся вокруг запястья, яростное рычание прямо в губы. Узкая ладонь, змеей скользнувшая к паху, бесстыдно сжимает отяжелевшую плоть. – Не прекращу, – ответил Иаков коротко, веско. – Тебе это нравится, также, как и мне. Упругий кончик хвоста щекотал пупок, русые волосы, уходившие в пах, и, издевательски обойдя вниманием член, начал вырисовывать узоры на внутренней стороне бедер. И он был длинным, чертовски длинным, обвив в несколько витков целиком одну ляжку, он накрыл кольцами пах. Сложился спиралью – и словно в небольшой мучительный смерч погрузил отяжелевшую плоть. Кольца сжимались ласково, стимулируя и не причиняя боли, а демон тем временем вздохнул расслаблено, и пальцы извлек. Чтобы в следующую секунду двумя руками притиснуть голую задницу к себе и дать почувствовать, как между ягодиц лезет что-то крупное, горячее и шевелящееся. Оно совершило два волнообразных движения прямо в промежности Александра, нашло вход в его тело, и вот уже мужчина почувствовал, что обтекаемая и мягкая, словно бутон цветка, относительно небольшая головка члена – если это было членом – лезет ему в зад. – Чтоб тебе провалиться! – выругался капитан в сердцах, добавил еще пару емких фраз, перешедших в вполне различимый, едва сдерживаемый остатками гордости стон. Плоть решила все за него, член поднимался на глазах, отозвалась тягучей тяжестью мошонка. Александр не выдержал, напряг живот до боли в мышцах и чуть приподнял ягодицы, отершись о чужой пах, о гибкое, неведомое, проникающее в него. Неисчерпаемый повод для шуток. Александр смеется, скаля белые, сахарные, как снег на вершинах, зубы. Так и знал, демон, что все в тебе не по-Божески, не по образу, значит, подобию. Так и знал. – Не миндальничай, – услышал он свой голос словно бы со стороны, шевельнулись обожженные влажным сбившимся дыханием губы. «Стыд-то какой. Взятым быть в доме Божьем, а еще и удовольствие получать от этого...» Его голос. Это его голос? Черные, внимательные глаза поднимает Иаков на жертву. Видит только затылок, но ему не нужно видеть лицо, он услышал. – Я не миндальничаю, – с ленцой и с темной страстью. – Я продлеваю удовольствие. Пальцы сжимаются на бедрах – останутся следы – худощавое тело в темной сутане все напружинивается, толчок – и он входит до конца. И Александр в своем стыде и сладострастии только теперь может почувствовать, как сильно растянут, и как много места горячее и упругое занимает внутри. Иаков качнулся вперед – и начал сильно и размеренно вдалбливаться в мужчину. Его орган не был твердым, он терся о растянутое кольцо входа, а внутри жил своей жизнью, изгибаясь и ритмично надавливая на разбухший бугорок. Спереди тела хвост обвил чужой розовый от крови член и принялся буквально выдаивать его, иногда щекоча кончиком дырочку на головке. Александр весь исчерчен метками, объят томительным жаром, и шепчет, оглохнув от шума крови в ушах: – Да, да, да... Демон бьётся в нём, мощными, пронзительными аккордами, от каких сотрясаются стены. Насаженный до упора, он едва удерживается на грани экстаза, из горла вырывается глухой молитвенный стон. Член каменеет, скатываются на окольцевавший его хвост капли смазки. Жжение в лопатках становится нестерпимым. Александр выгибается в позвоночнике, устремив помутневший взор к далёкому своду. «Давай. Давай же, Иаков, дорогой мой старый враг...» И тут словно лопается натянутая струна, хлещет по глазам, проясняя взор. Долгожданный экстаз прошивает Александра, горячим тугим потоком устремляется наружу. По всему храму вспыхивают свечи, вскидывая к далекому потолку бестрепетные язычки огней. Полыхнула перед глазами белая вспышка, и огромная, зубчатая тень упала впереди, простерлась к алтарю. Руки налились прежней силой, и стоило напрячь мышцы, как сковавшие запястья железные кольца хрупнули и распались обломками. Иаков получил твердыми маховыми перьями по лицу, и по вселенскому закону равновесия заработал такую же царапину, как до этого оставил Александру. От боли он зажмурился и отпрянул, маленькая капля черной крови с шипением въелась в мрамор. Инстинкты в теле демона были сильны, поэтому от вырвавшейся на свободу ангельской мощи он должен был непременно отодвинуться. Отойти на несколько шагов и сгорбиться у алтаря, магическим образом убирая неудовлетворенные чресла. Он тяжело дышал, успокаиваясь, и с мрачным торжеством и сожалением наблюдал, как по поджарым ногам Александра течет темная смазка, и как на коже постепенно пропадают следы рук и ударов хвоста. Хвост же черной юркой змеей вернулся к владельцу и поднялся упруго. Иаков пальцами собрал с него густую белую сперму и с улыбкой попробовал на вкус. – Какой густой, – фыркнул. – Давно никого не было? – Сволочь, – ругнулся Александр в сердцах и рухнул на скамью. Скамья жалобно скрипнула, по дереву зазмеились трещины. Потер глаза, приобретшие отчетливый небесно-голубой оттенок, и гневно воззрился на Иакова. Крылья у него были тяжелые, коричневые с белым, словно у хищной птицы, и едва помещались за спиной. – Сорок лет, – с чувством произнес ангел. – Сорок. И из них половину ты за мной следил. Неужели тебе так без меня скучно, что ты даже сутану напялить решился? – Разве она не прелестна? – вопросил демон, вернув себе былую стать, выпрямившись и проведя изящной рукой по груди, – Вера. Самое лучшее изобретение и самый большой обман Твоей стороны, Александр? Иаков плавно приблизился. Он так и не убрал хвост: тот волнообразно струился по полу, словно жил отдельной жизнью. Подойдя вплотную, демон поставил колено на скамью справа от ангела и наклонился. – Я не кончил, – произнесли тонкие губы, – Не хочешь мне помочь своим чудесным ртом?.. Порыв ветра, вызванный взмахом крыльев, увы, не сдвинул Иакова с места. Зато с грохотом посыпались на пол подсвечники, и в искреннем смехе демона потерялось "Да иди ты к черту!".