Путь к Фобосу

      Она была для него лишь одной из костей, разыгрываемых в партии домино, масштабов которой "мелкие глупцы" не в силах были постичь. Он много лет выстраивал эту цепочку, используя тысячи подопытных "образцов", чтобы выявить идеальное соотношение осознанной паники и контролируемого ужаса – такого, который можно было бы использовать в личных целях. И когда цепочка завершилась бы, хватило бы одного крохотного щелчка – незаметного толчка пальцем – чтобы все кости домино сложились на земле длинной лентой: падая, каждая предшествующая задевает каждую последующую... Доктор Крейн был не просто выше управляемых марионеток; он был кукловодом над кукловодами, и единственное, что могло руководить им самим – его желания.       Брюс Уэйн боялся летучих мышей в детстве: переодеваясь в Бэтмена, он сливался со своим главным страхом. Сам становился тем, что пугало его больше всего. Он отлично усвоил уроки, полученные им когда-то в храме, чтобы затем успешно применить их.       Джонатан Крейн не обучался в Лиге Теней и избрал другой путь борьбы со своим страхом. Его фобией с детства были вороны. Он избрал для себя Пугало – потому что именно его люди используют для отпугивания ворон. Он стал страхом для своего страха. Однако со временем новый образ стал не просто средством, помогающим справляться со своим испугом: он стал средством, способным вызывать чужой страх. И раньше, чем Крейн успел подумать, что раздвоение личности всё же постигло его, сумев прорастить корни глубоко в детских воспоминаниях, Пугало отвоевал себе нечто куда более значимое.       Мало кто смог бы понять – Крейн и сам не до конца осознавал эту устрашающую истину – но Пугало стал не просто второй личностью Джонатана. Он прирос к нему как вторая кожа. Всегда находящийся рядом монстр, который просто не всегда действует.       И в то время, когда все, кто хоть раз имели дело с гениальным, но безумным доктором, считали, что личное чудовище Крейна дремлет где-то глубоко внутри его разума, запертое и не способное навредить им, Джонатан знал, что Пугало – никогда не был заперт. Он просто ждал своего часа, сокрытый от глаз недальновидных, прячущийся на самом виду...       И эта мысль вызывала у Крейна не просто усмешку: в льдистых глазах танцевало пламя злобной радости, превосходства, триумфа, а узкие губы сами складывались в змеистую ухмылку, которая предупреждала любого о смертельной опасности, исходящей от доктора.       Мисс Линдсон не была глупой женщиной: она просто была слишком слаба, чтобы противиться ему. Вначале она была спокойной и тихой, отвечала внятно и гладко, но чем больше времени они проводили за сеансами психотерапии, чем ближе Крейн подбирался к основной проблеме, мучившей её, чем яснее разглядывал чужую червоточину, тем менее спокойной была мисс Линдсон. Она опасалась его: её голос сочился нежностью, отвечая неоднозначно и размыто, но серые глаза, будто сотканные из мягкого дыма, приобретали твёрдую сталь, надёжно защищавшую её мысли и чувства от внимательного цепкого взгляда доктора Крейна.       К концу первого месяца в Аркхэме, Джонатан понял, что пришло время радикальных мер: все стандартные – себя уже исчерпали, а запас его терпения подошёл к концу. Вначале он пускал к ней в палату Фантас – ядовитый газ, слабый аналог куда более мощного, готовящегося им галлюциногена.       Джонатан решил назвать его Фобос, в ту ночь, когда впервые испытал газ в стенах больницы и психически-неустойчивая жертва умерла от разрыва сердца, поседев от ужаса. Фантас был куда более простой и, даже, "безобидной" версией Фобоса, и даже в больших дозах способен вызвать лишь лёгкое чувство тревоги или слабую головную боль: свою настоящую силу газ обретал во сне жертвы, так как работал в соединении с мелатонином (выработка которого ведётся во сне), и превращал даже самые красочные сновидения в набор чудовищных, отвратительных кошмаров.       Как и ожидалось: после первой бессонной недели, под глазами мисс Линдсон появились тёмные круги, а движения из спокойных стали более... нервными. Крейн подавлял всякое желание торжествующе улыбнуться рядом с нею и старательно поддерживал образ "доброго доктора". Он терпеливо выжидал, затаившись словно хищник, который караулит добычу из засады. Джонатан вёл себя теплее обычного, вводил противоядие – лекарство – и мисс Линдсон... "оживала".       К концу второго месяца, наполненного играми "неделя с кошмарами/неделя без кошмаров", Крейн почувствовал, что она начала доверять ему: они сблизились. Это было парадоксально и нелепо: Джонатан сам заметил, что их случайные касания участились; она уже не вздрагивала от его пронизывающего изучающего взгляда; вечерние беседы стали откровеннее. Джонатан знал почему это происходило. Она была обаятельна, симпатична и достаточно умна.       Он не мог отрицать её привлекательность. Однако, он продолжал держаться с предельной аккуратностью: нельзя было, чтобы мисс Линдсон заподозрила что-то раньше времени, а планы на неё у доктора Крейна зрели впечатляющие.       Его опыты в создании наркотических психотропных веществ в то время достигали совершенно иного уровня, как считал Крейн: свидетельством тому являлось, что с ним связался некий Ра'с аль Гул, и благодаря ему Джонатан узнал о существовании Лиги Теней; о существовании чего-то... более глобального чем организационная преступная группировка. Лига Теней была структурой, сетью, оплетающей мир нитями. И сильные мира сего дёргали за нити, добиваясь нужного эффекта. А Крейн отчаянно желал отказаться ещё выше: не в Лиге Теней, но на той же ступени. Это решило бы многие проблемы, связанные с его исследованиями.       Мисс Линдсон и первые анализы её крови озадачили его, выбили из колеи, поставив перед сложным выбором. Джонатан впервые задумался над тем, чего же он хочет больше: её... доверия или страха? Он считал вопрос абсурдным, однако до более простой и мало-мальски понятной формулировки довести свои рассуждения доктор Крейн не смог.       С одной стороны, впервые со времён своей юности, одно воспоминание о которой, вызывало у него приступ холодной ярости и отвращения, Джонатан сумел ощутить появление у себя... друга; кого-то близкого, доверяющего ему. С другой стороны, из всех подопытных образцов, её организм интереснее всего реагировал на экспериментальные газы. В итоге Крейн решил, что он в состоянии получить и то, и другое: он уже привык терпеливо ждать, и если это являлось обязательным условием для успеха, то так тому и быть.       Впервые он показал ей своё лицо под покровом ночи. Ей снились должно быть прекрасные сны: накануне вечером он ввёл ей дополнительную дозу противоядия, а до этого три дня не использовал токсин, чтобы его остатки успели окончательно выйти из организма.       Мисс Линдсон была удивлена и встревожена, когда два санитара, возглавляемые доктором, повели её по пустым коридорам в подвальные помещения больницы. Но окончательно развеяли призрачные надежды мисс Линдсон Крейновские чёткие указания, которые доктор раздавал, не меняя ледяного равнодушного тона: чтобы её пристегнули ремнями к кожаной кушетке, чтобы его оставили одного. Когда в замке раздался щелчок ключа: он запер дверь изнутри, мисс Линдсон взмолилась отпустить её. Но Крейн лишь одарил её мрачной улыбкой. С лёгким шипящим звуком комната наполнилась жёлтым маревом наплывающего Фобоса. И он показал ей Пугало. ***       Джонатан ненавидел своё имя. И также он ненавидел себя за то, что позволил себе сказать раньше, чем подумал: мисс Линдсон спросила его имя с каким-то бесцветным любопытством – не из настоящего интереса, а словно инстинктивно. Чтобы намеренно затем шептать его в бреду. Чтобы сипящее и неконтролируемое "Джонатан" уничтожало его слух в часы пыток... нет, экспериментов.       Джонатан Крейн уже много раз проклинал себя за неосторожность; за неспособность отказать ей в такой даже бы пустяковой просьбе. Другим никаких поблажек доктор не давал. Только если это не была награда: за хорошее поведение, информацию, выполненное поручение...       Но своё имя Крейн назвал мисс Линдсон по собственной прихоти. Это раздражало. До зубовного скрежета и сжатых в тонкую полоску губ.       Ещё больше раздражало то, что она звала его и умоляла защитить: смотрела обидчиво, словно он... предал её.       Крейн делал анализы на гормоны, изучал её кровь, описывал её реакции на разные формы своего газа страха: тише всего мисс Линдсон кричала под воздействием Танатоса, немой ужас у неё вызывали пары Аидиса, а едва ощутив тяжёлое дыхание Оркуса – она кричала так надрывно, словно пыталась отчаянием разорвать себе лёгкие.       Однако любопытнее всего Джонатану показалось её поведение под воздействием Макарии – опьяняющего сладковатого газа, чья токсичность была равновесна эффекту. Мисс Линдсон тяжело дышала, краснела, дрожала: Крейн фиксировал на лицо характерные признаки сексуального возбуждения, делая вывод, что иллюзии, которые создавал наркотик, непременно должны были соблазнять мисс Линдсон. Однако анализ крови после испытаний показал наличие непомерного количества гормонов страха: она чудовищно боялась, не испытывая при этом ни капли отвращения. Это было странно и необъяснимо.       И Джонатан хотел найти разгадку как можно скорее. Меж тем, дни и ночи для мисс Линдсон наполнились ожиданием мучительной пытки.       Чувство безысходности съедало её, когда она слышала его шаги в тишине ночного коридора, направляющиеся к ней. Она очень хорошо запомнила их и момент, когда ключ поворачивался в замке её спасительного убежища, заставляя мгновенно сжаться и ощутить волну липкого ледяного страха: раскрывающего глаза, бегущего мурашками по коже, запускающего сердце с утроенным сбитым ритмом. Крейн не без иронической усмешки думал, что кровь мисс Линдсон – жидкий страх, который он набирает для изучения. Мисс Линдсон думала, что два разных человека приходят к ней: днём – излучающий холодное спокойствие доктор, помогающий укротить страх, ночью – уродливое чудовище в грязной холщовой маске, беззвучно смеющееся над нею своим зашитым чёрными нитками ртом... – Мисс Линдсон. Она резко вскинула голову, словно очнувшись от очередного своего кошмара и посмотрела на него с испугом. – Мисс Линдсон. Вкрадчивый голос, ледяные прожекторы глаз, уничтожающие своим взглядом. – Доктор, я в порядке. Я вас слышу. Ко мне не приходили?.. – голос её захрипел на конце, сломался. Крейн наклонился, сминая её губы во властном поцелуе; таком, от которого по телу разлился жар. – Доктор... – едва слышно прошептала она, прячась в его объятиях, ощупывая острые широкие плечи, принимая каждый резкий вздох, каждый пронимающий до нутра поцелуй, каждый взгляд синеватых глаз. Подо льдом плескался смертоносный лазурный огонь.       Мисс Линдсон терялась, перед глазами плясали резные снежинки – огромные и не всегда отчётливо заметные – чаще полупрозрачные серые или голубые...       Она неожиданно вспомнила, что это происходило с нею не впервые: они уже были так, множество вечеров до этого... Ей казалось, что заструились клубы дыма, и улыбка – острая как скальпель, опасная как молния, страшная как ядовитая змея – расцвела на лице доктора Крейна.       Хищник восхитительно брал её здесь, прямо на жёсткой больничной кровати под прицелом видеокамер Аркхэма – его владений. Потому что знал, что ничего ему здесь за это не будет. И мисс Линдсон понимала, что сопротивляться ему ей не хотелось; сопротивление Ему – было бессмысленным и бесполезным.       У доктора Крейна всегда всё было под контролем: её взгляд падал от остро-очерченных скул к выпирающему ходящему кадыку, скользил по блестяще завязанному галстуку и идеально-отглаженному костюму, а затем возвращался к блеклой синеве глаз, скрытых за стёклами строгих очков. Этот образ пленил, опустошал разум, не оставляя ничего кроме теплеющего где-то на подкорках сознания чувства... уверенности.       Баланс между болью и наслаждением. Тонкая грань, отделяющая гения от безумца. И мисс Линдсон слишком часто пересекала её неосознанно, чтобы затем не заметить перемены в нём.       Доктор Крейн в клубах тумана торопливо-лихорадочно оглаживал её тело, соблазнительно облизывал тонкую губу, влажно целуя, желая показать ей всю свою власть. И мисс Линдсон видела, как в голубых омутах напротив её глаз, лёд впервые покрывается трещинами, готовясь окончательно исчезнуть с первой жаркой волной сметающего всё огня. Что-то поднималось в нём: что-то тёмное, незнакомое ей пока что, страшное… но Великое.       Они сплетались телами, и мисс Линдсон теряла счёт часам, когда он был к ней так близко. Взамен удовольствия приходила боль и накрывал страх, но вполне возможно, Крейн считал это чем-то вроде платы за наслаждение... Мисс Линдсон не могла этого понять.       Доктор Крейн вновь припадал к её губам, терзая измученный рот неожиданной лаской. Контраст заставлял вздрагивать: он грубо вторгался в неё, но целовал нежно. И его сильное тело вновь двигалось над ней, подчиняя, заполняя до конца – до того момента, пока перед глазами в мутной пелене странного дыма не начинали плясать звёзды. Он шептал ей в исступлении, чтобы она кричала – и мисс Линдсон кричала для него. А затем они оба вспыхивали, и он горел, как она, и полыхал, как она, той необъяснимой слишком глубокой страстью.       А затем появлялась тварь. Чудовище. Пугало. Мисс Линдсон никогда не могла уловить момент, когда и как оно приходило. Просто открывая глаза, она внезапно видела над собой ухмыляющуюся маску с жёлтыми огнями вместо глаз. Чёрные нити ужасной улыбки, холщовая грубая ткань вместо кожи, солома и верёвка, как у висельника…       Мисс Линдсон кричала он страха, пожирающего её, билась в истерике, плакала и пыталась ударить монстра, но тело её словно было парализовано и сделать она ничего не могла: лишь наблюдать и видеть, как осмелевшая уродливая тварь трахает её. Жёстко, грубо, сильно… но не менее восхитительно чем доктор Джонатан Крейн.       Тем временем анализы мисс Линдсон всё более озадачивали Крейна. Пропорции галлюциногенов вызывали у неё нечто схожее с анабиозом: она спала наяву с открытыми глазами, огромными зрачками уставившись вникуда, в то время как её сердце бешено билось, а сама она не двигалась. Крейн хмурился, тщетно стараясь вернуть ей тот страх, который она впервые испытала, увидев его маску. Увидев Пугало.       Они занимались этим, казалось бы, везде: мисс Линдсон припоминала парковку за клиникой, туалет в прелестном кафетерии, камеру Аркхэма и подземную лабораторию, и везде появлялось чудовище, к которому она постепенно и с трудом, но всё же привыкала... Страх отступал.       И везде это было восхитительно. Но восхитительнее всего было трахаться в зале суда. Самый кончик его члена находился в её перевозбуждённом от избытка чувств влагалище: и мисс Линдсон, как завороженная наблюдала будто со стороны за происходящим с собственным телом. Её имел Крейн, а в следующую секунду – уже Пугало, и они двое сменялись всё быстрее, чтобы под конец слиться воедино в ней и заставить закричать от непередаваемого ужаса... и наслаждения... *** – Мисс Линдсон?       Она с трудом открыла глаза, глядя на него словно сквозь пелену. Отголоски тех ощущений всё ещё бились в теле возбуждённой дрожью. – Мисс Линдсон, вы меня слышите? – Доктор..? – Боюсь, что с вашим состоянием я не могу отпустить вас в... общество. У вас серьёзные проблемы, мисс Линдсон. Но я вас непременно вылечу.       Взгляд сквозь очки голубых проникновенных глаз: совсем не тот опасный непроницаемый лёд, что был ночью. Обманчиво-нежный и надёжный, внушающий мысль о доверии...       Крейн мягко кивнул ей; Пугало посмотрел на неё и ухмыльнулся. Их образ всё ещё оставался одним целым. – Доктор Страх...*